вдруг такой случай.
Люся почти на ходу вскочила в поезд, вагона на два позади него. Поезд дернулся и застучали колеса. Как хочется хоть на секунду с ней встретиться, крепко ее обнять, вдохнуть запах ее волос! Сколько же она вытерпела из-за него. Полиция, расследование, полевая жандармерия. Люся выдержала все, не проговорилась. Волна нежности захлестнула его. Он вышел из купе и зашагал по узкому проходу вагона.
Поезд громыхал, ускоряя бег. Ужасная толкотня. Он с трудом протискивался между пассажирами. Пройдя две площадки, он, наконец, добрался до вагона, в который она села. Прошел несколько купе, заглядывая внутрь через дверное стекло. Люсю он отыскал лишь в предпоследнем. И был поражен ее видом. Она сидела, ссутулившись, забившись в самый угол, бледная как мел, глаза полны ужаса, какой-то безумной отрешенности. Станислав отодвинул дверь. Только теперь она его увидела, вздрогнула и еще глубже вжалась в спинку скамьи. Ему показалось, что она его не узнала. Он был в нерешительности, не знал, что сказать. Какие подобрать слова, на каком языке с ней говорить? По-русски? По-немецки? Пассажиры с интересом и беспокойством наблюдали за этой немой сценой.
— Люся, ты меня не узнаешь?
Впервые Станислав обратился к ней на ее родном языке. С обеих скамей уставились на него недоверчивые глаза пассажиров. Еще до его появления они уже обратили внимание на ее странное поведение, и теперь им казалось, что они понимают причину ее страхов. Под их взглядами Люся поднялась и, ни слова не говоря, вышла в коридор. Станислав взял ее за руку. Он почувствовал, как она дрожит.
— Люся, что произошло? — Но она не могла выдавить из себя ни слова. Лишь молча сжала его пальцы. Станислав притянул ее к себе. — Пойдем, у меня свободное купе.
Люся безропотно пошла за ним. Он запер дверь купе, в котором, кроме них, никого не было. Обняв ее, он почувствовал, как она дрожит.
— Что с тобой? Куда ты едешь?
Она с трудом хватала воздух.
— До Славуты… К доктору Леонову.
— Что случилось?
— Ох, Станислав… Они расстреляли всех наших врачей…
— Врачей? Почему?
Вагон швырнуло на повороте. Люся судорожно схватилась за него.
— Фон Графф… Их поставили у барака и расстреляли. Я видела это собственными глазами. Видишь ли, упало бревно… И придавило ему ногу.
— Фон Граффу?
— Нет, одному пленному. На стройке новых бараков. Его доставили, конечно, в лазарет. И доктор Яковлев, тот, который приходил к тебе, когда ты был болен, наложил ему гипс. Не знаю, слышал ли ты… В последнее время из лагеря выпускали тяжелобольных и инвалидов. С этим гипсом у него был шанс выйти на свободу. Но кто-то, видимо, донес. Ну… о том, что с этим бревном все совсем не так. Потому и нагрянул фон Графф… со всей своей свитой. Даже Борбе был бледен, как мел. Он сам и снял этот гипс. А под ним ничего не оказалось… понимаешь, здоровая нога. Переломом кости там и не пахло. Я думала, что фон Графф прикажет нас всех расстрелять. Он орал, что сделает это, — Люся снова начала хватать воздух. — Они сразу же стащили с коек всех с гипсом. И штыками, представляешь… прямо в этот гипс. Поразбивали его вдребезги… результат был известен заранее. Все как один здоровы, никаких повреждений, никаких травм. А Федор Федорович за день до этого внес их всех в список выпускаемых из лагеря. И Борбе уже поставил под ним свою подпись. Поэтому он так и побледнел. Он не сказал ни слова, когда их поставили к стенке. Сначала этих с гипсом, а затем врачей. Это было страшно. Они что-то выкрикивали, но я уже ничего не могла разобрать. Я слышала только выстрелы. Не знаю даже, как мне удалось оттуда выбраться.
Он пытался ее успокоить, но все было безуспешно. Рассказывая, она переживала все заново. Сказала, что пыталась дозвониться до больницы, чтобы связаться с Леоновым, но ей не удалось.
— И ты едешь сейчас к Федору Федоровичу? — спросил он с беспокойством. Она утвердительно кивнула головой. — Это же самоубийство. В Славуте жандармерия и полиция все на ногах. Его, наверное, взяли или дома или в больнице. Ты попадешь прямо в ловушку.
— Возможно. Но я должна его предупредить. Борбе все время твердил, что он ничего не знал и что во всем виноват Леонов. Что Леонов подсунул ему этот список. Мне во что бы то ни стало надо его увидеть. Они сделают с ним то же, что и с теми.
Станислав крепко стиснул ей руку.
— Ты сойдешь вместе со мной, — сказал он. — Я тебя никуда не пущу.
Люся вырвалась из его цепких пальцев.
— Нет, не надо задерживать меня! Я должна там быть!
— Пойми, это безумие!
— Может быть, но я не могу поступить иначе. Если хочешь, едем вместе со мной. В этом мундире тебе будет это нетрудно сделать. Мы вместе войдем в больницу.
Люся была права. В этом мундире он мог бы сравнительно безопасно проникнуть к Леонову или по крайней мере выяснить обстановку. Но как раз через полчаса он должен быть на берегу. Партизаны уже ждали его там.
— Это исключено, — сказал Станислав. — Я готов поехать с тобой в любое другое время, но только не сейчас.
— Боишься?
Станислав оторопел.
— Не знаю, дело не в этом. Я должен выйти на следующей станции. И ты тоже сойдешь со мной.
Она окинула его холодным, полным ненависти взглядом.
— Забыл… Обо всем забыл. И о том, кто тебя вытащил из Шепетовки, кто спрятал от жандармерии… Никто не сделал для тебя больше, чем Леонов. Над ним нависла смертельная опасность! А тебе, видите ли, надо выходить на следующей станции! И это для тебя сейчас самое главное!
Станислав пытался успокоить ее. Он объяснял ей, что ничего не забыл, что сам расстроен, не знает, как ему поступить. Ясно только одно — он не может разорваться и быть одновременно в двух местах. Она должна постараться его понять. Он стольким обязан и так благодарен доктору, что пошел бы ради него и в огонь и в воду, но именно сейчас его ждут в другом месте. И не могут без него обойтись. Он ведь не на прогулку собрался. Ему поручено провести ответственную операцию. Он обязан оправдать их доверие. Ужасно, что его задание и ее поездка совпали по времени, но у него нет другого выхода. Да разве сможет он чем-нибудь помочь? Сама она едет прямо в расставленную ловушку и ничего не сможет предотвратить. Слишком поздно.
Поезд начал замедлять ход. Станислав мягко взял ее за руку. Она снова вырвалась.
— Оставь меня! Я с места не сдвинусь!
Безрассудное упрямство, вызванное перенесенным кошмаром. Станислав сказал, что ссадит ее силой. У Люси из глаз брызнули слезы, Она спрятала руки за спину и забилась в угол, всхлипывая, сквозь рыдания, она говорила о своем горе. Обвиняла его в том, что не сказал ей правду о себе. Что она узнала обо всем только во время следствия. Какой-то угрюмый унтер-офицер жандармерии кричал на нее, что она полька и потому прячет поляка. И не верили ей, что она не знала. Как было трудно, сколько она тогда пережила. А сейчас снова из-за него попадет в руки гестапо.
Станислав силой выволок ее из угла. Она немного успокоилась и позволила вывести себя из купе. Поезд остановился. Не выпуская ее руки, словно она была упрямым обиженным ребенком, Станислав вышел с ней из вагона. Они стояли на маленьком безлюдном полустанке почти в открытом поле. Не отпуская ее, Станислав думал, что ему теперь делать с ней. С собой он не мог ее взять. Не позднее, чем через час здесь разыграются весьма необычайные события.
Станислав решил показать ей дорогу, по которой партизаны будут отходить после операции, наказав ей терпеливо его ждать в каком-нибудь укрытии. Они заберут ее на обратном пути. Люся покорно шла рядом с ним вдоль еще не ушедшего поезда. Решив, что она успокоилась, Станислав отпустил ее руку.
Поезд тронулся. Люся прошла еще несколько шагов, посмотрела на него тем же холодным взглядом, каким смотрела в купе, и вдруг, круто повернувшись, вскочила на ступеньку проплывающего мимо них вагона. Станислав бросился за ней. Ухватившись одной рукой за поручень, он пытался другой вынудить ее спрыгнуть. Стоя на ступеньке, Люся мертвой хваткой вцепилась в поручни. Поезд набирал скорость. Удерживаться на ступеньке раскачивающегося вагона становилось все более небезопасно. Станислав сдался. Он отпустил ее руку, затем поручень и спрыгнул, пропахав сапогами гальку на перроне.
— Люся, прыгай! Люся, не ходи туда!
Она сумела подняться в тамбур и теперь стояла на площадке у вагонной двери. Держа ее открытой, молча глядела в его сторону. Наконец дверь захлопнулась. Станислав какое-то время видел еще ее волосы, развевающиеся в открытом окне, и маленькие, белые девичьи руки.
— Не хо-ди ту-да!
Но она, кажется, его уже не слышала. Поезд с грохотом удалялся. Станислав стоял, сжав губы в бессильном отчаянии. Хвост последнего вагона таял вдали. Он не мог простить себе, что раньше времени поверил в ее благоразумие.
Впереди на перроне стоял начальник полустанка со свернутым сигнальным флажком и с интересом присматривался к нему. Станислав круто повернулся спиной. Внезапно его осенила мысль. На полустанке должен быть телефон. Он нетерпеливо зашагал к начальнику. Подойдя к нему, он сказал, что должен немедленно позвонить. Железнодорожник не сразу сообразил, чего от него хотят. Но затем проводил Станислава в дежурку, покрутил ручку телефонного аппарата и подал трубку.
— Соедините меня с городской больницей в Славуте, — сказал Станислав по-немецки. Сначала в трубке раздалось потрескивание, после чего связь наладилась. — Позовите доктора Леонова, немедленно! — Он довольно долго ждал, глядя в окно на одиноко поблескивающие на солнце рельсы. Наконец до него донесся знакомый голос Федора Федоровича:
— Я слушаю, Леонов…
Станислав обрадовался, что Леонов взял трубку. Но как ему сказать о грозящей опасности? Телефон наверняка прослушивается.
— С вами говорит Шульга. Лейтенант Шульга из Шепетовки. Петер Шульга, вы меня помните?
— Да-да! Конечно! Но я прошу вас мне не звонить. Я арестован. Здесь возле меня сидят двое ваших…