А в остальном — обычная суета небольшого тылового городка. Много, однако, и немецких солдат. Большие здания в городе заняты под военные госпитали, и доставленные с фронта, слегка подлечившиеся раненые, обмотанные бинтами, толпами бродили по узким улочкам. На вокзале беспрерывное движение. Выписанные из госпиталей уезжали в Германию, получив на несколько дней отпуск. Отправиться бы вместе с ними. Но сначала надо получить назад радиостанцию. Взрывчатку можно оставить здесь. Сбросят еще, если он попросит. Но без передатчика он как немой. Если бы не это обстоятельство, ничто больше не удерживало бы его в этом городке. Станислав выпил в буфете пива и вышел на перрон. Там полно было солдат, ожидавших поезда. Большей частью из местного лазарета. Они стояли группками, возбужденно переговариваясь. Станислав подошел к одной из таких групп и включился в разговор. Настроение у солдат довольно невеселое. Ехали к своим семьям и опасались, что не найдут многих в-живых. Особенно, кто был из промышленных округов. Сводки о непрерывных бомбежках вселяли в их души глубокое беспокойство. Назывались города, подвергаемые бомбардировкам: Любек, Дрезден, Кассель… Кто-то заметил, что просто не знает, к кому ехать, месяц назад получил известие, что вся его семья погибла под развалинами дома. Решил навестить тетку, которая написала ему об этом в письме. И сам еще не знает, ехать ли туда, где все его близкие погребены. Ему советовали не делать этого. Неожиданно из толпы, запрудившей перрон, раздался радостный возглас:
— Stanislaus, mein Gott! Was machst du hier?[41]
Сначала он не узнал его. Вся голова обмотана бинтами, из-под которых еле видны глаза. Но голос знаком. Раненый протиснулся ближе к Станиславу. Чтоб его гром поразил! Только ему этого не хватало!. Перед ним стоял Клюта. Сейчас бросится к нему в объятия, чтобы прижать к своему сердцу. Нет, не бросился. Подошел довольно несмело, словно чего-то боясь. И вообще был непохож сам на себя. Бегающие глазки, робкая улыбка и, вместе с тем, нескрываемая радость от встречи со Станиславом. Клюта… Знал ли он что-нибудь о нем, слышал ли о его дезертирстве? Охотнее всего Станислав растворился бы сейчас в толпе на перроне, сделав вид, что вообще его не узнает, но было уже поздно. С этой неуверенной, даже испуганной улыбкой на лице Клюта уже тряс ему руку.
— Станислав… сколько лет… Не представляешь, как я рад. Честное слово, будто встретил брата.
Станислав совсем не разделял его энтузиазма. Брата… Черт тебе брат. Не мог выбрать другое время. Какого дьявола его сюда принесло? Клюта почувствовал его холодность и еще крепче сжал ему руку. Неужели Станислав все еще на него сердится? Ведь если говорить начистоту, то он не сделал ему ничего плохого. Скорее наоборот… От воинской службы он и так бы не уберегся, а эта ребячья затея переждать войну, спрятавшись в деревне, могла закончиться значительно хуже. Пусть лучше он об этом и не вспоминает. Самое главное, что он жив. И даже в чине фельдфебеля. Кто бы мог подумать? Сам он едва дослужился до ефрейтора. А в общем, это неважно. Все вышло не так, как он когда-то задумал.
Глаза Клюты снова беспокойно забегали. Глядя на него, можно было подумать, что он как будто кого-то ищет. Нет, еще не все потеряно. Русских наверняка остановят на Висле. Немцы — это пока еще сила! Ну, а если говорить правду, то одному богу известно, чем все это закончится. А он, Станислав, что об этом думает? Может, все кончится крахом? Только пусть скажет правду. Теперь-то уж с ним можно быть совершенно откровенным. Он прошел через настоящее пекло и понял, что такое жизнь. Вот, посмотри сюда… Клюта показал на свои бинты. Это работа русской артиллерии. Кому поотрывало головы, а ему достался только осколок. Еле из всего этого выкарабкался. Сейчас он здесь в военном госпитале, но его со дня на день могут выписать. Он получит, наверное, неделю отпуска и… сам понимаешь. Затем надо будет возвращаться на фронт. А по правде говоря, он уже этим адом сыт по горло. Клюта подозрительно осмотрелся по сторонам и оттеснил Станислава в сторону.
На соседнем пути пыхтел, подталкивая вагоны, паровоз. Потянуло сладковатым едким дымом. Немцы проиграют войну, так или нет? Ну неужели Станиславу трудно что-нибудь сказать?..
Станислав не знал, как от него отделаться.
— Ты не заезжал, случайно, в Бойтен?
— Нет.
— Жаль. Хотелось бы узнать, как там.
— Разве ты не получаешь писем?
— Писем?.. Да-а-а… получаю. Но письма и новости из первых рук — это не одно и то же.
Клюта снова посмотрел туда, где был вход на перрон.
— Не расстраивайся. Если мы будем продвигаться вперед такими же темпами, как до сих пор, то к рождеству будем дома.
Прохвост, да он к тому же и шутник…
— Что ты там разглядываешь? Кого-нибудь ждешь?
Что-то похожее на тень страха промелькнуло в глазах Клюты.
— Нет-нет… Только здесь даже негде толком поговорить…
— Поговорить? А о чем?
— Сташек, мы должны держаться друг за друга. Я всегда высоко ценил твою дружбу. И всегда полностью тебе доверял. Потому что, понимаешь… мы все же здесь не где-нибудь, а в своей стране. Мы с тобой свои люди. Можно было бы… Ты понимаешь, наверное, что я имею в виду. Теперь появится та самая Польша. Та, о которой ты всегда мечтал. И мы должны обязательно что-нибудь предпринять. Мы не можем оставаться в вермахте до самого конца. Мы как-никак из Бытома, не так ли?
Станислав не мог поверить собственным ушам. Чтобы Клюта мог так измениться? Патриотом заделался, сукин сын. Несомненно, он собирается драпануть. И подыскивает себе компаньона. А здесь вдруг подворачивается Альтенберг… Свалился как снег на голову. Неужели не провокация? Нет, трясется весь как студень. Уже, наверное, во что-то впутался и сам еще не знает, что из этого получится. Пока только дрожит от страха.
— Ты меня в свои дела не впутывай! Меня они не касаются. Я уже однажды попробовал, ты хорошо знаешь…
Но Клюта не сдавался.
— Сташек, я боюсь. Говорю тебе так, как есть. Я действительно боюсь. С тобой вместе все было бы по-другому. Ты всегда разбирался в таких делах, как и что. Правда, ты ведь уже пробовал. Но тогда это было совсем другое дело. У нас не было никаких шансов. Это ты понимаешь? Сташек, я уже переговорил с очень надежным человеком. Насчет штатской одежды и прочего… Повезло совершенно случайно. Встретил здесь одного знакомого. Ему можно довериться. Кстати, ты с ним тоже знаком.
— Я?
— Знаком, знаком… Ты знаешь его не хуже, чем я.
— Кто это такой?
— Я не могу тебе сказать. Один парень из нашей харцерской дружины. Я на него здесь наткнулся. Оказывается, он тут живет. Сказал, что я могу рассчитывать на его помощь. Нам нельзя упускать такую возможность. Ты ведь, наверное, не хочешь пасть на поле боя за Великую Германию? Да еще в последние недели войны.
— Нет, не хочу. И поэтому должен позвать сюда жандармерию.
Клюта побелел как мел.
— Сташек… ты что? Ты не сделаешь этого?!
— Не сделаю, если только ты заткнешь свою пасть. Проваливай отсюда и забудь, что меня здесь видел. Я не желаю иметь с тобой ничего общего. Я, видишь ли, тоже немного изменился, Клюта. Ты должен был сам об этом догадаться. Разве стал бы я фельдфебелем. Ну, что ты на меня так уставился? Уматывай отсюда! И не забудь отнестись ко мне по-человечески, если попаду в эту вашу польскую неволю.
Станислав бросил остолбеневшего Клюту на перроне и быстро смешался с толпой. На станцию прибыл поезд, направляющийся в Германию. Станислав поднялся в один из вагонов вместе с группой солдат, прошел его от начала до конца и спустился с другой стороны перрона. Перейдя рельсы, он затерялся в улочках городка, накрытого мглистой осенней дымкой.
Он просидел почти до полуночи в какой-то забегаловке. Ему удалось разузнать некоторые подробности о контрольном пограничном пункте, как там проходит проверка. С этим он может столкнуться, если придется пересекать границу с Германией, узнал и о возможности провоза увесистого ручного багажа, поскольку с ним будут два его передатчика. И еще он поближе познакомился с двумя крепко подвыпившими солдатами из госпиталя, договорился с ними встретиться на следующий день и около двенадцати ночи покинул питейное заведение.
Когда он вошел в квартиру, Алек сидел впотьмах на кухне. Услышав его шаги, он поднялся со стула и встал в дверях. Молча наблюдал, как Станислав снял шинель и повесил на крючок в прихожей. Станислав спросил, почему он еще не спит. Неужели не верил, что он вернется? Он ведь дал ему честное слово, а свои слова он не привык бросать на ветер. Подхорунжий молча выслушал его. Вошел вслед за Станиславом в комнату и присел на валик дивана.
— Я разыскивал вас полдня, — сказал он. — Потерял из виду на вокзале.
— Ты выходил в город? Какого черта, хотел бы я знать?! — взорвался Станислав от легкомыслия Алека.
— Я уже вам объяснял. Вы какая-то очень большая шишка, и мне приказано вас охранять.
— И ты сидел все время у меня на хвосте? Шпионил за мной, да?
— Шпионить не шпионил, но глаз с вас не спускал.
Станислав закрыл окно шторой и включил свет.
— Не делай больше этого, а то я тебе намну бока. У тебя нет приличных документов, удостоверяющих твою личность, на случай, если тебя вдруг задержат…
Он только пожал плечами. Документы? А чем они могут помочь? Если задержат, то все равно обыщут. А если обыщут… то… Алек отвернул пиджак, под которым торчали два подвешенных на ремнях пистолета.
— В пальто у меня еще граната, — сказал он. — Я никому не могу позволить к себе прикоснуться. Эта игрушка повышенной чувствительности.
Чертов туберкулезник.
— Неужели ты ходил по городу с оружием?
— Ас чем я должен был ходить? Хотите вы этого или нет, я — ваша охрана.
Станислав рассмеялся.
— Тоже мне охрана. Теряет охраняемого, а затем полдня ищет.
Алек прижал рукой рот, пытаясь сдержать душивший его кашель.