Украинские полицаи продолжали рыскать по городу. Они вламывались в квартиры, перетряхивали все вверх дном в самых неприметных сараях и строениях. Одна только цифра не подвергалась сомнению. Более пятисот военнопленных пробились в партизанские отряды. Станислав сам не мог в это поверить. Разве без него ослабили бы эти болты и выбили доски из пола вагонов? Он не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. По плану, в соответствии с которым разрабатывалась операция, ему отводилась одна из ключевых ролей. Он имел все основания гордиться и быть довольным собой.
В тот же самый день были получены радостные сообщения с фронта. Под Москвой началось контрнаступление. На первой странице «Фёлькишер беобахтер» появились не встречавшиеся ранее заголовки: «Отчаянная оборона советской столицы», «Группа армии «Центр» отходит на заранее подготовленные позиции». В ноябре того же года был уже освобожден Ростов. Сейчас немецкие автоматчики и передовые бронетанковые части Гудериана отступали от Москвы. Говорили о формируемых советских армиях, которые неожиданно нанесли удар и продвигались вперед. Впервые с начала войны Станислав читал такие сводки. Он почувствовал радостное волнение. Фронт, однако, проходил все еще далеко от Шепетовки.
Через два дня после побега военнопленных были повешены все пойманные. Казнь состоялась на рыночной площади притаившегося от страха городка. На площадь согнали случайных прохожих, на экзекуции должны присутствовать и зрители. Сначала фон Графф похвалил украинских полицаев, которые помогали вылавливать беглецов, за хорошую службу и вручил коменданту полиции пригоршню ручных часов. Якобы принадлежавших повешенным. Так по крайней мере шептали в толпе.
Станислав случайно забрел на это ужасное зрелище. Идущие на казнь не проронили ни слова. Он хорошо знал еще по Франции причины этого молчания. Они стояли под петлей с загипсованными ртами.
И все же раздался один протестующий голос. В глубочайшей тишине, когда толпа замерла, стиснув зубы, по площади разнесся зычный бас дьячка, стоящего недалеко от Станислава. Он проклинал эту казнь, Гитлера и весь немецкий народ. Никто не пытался его унять. После окончания экзекуции он спокойно проследовал мимо расставленных шпалерами жандармов, провожаемый растерянными взглядами. Станислав, вспоминая потом этот эпизод, так и не мог объяснить, почему дьячка не задержали. Он растаял в переулках городка подобно призраку.
В тот же день Станиславу было приказано явиться к коменданту лагеря. Входил он в комендатуру с недобрым предчувствием. Фон Графф сидел за письменным столом, склонившись над какими-то бумагами. При виде Станислава лицо его передернуло.
— Альтенберг?
— Так точно, господин майор.
Майор посмотрел на него холодным пронизывающим взглядом.
— Батальон большевистских военнопленных выскользнул позавчера из поезда и ушел в лес.
— Так точно, господин майор.
Фон Графф с нарастающей злостью цедил сквозь зубы:
— Я говорю, что у меня из-под носа улизнул из лагеря батальон красных бандитов, а ты мне гаркаешь «так точно». Это все, что ты можешь в связи с этим сказать? Под твоим надзором находилась команда, готовящая транспорт в дорогу…
— Так точно! Я не отходил от поезда ни на минуту. С шести часов утра до двух часов дня. В вагоны было доставлено все, что необходимо. Никаких происшествий за время работы не произошло.
— Та-а-ак! Кто-то там хорошо поработал, чтобы ослабить эти болты. Кто во время твоей смены лазил под вагонами?!
— Возле транспорта никого не было, господин майор. Кроме военнопленных и нас троих.
— Тем хуже, господин Альтенберг, — майор протянул руку к лежащему на столе листку бумаги. — Это донесение от полиции. Тебе есть смысл его прочитать.
Станислав взял в руки бумажку.
«При осмотре места происшествия, — он с трудом сдерживал дрожь в пальцах, — было установлено следующее: вагоны, в которых должны были поехать добровольцы на работы в рейх, имели незакрепленные доски в настиле полов. Было установлено, что на болтах, крепящих эти доски, имеются свежие следы от разводного ключа. Поскольку поврежденные головки болтов обнаружены под вагонами, то совершенно очевидно, их отвинчивали снаружи. В целях прояснения этой загадки арестовано несколько железнодорожников. Предварительные допросы указывают на то, что этот преступный акт был совершен до погрузки военнопленных, по-видимому, во время подготовки вагонов к отправке. Дальнейшее расследование продолжается…»
Горячий ток крови накатился снизу и ударил в голову. Станислав положил листок на стол. Фон Графф ни на секунду не спускал с него глаз.
— Мы уже несколько недель ищем дыры в нашем заборе. Не через вас ли, случайно, уплывает этот поток красноармейцев? Господин Альтенберг, — майор старался выдержать иронично-любезный тон, — молитесь, чтобы полиция отыскала виновных среди железнодорожников. И чтобы оказалось, что эти болты ослабили еще до того, как подали поезд. В противном случае я вам не завидую. А до выяснения вопроса вы побудете в уединении.
Станислав попробовал протестовать, но вошли двое солдат и выпроводили его из кабинета. Через час на приказарменной гауптвахте появились и два других конвоира. Станислав встретил их появление с некоторым облегчением. Если подозревают сразу троих, это означает, что пока в этом деле немногое известно. У обоих состоялась такая же, как и у него, беседа с фон Граффом, и они не могли прийти в себя от негодования. Их, немецких патриотов, смеют подозревать в сотрудничестве с большевиками?! Кто-то, возможно, и ослабил крепление этих досок, но какое они имеют к этому отношение?! Эта полиция слишком много себе позволяет. Сует нос не в свои дела. Пусть этим займется жандармерия или гестапо. По какому праву эти ублюдки бросают подозрения на немецких солдат?! Станислав возмущался вместе с ними, скрывая свой страх, от которого сжималось горло. Эти украинские полицаи взяли след в правильном направлении. Он их боялся. Они могли кое-что вытянуть из железнодорожников. Ведь кто-нибудь из них мог видеть, как пленные манипулировали под вагонами. Достаточно одного такого свидетельства. И тогда конец. Никакой пощады.
Утром караульный принес завтрак: кофе, хлеб, масло и ломтик сыра. Станислав с трудом проглотил два кусочка. Около полудня почувствовал острую боль. Невыносимая резь в животе. Видимо, на нервной почве, но ему казалось, что у него заворот кишок. Его коллеги по гауптвахте начали звать врача. После долгого ожидания появившийся караульный сообщил им, что весь медперсонал лагеря выехал с утра в гарнизон. После атаки партизан на Шепетовку у врачей было работы по горло. «Тогда пришлите кого-нибудь из лазарета», — попросил тот конвоир, который наиболее энергично колотил в дверь. Приблизительно через сорок минут Станислав услышал быстрые шаги в коридоре. Вошли двое: неизвестный ему военнопленный в белом халате и Качаев. Решили, что без переводчика не обойтись, и его придали в помощь врачу. Выбор пал на Качаева. Станислав до сих пор не знал, что он в действительности из себя представляет. Сейчас он вел себя так, будто Станислава видел впервые. Официальным тоном переводил все, что ему говорили. Станислав наблюдал за ним исподлобья.
Лежа на железной койке с обнаженным животом и выполняя указания обследовавшего его врача, Станислав прикидывал, в какой степени можно доверять этому человеку. Сейчас ему, как никогда, требовалась его помощь. Понизив голос до шепота, он вынудил Качаева приблизиться поближе и склониться над ним. «Скажи Люсе», — прошептал он по-русски в тот момент, когда врач прикладывал к груди холодный стетоскоп. На большее у него не хватило ни смелости, ни возможности. Ему и так, в общем, казалось, что с точки зрения безопасности девушки эти два произнесенных им слова были лишними. Переводчик воспринял его просьбу с бесстрастным выражением лица.
Они оставили Станиславу какие-то капли, обнадежили, что ничего серьезного у него нет, и вышли из камеры. Однако к вечеру появились вновь. Врач-военнопленный путано объяснил, что заболевание не такое пустячное, как могло показаться вначале, и что он должен провести дополнительное обследование. У Станислава взяли кровь из вены и сделали какой-то укол. Затем вручили коробочку с порошками. «Боли могут повториться, — сказал врач. — Если это случится, обязательно примите порошок и запейте водой». Движением глаз он старался обратить внимание Станислава на содержимое коробочки. «Да, понимаю, — сказал Станислав, засовывая коробочку в карман. — Большое спасибо».
Они вышли. Когда, устав от болтовни, его коллеги улеглись на своих койках, Станислав вынул из кармана коробочку. Пальцами нащупал внутри клочок бумаги. На ней на корявом немецком языке было нацарапано несколько слов:
«Сохранять спокойствие. Гестапо не будет. Транспорт на фронт. Надо убежать из поезда. Сообщим, куда вы затем должны направиться. Записку проглотить».
Два дня спустя их освободили из-под ареста. Да, Леонов был неплохо информирован. В тот же вечер, стоя на поверке и слушая зачитываемые фамилии, Станислав был единственным, кто с нетерпением ждал, окажется ли и он в этом списке. Назвали всех троих. На Восточный фронт. Более двадцати конвоиров, вышедших из строя, стояли перед комендантом, угрюмо опустив очи долу. Фон Графф счел уместным произнести несколько возвышенных слов. Он выразил сожаление, что должен расстаться с такими закаленными воинами, столь безупречно несшими службу в тылу сражающейся армии. Но долг каждого из них состоит в том, чтобы принять личное участие в сражениях. Фон Графф напомнил, что всегда, когда ему приходилось делать подобный выбор, он не колеблясь отбирал самых достойных. И на сей раз поступил так же. Названным лицам выпала честь сражаться за фюрера и отчизну, а остающиеся в лагере могут только позавидовать той большой славе, какую они стяжают, захватив Москву.
После этой накачки они возвращались в казармы молча. В этот день с утра была почта. И Станислав получил письмо от матери. Он начал читать: «Мой дорогой Сташек!» Она писала, что его последнее письмо ее очень обрадовало. Как хорошо, что он все еще служит в этом спокойном и безопасном месте. К сожалению, она не знает, что это за место и что он там делает, так как многие фразы в письме были вымараны чернилами до такой степени, что ничего нельзя было понять. Но не важно, где он служит, лишь бы только ему не надо было подвергать опасности свою жизнь. Она ведь ему верит и знает, что он в любой ситуации сохранит человеческое достоинство. Кася тоже приписала несколько слов. Обе по ночам часто плачут и т. п. … Письмо навеяло грусть на Станислава. Вскоре ему придется прервать с ними всякую связь.