— Пусти! — захрипел Папа, когда великан сгрёб карлика в охапку. — Раздавишь, горилла! Вот же мерзость этого мира…
Они сидели на краю могилы: антисы, большой и маленький.
Глава шестаяДетская площадка и бассейн, или Трупы на улицах
IЧайтра
Генерал ждал конвоиров с минуты на минуту. Слонов, наверное, уже перестали кормить — голодные слоны веселей топчут приговорённого. По всем каналам крутился злосчастный репортаж. Владельцы летучей жабы — репортёры «Горячих новостей» — засняли всё: вдребезги разлетается окно, голосит Мирра, её утаскивают вглубь лаборатории, пристёгивают к креслу. Не остался без видео и генерал: мрачней ночи, Бхимасена молча взирал на всё это безобразие.
В комментариях ведущие не стеснялись:
— Отчаявшаяся Мирра Джутхани взывает о помощи!
— Найдите Натху!
— Почему бездействует власть?!
— Бесчеловечные опыты над матерью юного антиса!
— Изуверы под личиной учёных!
— Виновных к ответу!
И венцом всей оратории:
— Глава антического центра генерал Бхимасена: чудовищная некомпетентность или предательство?
Толпы возмущённых граждан уже взяли в осаду антический центр «Велет», храм Девяти Воплощений и исследовательский центр психоэнергетики. Ни в одном из этих мест Мирры Джутхани не было. Наплевав на все правила и разрешения, генерал поднял «Шакунталу» в первый особый воздушный эшелон, включил генератор камуфляжной иллюзии и, оторвавшись от репортёров, доставил Мирру в клинику реабилитации антисов «Савитар», о которой мало кто знал. Это было единственное его достижение на сегодня. Совместно с доктором Пурохитом и профессором Чатурведи они подготовили официальное заявление о состоянии здоровья Мирры Джутхани и принимаемых мерах по её скорейшему излечению. Заявление озвучили в эфире, и никто не обратил на него внимания. Страсти накалялись, Чайтра бурлила. В столице вспыхивали спонтанные митинги. На каждом углу орали самозваные пророки, гуру и политические активисты. Все призывали к разному, одинаково противозаконному. Хаос оформлялся демонстрациями. Кто, что и кому при этом демонстрировал, было неясно.
Нет, подумал генерал. Нет, не простят. Арест, закрытый суд с трансляцией отредактированного видео, публичный позор, публичная казнь. Почему они медлят? Не хотят брать его на виду у толпы, окружившей «Велет»? Так ведь публичность им только на руку: вот он, виновник! Власть не дремлет, власть действует, кара неотвратима — убедитесь в этом собственными глазами!
Назойливый писк пробился через трескотню ведущих. С раздражением, близким к ярости, Бхимасена выключил визор-центр. Что там ещё? Ни на что уже не надеясь — время жизни стремительно подходило к концу — генерал пролистал ответы, свалившиеся из гипера:
«Не было».
«Ничего такого со мной не случалось».
«Идите в чёрную дыру с вашими вопросами!»
«Нетипичное состояние сознания, связанное с моим сыном Самсоном Коэном, у меня действительно имело место…»
Что?!
Он не поверил своим глазам. Открыл сообщение полностью, забыв о слоновьих ногах, уже занесённых над его головой.
«Уважаемый господин Бхимасена,
Нетипичное состояние сознания, связанное с моим сыном Самсоном Коэном, у меня действительно имело место во время расчёта малой гематрицы семь дней назад с 17:03 до 17:19 по общегалактическому времени. Если Вас интересуют подробности, свяжитесь со мной по приведенному ниже номеру.
Ниже был указан контактный номер.
Пустышка? Тупик? Дорога в никуда?! Но если есть хоть малейший шанс… Какова вероятность, что единственная призрачная зацепка связана с единственными на всю Ойкумену близнецами-антисами и их матерью? Одна миллионная? Миллиардная? Спросить, что ли, у госпожи Коэн?
Впрочем, к матери близнецов у него имелись более важные вопросы.
Ответили сразу, словно на другом конце галактики только и ждали вызова генерала. А может, так и было: гематры многое способны просчитать. В рамке гиперсвязи объявилась пожилая женщина. Седые волосы, которые Элишева Коэн и не пыталась красить, были аккуратно уложены на темени в серебристый «бублик». Из-за специфического освещения бублик смахивал на нимб.
— Госпожа Коэн?
— Господин Бхимасена?
— Огромное спасибо, что отозвались! Если не возражаете, я хочу сразу перейти к делу.
— Если хотите сэкономить деньги «Велета», перейдите на голосовой режим без изображения. Я уже удостоверилась, что это вы.
— Спасибо, я…
Бхимасена хотел сказать, что сейчас, когда его жизнь висит на волоске, ему не до экономии. Но госпожа Коэн была права: бюджет «Велета» оставлял желать лучшего. Мало ли к кому придётся обращаться по гиперу? Вдруг арест отложится?
— …я так и сделаю, — закончил генерал.
Он перевел гиперсвязь в голосовой режим. Стоп-кадр с изображением гематрийки замер в рамке, сохранён программой визуализации. Аналогичное изображение генерала Элишева Коэн наблюдала со своей стороны.
— Спрашивайте.
Губы картинки шевельнулись, следуя встроенной программе анимации. Остальные части лица гематрийки остались неподвижными. Тот же эффект Бхимасена имел удовольствие наблюдать, когда беседовал с госпожой Коэн «вживе», так что анимация вышла вполне достоверной.
— Как это произошло? Что именно вы почувствовали?
— Я работала над малой гематрицей, находясь под вторичным эффектом Вейса, — бесстрастно сообщила гематрийка. — Моя сосредоточенность неожиданно ухудшилась на семьдесят четыре и две десятых процента. Такое случилось со мной впервые. Что я почувствовала? Тревогу.
— Тревогу от того, что не могли сосредоточиться?
— На пять с половиной процентов. Ещё на четыре процента — из-за других факторов. В остальном тревога была связана с моим сыном Самсоном. Ему грозила опасность. Неопределимая опасность. Вероятность опасности я определила в пятьдесят семь и три десятых процента.
— Эти цифры…
— Вы спросили, что я почувствовала. Я так чувствую.
— И вы доверяли своим ощущениям? Доверяете им сейчас?
— Ощущения гематров, особенно когда мы погружаемся во вторичный эффект Вейса — это результат подсознательного восприятия множества трудноуловимых воздействий. На их основе производятся расчёты, также подсознательные. Да, я доверяла своим ощущениям. Теперь же я им не просто доверяю. Теперь я знаю.
— Что вы знаете?!
— В течение шестнадцати минут Самсону угрожала потенциальная опасность. Он находился в труднодоступном месте, где испытывал голод и дисбаланс восприятия окружающей реальности. Не только голод и дисбаланс, но так вам будет понятнее. Он связался со мной, когда покинул это место.
— С вашим сыном всё в порядке?
— Да.
— Рад это слышать! Последний вопрос, госпожа Коэн. Ваше изменённое состояние сознания закончилось само? Или вы предпринимали какие-то действия, чтобы из него выйти?
— Я не предпринимала никаких действий. Всё закончилось само через шестнадцать минут, когда Самсон покинул упомянутое мной место.
Запоздало спохватившись, Бхимасена мысленно проклял себя за «последний вопрос». К счастью, Элишева Коэн была в состоянии взвесить генерала, исчислить и измерить даже при отключённом изображении.
— Если вас интересуют подробности со стороны моего сына, вы можете с ним связаться и спросить. С вероятностью восемьдесят семь и пять десятых процента он вам ответит.
— Благодарю вас, госпожа Коэн! Вы мне очень помогли!
— До свиданья, генерал.
— До свиданья. Ещё раз спасибо…
Связь прервалась. Он не представлялся ей генералом, запоздало сообразил Бхимасена. Ну и что? Она — гематрийка. Знала или вычислила. Для неё это раз плюнуть.
Прежде чем вызвать из базы номер Самсона Коэна, генерал попытался привести мысли в порядок. То, что вызвало тревогу у бесчувственной как сейф гематрийки, вполне могло ввергнуть в неконтролируемую истерику и без того психованную Мирру Джутхани. У Элишевы Коэн всё прошло само собой, когда её сын покинул «опасное место». Значит ли это, что Натху до сих пор находится в том же или похожем месте? Что это за место? Выяснить это — узнать, где сейчас Натху? Неужели вот оно, спасение от гнева махараджи?!
— Самсон Коэн на связи.
В рамке мерцали искры статических помех. Изображение антиса не появилось, но голосовая связь работала прекрасно. Ну да, Самсон не обязан всё время сидеть возле узла гиперсвязи. Принял сигнал на уником с усечённым гипером…
— С вами говорит Рама Бхимасена, руководитель чайтранского антического центра «Велет».
— Добрый день, генерал. Чем обязан?
— Добрый день. Я только что беседовал с вашей уважаемой матерью. Она сказала, что вы сможете ответить на некоторые мои вопросы.
— С какой вероятностью?
— Восемьдесят семь и пять десятых процента.
— Моя мать всегда отличалась чрезмерным оптимизмом. Впрочем, спрашивайте.
— Ваша уважаемая мать сказала, — генерала била нервная дрожь, — что неделю назад вы в течение шестнадцати минут находились в неком опасном и труднодоступном месте. Не могли бы вы описать мне эту ситуацию?
— Я принимал участие в научном эксперименте в удалённой области Ойкумены…
Голос гематрийского антиса был лишён интонаций. Так зачитывала бы технический отчёт информателла с отключённым эмо-блоком.
— В процессе эксперимента я вышел в большое тело. Под шелухой я оказался в аномальной зоне, которую покинул через шестнадцать стандарт-минут объективного времени.
Генерал ждал продолжения. Продолжения не было.
— Нельзя ли поподробнее? — Бхимасену снедало нетерпение. Скрыть его оказалось проблемой. — В чём заключался эксперимент? Где он проходил? Что это за аномальная зона, в которую вы попали? Почему вы поспешили её покинуть?
— Подробности стоят денег, генерал.
Ну конечно же, деньги! Деньги! Бхимасена с трудом подавил приступ истерического смеха. Как он мог забыть? Антисы — тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо! Даже бесстрастным гематрам.
— Сколько?
— Детская площадка и бассейн, — с прежней невозмутимостью сообщил Самсон.
— Что?! Какая площадка, какой бассейн?!
— Я переезжаю в новый дом. Мне нужен внешний бассейн с подогревом и тремя уровнями глубины, двадцать пять на десять метров. Детская площадка двадцать пять на двадцать пять метров, оборудованная… Вам перечислить оборудование? Могу прислать смету.
Издевается! Он издевается! А ещё говорят, что у гематров нет чувства юмора! Лучше б его и вправду не было! Кипя от ярости, генерал успел порадоваться, что видеосвязь не работает и собеседник его не видит.
— Спасибо, смета не требуется. Сколько всё это стоит?!
— Восемьдесят семь тысяч двести девятнадцать экю.
— Пожалуйста, — скрипнув зубами, выдавил генерал, — обождите минуту. Оставайтесь на связи.
— Я жду.
Резервный фонд «Велета»! Сколько в нём осталось денег? В контрольной сфере возникла сумма счёта: 7268333,33. Живём! Ох, нет, это же в брамайнских рупиях! Сколько это будет в экю? Какой сегодня курс в «Garuḍa Standard»? Бхимасена произвёл несложный расчёт, и в сфере объявилась новая цифра: 87220 экю.
«Мерзавец! Оставил мне на чай один экю! Мне, генералу!»
О том, откуда гематру известна сумма на счету резервного фонда «Велета», Бхимасена запретил себе думать. Отступать было некуда. Самсон Коэн обладал жизненно необходимой информацией. «Жизненно» в данном случае не являлось ни метафорой, ни преувеличением.
— Вы ещё на связи? У меня есть нужная сумма.
— Схема выплаты?
— Половина сейчас, половина — после вашего рассказа.
— Договорились. Должен вас уведомить, что не давал заказчику эксперимента подписки о неразглашении. В противном случае я бы вам ничего не сообщил независимо от суммы гонорара. Диктую номер моего счёта в «Элул Кесеф Банк». У них проходит краткосрочная межбанковская акция: сегодня — транзакции без комиссии по всей Ойкумене. «Garuḍa Standard» в ней участвует.
Бхимасена включил распознаватель голоса. Произносимые Самсоном цифры тут же высвечивались в вирт-строке формы банковской транзакции. Перевод занял четыре минуты.
— Аванс получен. У вас двадцать семь минут. После этого я уйду в большое тело и буду вне доступа…
Случилось чудо: гематр замялся.
— Буду вне доступа некоторое время. Не беспокойтесь, мы успеем. Итак, одиннадцать дней назад некое официальное лицо с Ларгитаса предложило мне принять участие в научном эксперименте на планете Шадруван. Оплату и условия я счёл приемлемыми. По условиям эксперимента я должен был высадиться на Шадруване и в присутствии ларгитасских специалистов, а также при включённой записывающей аппаратуре, выкурить самокрутку из местной травы. Ларгитасцы называют эту траву «пу́танкой».
— Выкурить самокрутку? — Бхимасена не сумел сдержать удивления. — Только и всего?!
— Совершенно верно. Затем я должен был подробно описать свои ощущения. Эксперимент прошёл семь дней назад, в ларгитасском исследовательском центре на планете Шадруван, с 17:02 до 17:20 по общегалактическому времени. Я закурил выданную мне самокрутку. Вкус — сладковато-терпкий, смолистый. Раздражает горло. Я закашлялся. Эффект от курения — смещение реакций на раздражители. Звук трансформируется в свет и цвет, зрительные ощущения — в обонятельные, вкусовые — в тактильные. Никакой системы в этих переходах я вычленить не смог. Ощущения непривычные. Немного пугающие, но последнее — это моё специфическое личное восприятие с вероятностью семьдесят четыре и три десятых процента.
Самсон умолк. Бхимасена сидел перед устройством гиперсвязи как на иголках.
— Через пять секунд курения «пу́танки» у меня произошёл спонтанный выход в волну. В большое тело.
— Вы знаете, почему это случилось?
— С вероятностью девяносто три и одна десятая процента могу утверждать, что это был ответ моего организма на действие «пу́танки». Моя антическая сущность восприняла смещение реакций на раздражители как угрозу, а на угрозы все антисы реагируют одинаково. Предупреждая ваш следующий вопрос: не важно, что я думал по этому поводу, боялся или нет, считал ли путаницу ощущений угрозой. Мои тела́, малое и большое, всё решили за меня. Тем не менее, я контролировал процесс перехода. Я ушёл в волну тихо, без «горячего старта».
Пауза.
— В большом теле я сразу оказался в галлюцинаторном комплексе. Переход в обычную физическую реальность был…
Самсон запнулся во второй раз.
— Был крайне затруднён. Если точнее, был затруднён на восемьдесят девять процентов. Я никогда раньше не испытывал подобных затруднений.
Впервые в голосе гематра появился намёк на эмоции. Он взволнован, отметил Бхимасена. Он что, действительно взволнован? Что же могло так взволновать гематрийского антиса?! Только ли трудности выхода из-под шелухи в физическую Ойкумену?
— В галлюцинаторном комплексе я находился в пустыне. Барханы, серо-жёлтый песок. Никакой растительности. Смещение восприятия осталось, но позже я восстановил адекватную картину. Адекватную на семьдесят семь процентов. Духота. Теснота. Давление. Голод. Мутный воздух, бедный кислородом. За спиной муть редела, впереди — сгущалась. Я чувствовал опасность.
Речь Самсона все меньше напоминала обычную речь гематра.
— Я пошёл в сторону сгущения мути. Мне стало интересно: что там? По моим ощущениям я шёл минут пять, не больше. Позже выяснилось: я пробыл в аномальной зоне шестнадцать минут. Муть сгущалась, видимость падала. Усиливались давление и духота. В итоге я повернул обратно. Миновал точку выхода в аномальную зону, продолжил идти. Давление и чувство опасности ослабли. Вернулась былая лёгкость переключения реальностей. Я сориентировался в физическом космосе и вернулся в малое тело — на Элул, домой. Позже со мной связался заказчик эксперимента. У вас ещё есть ко мне вопросы? В вашем распоряжении осталось семь минут тридцать секунд.
Вопросы теснились в голове Бхимасены, толкались локтями, рвались наружу. Генерал спросил о том, что казалось ему сейчас наиболее важным:
— Вы никого там не встретили? В аномальной зоне?
— Нет. Но я не могу дать гарантии, что там никого не было.
— Что у вас спрашивал заказчик эксперимента? Я имею в виду, спрашивал ли он о чем-то таком, о чем не спросил я?
— Он хотел выяснить, можно ли пройти вглубь аномальной зоны. Пройти дальше, чем это сделал я. И возьмусь ли я за такую экспедицию. Я отказался.
— И как вы считаете: пройти можно?
— У меня недостаточно информации для точного ответа.
— У вас есть предположения насчет того, что это за зона?
— Вас устроят предположения с достоверностью ниже пятидесяти процентов?
— Да!
— На Шадруване есть не поддающийся исследованию объект — так называемый Саркофаг. Ларгитас исследует его уже более двадцати лет. Существенных результатов они не получили. Мои сорасцы также принимали участие в исследованиях, но затем полностью их свернули ввиду бесперспективности. Возможно — повторяю, возможно, — аномальной зоной в галлюцинаторном комплексе выглядят подходы к Саркофагу или же сам Саркофаг, его граница. На этом всё, генерал. Мне пора выходить в большое тело. Уверен на девяносто семь процентов: оставшаяся часть моего гонорара будет перечислена без задержек.
Шутка, предположил генерал. Последняя фраза насчет гонорара — изящная гематрийская шутка. Кажется, Бхимасена начал понимать чувство юмора гематров, понимать и ценить.
IIСаркофаг
Гюнтер заглянул в свою пиалу.
На донышке скопилась лужица вина. Запрокинув голову, кавалер Сандерсон вытряс в рот последние тёмно-красные капли. Местное вино было кислым, слабым, вязало рот. Как при таких сомнительных достоинствах вино сохранило яркий вкус винограда, Гюнтер не знал. Он плохо разбирался в винах. Приговорив остатки, он опустил пиалу на пол, старясь делать это как можно тише, но керамическое донышко всё равно стукнуло по рассохшемуся дереву паркета.
Посол Зоммерфельд встрепенулся.
Нет, он и до того не спал. Просто сидел, хмурил брови, глядел в чёрный прямоугольник окна. Так они сидели уже часа два, не меньше. Перед этим Гюнтер скучал в выделенной ему комнате один. Посол пришёл, когда за окнами стемнело. Принёс две пиалы и медный кувшин с вином — пузатый, длинногорлый, с узким клювом-носиком, похожий на страдающего ожирением журавля. Сев напротив, Зоммерфельд бросил на Гюнтера вопросительный взгляд. Гюнтер кивнул, и посол наполнил пиалы. Он наполнял их много раз. Кувшин казался бездонным, но опьянение, желанное и спасительное, гуляло где-то в других краях. Отцы джиннов сидели вдвоём: один в продавленном кресле, другой на полу. Темнота сгущалась, мужчины пили. Разговоров они не вели, свет не зажигали.
Чахлый фитилёк в масляной лампаде, и хватит.
Зоммерфельд встряхнул кувшин. Судя по бульканью, вина в журавле оставалось на треть. Кажется, посол уходил за вторым кувшином — третьим? четвёртым?! — но когда он ушёл и когда вернулся, Гюнтер не заметил. Журавль клюнул пиалу, струйка вина, едва различимая в сумраке, казалась смоляной. Трезубец, вспомнил Гюнтер. Трезубец брамайна такого же цвета. Журчание в тишине звучало громко до неприличия. Посольство вымерло или затаилось: ни звука. Все спят? В это Гюнтер не верил. Вот Натху точно спал, иначе брамайн наверняка явился бы сообщить, что мальчик проснулся. Или не явился бы? Сидит сейчас у постели, грузит юному антису по полной программе: ты — аватара нашего возлюбленного божества, тебе надо скорее лететь на Чайтру, тебя там все только и ждут…
Сходить, что ли, в медблок? Проверить?!
Честно говоря, Гюнтер не верил, что брамайну удастся в чём-либо убедить Натху. Даже если Горакша-натх будет лезть из кожи вон; особенно если будет лезть из кожи вон. Сын не видел, как брамайн его защищал, а словами его поди пройми. Разве что какой-нибудь заковыристой позой? Рудра Адинатх (или как его там?!) знает восемьдесят четыре тысячи разнообразных убедительных асан…
Он пригубил вино.
Темнота за окном поредела. Полыхнула охристым заревом. Рука посла дрогнула, вино пролилось мимо пиалы.
— Что там? Пожар?
Оба сунулись к окну, столкнувшись плечами. Металлический протез Зоммерфельда глухо брякнул о подоконник. Под окном, совсем рядом, полыхало рыжее пламя. Горим?! Это факелы, с опозданием понял Гюнтер. Целое море факелов! Он проморгался, море распалось на отдельные огни, оказавшись не морем, а так — озерцом или даже большой лужей. В отдалении над домами вставало зарево пожара.
— Квартал Хаджиб-Хайй, — отметил Зоммерфельд. Голос посла дрожал. — Там живут придворные.
— Это из-за нас?!
— Не знаю. Вряд ли.
Посол воздел кверху палец: призвал к тишине. У них с женой это было семейное — вчера доктор ван Фрассен призывала Гюнтера к молчанию ровно тем же жестом. И тоже, кстати, стоя у окна.
Факельное озерцо текло, меняло очертания, пока не выстроилось полумесяцем. Огненные блики отражались в начищенных латах и шлемах, слепили глаза, кровавыми отблесками скользили по лезвиям обнаженных клинков; порезавшись, рассыпа́лись искрами и пропадали во мраке, чтобы возникнуть вновь. Гюнтер прищурился: перед зданием выстроилась сотня бравых воинов, снаряжённых для боя. Доспехи, остроконечные шлемы. Копья, круглые щиты, кривые сабли. Такие же латы были на воинах, сопровождавших Кейрин-хана при первом его явлении в посольство. Каждый третий вместо копья держал высоко вознесённый над головой факел.
Кейрин решил не ждать?
Вперёд выступил предводитель — офицер? — без щита и копья, с одной лишь саблей на поясе. Поверх доспеха он был в длинной накидке из блестящей ткани. Тюрбан, намотанный на шлем, оставлял лицо в тени. Офицер что-то гортанно пролаял. Похоже, он обращался к хайль-баши, который сегодняшним утром взял посольство «под охрану».
— Он говорит, что прибыл по приказу шаха. Абд-аль-Ваккас и его люди должны сдать ему пост и уйти.
— Смена караула?
— Боюсь, это смена власти, — очень тихо, так, что Гюнтер едва расслышал, пробормотал Николас Зоммерфельд.
Кто-то, невидимый Гюнтеру — скорее всего, одноглазый хайль-баши — гавкнул в ответ. Кавалер Сандерсон ничего не понял, но тон не оставлял сомнений: офицера в накидке только что послали в задницу, как бы она здесь ни называлась.
— Он отказывается подчиниться. У него тоже приказ.
Окно было открыто. Гюнтер навалился на подоконник, пытаясь увидеть, сколько стражников противостоит воинам с факелами. Его заметили, сразу несколько рук взметнулись вверх, указывая на кавалера Сандерсона.
— Шайтан! — завопили внизу. — Шайтан!
— Не высовывайтесь! — зашипел на Гюнтера посол.
Он скорчил рожу, приставил ладони к вискам на манер рогов, как будто Гюнтер и без напоминаний не знал, как выглядит.
— Мало вам колдуна? Хотите записаться в дьяволы? Ну что вы за человек, вечно с вами проблемы…
— Когда я стану дьяволом, — огрызнулся Гюнтер, — возьму вас в адвокаты.
Зоммерфельд сделал вид, что не слышит.
Внизу грохнул выстрел. Ещё, ещё! Всё пространство перед посольством заволокло сизым дымом. В дыму метались зыбкие сполохи факелов, двигались тени, сверкали вспышки, раздавались крики раненых.
Гюнтер отпрянул от окна:
— У них что, есть огнестрельное оружие?!
— Архаика, примитивные мушкеты. Закройте окно. Стёкла анизотропные, пули их не пробьют.
Стараясь не высовываться, Гюнтер поспешно задвинул раму. Звуки стали глуше.
— Надо увести людей в комнату безопасности. Срочно! И закрыться там.
Посол Зоммерфельд был деловит и собран, словно не он только что хлестал вино кувшин за кувшином.
— Если начнётся штурм, в горячке боя станут резать всех подряд. Женщины… Нет, лучше не думать. Идёмте!
— Я останусь здесь, — возразил Гюнтер. — Если ворвутся, побегу в медблок и закроюсь там с сыном. Или вы и его перенесёте в комнату безопасности?
Посол колебался секунду, не больше.
— Вы правы. На переноску вашего сына нет ни времени, ни сил. К счастью, в медблоке окон не предусмотрено. Дверь композитная, выдержит. Следите за ними отсюда. Если ворвутся, не медлите. У вас будет минута, максимум две. Удачи!
Медблок, подумал Гюнтер, на том же этаже, что и моя комната. Метров двадцать по коридору, направо, ещё метров десять, и вот: торцевая дверь в тупике. Успею. Посла в комнате уже не было — его быстрые шаги затихали снаружи. Гюнтер прильнул к стеклу. Стрельба прекратилась, дым рассеивался. В редеющей пелене мелькала сталь, на земле валялись факелы. Их топтали ноги бойцов. Лязг металла, крики сражающихся, отрывистые команды…
Прорвутся? Нет?!
Он готов был бежать к сыну в любую секунду.
Хрипло взвыл рог. Резня прекратилась. Дым рассеялся окончательно. Стало видно: нападавшие оттаскивают своих раненых и убитых. Кажется, защитники здания делали то же самое. Полумесяц воинов с факелами сомкнулся, отступив от посольства. Офицер в накидке опять вышел вперёд, залаял. Гюнтер пожалел, что рядом нет посла. Чего требует офицер? Чем угрожает? Что ответил Абд-аль-Ваккас?
Снова пойдут на штурм?!
За следующие полчаса он весь извёлся. Внизу ничего не происходило, разве что бо́льшая часть факелов догорела, но им на смену зажгли новые. Когда скрипнула дверь, кавалер Сандерсон в буквальном смысле слова подпрыгнул, стремительно развернувшись. Раковина сама метнулась в руки.
— Тише, тише! Это я.
— Посол Зоммерфельд? Разве вы не…
— Надоело прятаться, — Зоммерфельд скорчил гримасу, словно вместо малины съел лесного клопа. — Хочу знать, что происходит. Все в комнате безопасности, кроме вашего сына и брамайна. Врач тоже хотел остаться в медблоке, но его уговорили. Если что, там вполне хватит места на четверых.
— Мой сын ещё спит?
— Да.
— Хорошо.
— Да, так лучше. Полез бы воевать, натворил дел…
— Я вижу, вы неплохо разбираетесь в детях. Я имею в виду детей с необычными способностями. Что ваш Артур?
Он спросил больше из вежливости — и вспомнил джинна, привалившегося к чаше фонтана. Неужели Артур до сих пор во дворе?!
— Он в безопасности, со всеми. Не знаю, правда, можно ли в нашей ситуации говорить о безопасности. Регина… Она была очень убедительна. Вы понимаете, о чём я говорю.
— Понимаю.
Без флейты, похоже, не обошлось.
— Что тут у вас? — сменил тему посол. — У нас?
— Сначала рубились. Потом кто-то дал сигнал и бой прекратился. Эти подобрали раненых, отошли на исходные позиции. Теперь ждут у моря погоды.
— Давно?
— Минут тридцать.
— Кажется, дождались…
Посол шагнул к окну. Гюнтер тоже расслышал приближающийся стук копыт.
— Подкрепление?
— Вряд ли. Трое скачут: наверное, гонцы. Везут послание.
Зоммерфельд не ошибся. В свете факелов возникли тёмные силуэты трёх всадников. Под порывом ветра пламя затрепетало, гротескные тени верховых упали на здание, стоящее напротив, вздыбились над площадью и посольством, дёргаясь в жутком потустороннем танце. Только четвёртого не хватает! Некстати Гюнтер вспомнил эсхатологические легенды и пророчества о Конце Света. Его бабушка, Хилда Сандерсон, графиня научного атеизма, и сама изучила их в совершенстве, и внука просветить успела — ещё до того, как папа с мамой настрого запретили ей рассказывать ребёнку «всякие ужасы».
Сейчас легенда имела все шансы стать былью — по крайней мере, для отдельно взятого ларгитасского посольства.
Всадники подъехали к полумесяцу воинов. В строю началось бурление, из факелов образовался огненный водоворот — в итоге он выбросил к гонцам офицера в накидке. Последовал короткий разговор. Зоммерфельд приоткрыл окно, чтобы лучше слышать, но всё равно ничего не смог разобрать. Лай команды — и море раздалось надвое. Гонцы выехали вперёд и остановились на полпути между строем и посольством.
На сей раз глашатая было отлично слышно:
— Средоточие вселенной, царь царей Шехизар Непреклонный шлёт вам своё послание! Во второй и последний раз он повелевает вам оставить ваш пост!
Всадник взял паузу. Замолчал и посол, переводивший для Гюнтера его речь. Охрана посольства также молчала, выжидая, и гонец продолжил:
— В великой милости своей царь царей не станет карать вас за сопротивление. Доблестные воины, вы храбро исполняли приказ! Но над любым приказывающим есть власть превыше его слов. И над любым подчиняющимся есть власть превыше его начальника. Если вы не подчинитесь воле средоточия вселенной, чья власть сияет над любой другой — будете преданы казни, как изменники! Повинуйтесь!
Всадник воздел над головой некий предмет, блеснувший золотом в свете факелов.
— Что это? О чём он говорит?!
Не глядя, посол отмахнулся: потом, всё потом! Внимание Зоммерфельда было приковано к происходящему за окном. Гюнтер едва успел убрать голову: протез, заменявший послу руку, чуть не рассек ему висок до крови. Тем временем от посольства навстречу гонцам двинулась одинокая фигура, в которой кавалер Сандерсон опознал Абд-аль-Ваккаса. Хайль-баши остановился перед всадниками, глашатай вручил ему золотой футляр в виде трубки. Из футляра явился свиток, отразив пляшущий свет.
— Шахский фирман, — посол снизошёл до объяснений.
— Что?
— Указ.
Абд-аль-Ваккас низко поклонился. Смена охраны произошла быстро и слаженно. Пять минут — и посольство уже оцепили другие воины. Внутрь, против ожидания, никто не сунулся, но Гюнтер всё равно до утра не сомкнул глаз.
IIIЛаргитас
— Комиссар Рюйсдал! Прекратите истерику!
— Это не истерика! Это попытка пробить ваш бетонный лоб аргументами!
— Линда, вы забываетесь.
— Хорошо, Фрейрен. Начнем сначала, без лишних эмоций.
— Просто Фрейрен? Это становится интересным.
— Ну, вы же позволили себе просто Линду? Мы знакомы тыщу лет, вы помните меня девчонкой. В детстве вы качали меня на коленях?
— К счастью, нет.
— Я рада. Я ничем вам не обязана и могу говорить начистоту. Итак, Бреслау заказал себе Т-телохранителя. Вы приставили к нему меня, чтобы я, грубая женщина, забывшая субординацию, защищала его мозг от Скорпиона. Его драгоценный мозг, доверху набитый государственными тайнами. Я права?
— Ты права.
— Два-один в вашу пользу. Просто Линда и переход на «ты». Жаль, я не сумею ответить вам тем же. Все-таки вы мне в отцы годитесь. А теперь, Фрейрен, позвольте поделиться с вами одним предположением. Очень, знаете ли, своеобразным предположением. Что, если никакого Скорпиона не было? Что, если его не существует в природе?!
— Чушь!
— Что, если на восхитительный мозг Бреслау никто не посягает? Верней, не посягает никто из сякконцев?! Я просто вижу, как мы вскрываем Бреслау черепную коробку, раздаем сякконцам ложки, а они отказываются кушать!
— У вас богатая фантазия, Линда.
— И всё-таки, а? Допустим, Скорпион — прикрытие, дымовая завеса хитроумной научной разведки. В действительности я была нужна, чтобы защитить Бреслау от посягательств малолетнего антиса. От мальчишки, обладающего ментальными способностями! Вы помните биографию парня? От него можно ждать любого подвоха. Вот он вспоминает, как бегал по космосу со стаей хищных флуктуаций, и решает подзакусить мыслями и чувствами господина Бреслау. Вам нравится ход моих мыслей?
— Защитить? От антиса?!
— А от кого ещё? Не от кавалера же Сандерсона, в самом деле? Сандерсон-старший — лояльный молодой человек без малейших признаков агрессии. Он бы не стал лезть в душу Бреслау.
— Сандерсон сам прекрасно защитил бы Бреслау от сына!
— Это да. Но любой нормальный отец тридцать раз подумает, прежде чем вступить в схватку с малолетним сыном. Он побоится причинить сыну лишний вред. Замешкается, не поверит в происходящее, ударит вполсилы.
— Сандерсон подтвердил явление Скорпиона в бункер. Это полностью разрушает карточный домик ваших домыслов.
— Фрейрен, не будьте наивным ребенком! Под давлением Сандерсон подтвердил бы визит в бункер Генерала Ойкумены. Он — человек Бреслау, мы не знаем, что ему пообещали за адаптацию сына к нашим реалиям. Золотые горы? Титул герцога пси-медицины? Социализация Натху Сандерсона, формирование юного антиса как ответственного гражданина Ларгитаса — задача слишком важная, чтобы отец мальчика постеснялся лжи. Да, он якобы видел Скорпиона. Вы ему верите? Я — нет.
— Он ментал, как мы все. Он знает, что такое Т-безопасность.
— Вы ему верите?!
— Это мы сейчас обсуждать не будем. О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды. А вы пичкаете меня гипотезами. Вернемся на исходные позиции. Руководство научной разведки Ларгитаса прислало мне запрос. Господин Бреслау летит на Китту с заданием исключительной важности. Содержание этого задания мне не раскрыли, но в Королевском Совете подтвердили факт важности. Ван Цвольф просит, чтобы Т-безопасность отправила вас вместе с Бреслау. Ваша задача…
— Охранять его от гипотетического Скорпиона!
— Не перебивайте меня! Гипотетический или реальный, Скорпион остаётся в числе ваших задач. Но к ним прибавится ещё одна: вы не должны допустить, чтобы Бреслау взяли в рабство.
— В рабство?
— Ему предстоят переговоры с высокопоставленным помпилианцем. Есть подозрение, что собеседник может воспользоваться своим клеймом. Вы — гарантия того, что помпилианец этого не сделает. В качестве раба Бреслау опасен для Ларгитаса. Вы меня поняли?
— Я поняла вас, сэр.
— Я не спрашиваю, справитесь ли вы с помпилианцем. Я знаю, что справитесь. Эта тема закрыта. Но вы… Черт бы тебя побрал, Линда! Тебя и твой ядовитый язык! Теперь я сомневаюсь. Если Бреслау все-таки знал, что мальчик — ментал, и не сообщил нам, если он украл у нас сокровище, феномен, шанс, который выпадает раз в тысячу лет…
— Разрешите вопрос, сэр.
— Спрашивайте.
— Как вы относитесь к должностным преступлениям?
— Средней тяжести? Тяжким?
— Злоупотребление служебным положением. С превышением полномочий. А может быть, только превышение, без злоупотребления. Со смячающими.
— Лучше всего я отношусь к должностным преступлениям, которые не удалось доказать. Такой вариант допусти́м?
— Вполне.
— Изложите сценарий.
— Вот мы с Бреслау в космопорте. Ждём вылета. Вот я вижу Скорпиона, точнее, не вижу, но чую его присутствие.
— При этом вы можете ошибаться?
— Вполне. Но в данный момент я уверена. Скорпион ещё только на подходе, но я опережаю его с превентивной защитой. В частности, я ставлю Бреслау ментальный блок, не позволяющий перехватить управление его двигательными центрами.
— Разумно.
— Вероятно, я добавлю ещё парочку блоков разного характера.
— Я бы сделал то же самое. Кстати, для этого вам придётся войти в контакт с разумом Бреслау.
— Да, но на неосознанном для клиента уровне. Не думаю, что Бреслау заметит мои действия. В худшем случае, у него просто закружится голова.
— Позже выяснится, что Скорпиона не было?
— Да.
— И вы спокойно вылетите с Ларгитаса на Китту?
— Да.
— И никто из научной разведки не узнает, что вы вторглись в мозг Бреслау?
— Да. А даже если узнают, у меня есть оправдание.
— Полагаю, кроме установки блоков вы прихватите из разума Бреслау кое-какие сведения? Интересующие нас, так?
— Вы меня оскорбляете, сэр. Полагаете? Вы должны быть в этом абсолютно уверены. Вы разрешаете мне осуществить этот план?
— Ни в коем случае.
— Фрейрен! Вы издеваетесь?
— И в мыслях не было. План мне нравится. Но осуществлять его будете не вы.
— Почему?
— Вы эмпат, ваше поле деятельности — эмоции. Более того, вы эмпакт, то есть эмпат активный. Вы обучены силовому контакту. Говоря образно, вы — наемный убийца. Поручи киллеру тайно влезть в форточку, найти в чужом доме спрятанные документы — и он провалит дело. Его дело — стрелять без промаха, а не по форточкам шастать. Вас засекут, комиссар Рюйсдал. А если дело дойдет до ментальной экспертизы, засекут следы вашего вторжения.
— Это обидно слышать, сэр.
— Обидно или нет, это правда. Вы не станете лезть в голову господина Бреслау. Пускай ему вскроют череп, а вам дадут ложку — нет, не станете. Я запрещаю. Но я одобряю ваш план.
— Вы говорите загадками.
— Я пошлю в космопорт опытного телепасса. Клод Лешуа? Да, он подойдет. Телепат пассивный — вот кто нам нужен.
— «Активный телепат не может так глубоко проникнуть в чужие мысли, как пассивный. То, что для телепакта — закрытая комната, телепасс читает, как запись в блокноте…»
— Вы кого-то цитируете?
— Фердинанда Гюйса. Он читал нам лекцию на первых занятиях в интернате.
— Да, Гюйс — умница. Телепасс войдет в разум Бреслау так, что объект не почувствует воздействия. Телепасс быстро найдет интересующие нас сведения и выйдет, оставшись незамеченным.
— Что, если его всё же заметят? Я имею в виду его присутствие в мозгу Бреслау.
— Тогда вы скажете, что воздействие осуществляли вы. Спасая объект от Скорпиона.
— Если заметят позже? Назначат экспертизу?
— Аналогично. Это были вы, официальный Т-телохранитель, и только вы. Исполняли свои прямые обязанности. Экспертиза не сможет определить личность ментала, осуществлявшего воздействие. А даже если и сможет, то не сможет.
— Объяснитесь, сэр.
— Эксперты — менталы. Ни один ментал Ларгитаса не захочет ссориться с Т-безопасностью. Если мы заявим, что это были вы, эксперты подтвердят: вы, и баста. Кроме того…
— Я вся внимание.
— У меня есть кое-кто в Королевском Совете. Анна ван Фрассен, королева этносоциологии, недовольна действиями научной разведки. Ее муж — адмирал флота, госпожа ван Фрассен справедливо полагает, что халатность научной разведки подставила вооруженные силы Ларгитаса, спровоцировала военные действия. В частной беседе она намекнула мне, что Королевский Совет закроет глаза на прегрешения Т-безопасности, если они дадут нужный результат.
— Это хорошо. С такой крышей…
— Замолчите, Линда. Что за лексикон? Королевский Совет — не крыша. И вообще, я не говорил, а вы не слышали.
— Что именно вы не говорили? Чего именно я не слышала?
— Ничего. Нашей беседы не существовало в природе.
— Хорошо, Фрейрен.
— До свиданья, Линда.
Медленным шагом комиссар прошла к воротам. Ворота были открыты, Линда выбралась наружу и направилась к опушке леса. Ходьба успокаивала комиссара. Червь сомнения продолжал грызть Линдино сердце, женщина нуждалась в успокоении. Она не доложила Фрейрену о том, что сорвалась, что пыталась силой вывести Бреслау за пределы карантинной зоны и доставить в службу Т-безопасности. Судя по всему, Бреслау также не доложил своему начальству об инциденте. В противном случае Линду уже отозвали бы, и Фрейрен мотал бы её жилы на кулак.
Почему? Бреслау, почему?
В симпатию Бреслау к ней Линда не верила. Значит, какие-то особые мотивы. Какие? С одной стороны, подруга, сказала комиссар себе, ты должна быть ему благодарна. Ты сорвалась, он прикрыл. С другой стороны, это унизительно. Быть обязанной этому человеку? Этой язве двенадцатиперстной кишки?!
От злости захватывало дух.
Эмоции, подумала Линда. Моё поле деятельности, как справедливо напомнил Фрейрен. Мой бич, мой крест, моя пожизненная каторга.
«Что именно вы не говорили? Чего именно я не слышала?»
«Ничего. Нашей беседы не существовало в природе».
«Хорошо, Фрейрен».
«До свиданья, Линда».
Генерал ван Цвольф выключил запись, предоставленную ему службой внешнего наблюдения. Вовремя, отметил генерал. Кто предупрежден, тот вооружён. У генерала тоже были покровители в Королевском Совете.
Как сказал Фрейрен? Клод Лешуа? Телепат пассивный? Никакой Клод Лешуа не появится и в ста километрах от космопорта, когда Бреслау будет вылетать на Китту. Нет, иначе. Пусть появится, приблизится, начнет готовиться к вторжению. И тогда рядом с ним сядет неприметный серый человечек. Серый внятно объяснит господину Лешуа, какие перспективы его ожидают в случае противозаконной деятельности в отношении адъюнкт-генерала научной разведки Ларгитаса. Серый объяснит, господин Лешуа примет во внимание. Ни один ментал Ларгитаса не захочет ссориться с Т-безопасностью. Ни один гражданин Ларгитаса не захочет ссориться с разведкой.
Комиссар Рюйсдал улетит, будучи уверена, что их план сработал. И ван Цвольф позаботится, чтобы до самого возвращения на Ларгитас никто не разубедил комиссара Рюйсдал. Союз с Великой Помпилией должен остаться невредимым, это главное. А для этого требуется, чтобы сильный Т-телохранитель сопровождал Яна Беслау на жизненно важные переговоры, готовый исполнить свой долг.
Остальное — пустяки.
Нет, иначе. Остальное — потом.
IVСаркофаг
За ними приходят ранним утром.
Одноглазый хайль-баши идёт по посольству в сопровождении другого офицера, по иронии судьбы тоже одноглазого. Гюнтер в местных воинских званиях не разбирается, только понимает, что новый офицер выше Абд-аль-Ваккаса — если не чином, так покровителем. Между вояками царит неприязнь, но до открытого конфликта в присутствии чужаков они не опускаются. Кроме кавалера Сандерсона — и ещё, вероятно, доктора ван Фрассен — никто не замечает эту неприязнь. Да, говорит Гюнтер сам себе. В последнее время, братец, ты ведёшь себя самым антиобщественным образом, без спросу считывая эмоции окружающих. После ночной пьянки болит голова, кавалер Сандерсон массирует виски и решает продолжать в том же духе. В смысле, следить за окружающими, а не пить всю ночь напролёт.
— Я думал, его убьют, — бурчит Зоммерфельд.
— Кого?
— Абд-аль-Ваккаса.
— Зачем?
— Нас сейчас охраняет Львиная сотня. Людей Абд-аль-Ваккаса распределили по десяткам: двое в каждый десяток. Им простили сопротивление, но им не доверяют. С одной стороны, храбрыми воинами не разбрасываются. С другой, случись что — начнётся резня. В таких случаях командиров казнят заранее, чтобы отсечь голову возможному мятежу.
Офицер собирает их внизу, в холле — Гюнтера, Регину, посла Зоммерфельда и Артура. Артур по-прежнему ни на что не реагирует, но ему показывают перстень — личный перстень Кейрин-хана, как сообщает Гюнтеру доктор — и молодой человек кивает с равнодушием робота. Гюнтер в свою очередь радуется, что Натху не попал в число избранных. Будить сейчас сына он бы отказался, а конфликтовать с офицером не хочет.
Оглядев ларгитасцев, офицер что-то каркает.
— Следуйте за ним, — переводит Абд-аль-Ваккас.
— Куда? — заикается было Гюнтер. — Зачем?!
Ему не отвечают.
«Выполняйте приказы, — доносится от доктора. — Не спорьте, не задавайте вопросов. Помните, вы рискуете не только вашей жизнью».
Хорошо, отзывается Гюнтер.
Офицер прощается с Абд-аль-Ваккасом. С офицером — трое ветеранов, вооружённых до зубов. Они тоже, прежде чем уйти, кланяются хайль-баши. Похоже, не один кавалер Сандерсон старается избегать лишних конфликтов. За воротами офицер быстрым шагом двигается вперёд, не оглядываясь — и не слишком заботясь, следуют за ним чужаки или нет. Ларгитасцы стараются не отставать, ветераны замыкают процессию.
На улицах лежат трупы.
Не так много, чтобы Гюнтер, чья шкура огрубела за эти дни, ужаснулся, но достаточно, чтобы он связал ряд фактов воедино. Добротная, дорогая одежда. Украшения. При этом никто не пробует раздеть трупы, снять кольца с пальцев, вырвать серьги из ушей. Судя по внешнему виду, покойники при жизни не голодали. Кое-кто валяется на мостовой с оружием в руках, и оружие также не пытаются похитить. Скорбные вдовы? Рыдающие дети? Никого поблизости нет, никто не уносит тела во дворы, чтобы начать подготовку к погребению.
— Демонстрация, — одними губами выдыхает доктор ван Фрассен, отмечая то, что кавалер Сандерсон уже понял. — Все должны увидеть, как карается неповиновение.
Ей не нужно говорить, чтобы Гюнтер её услышал. Но доктор не хочет, чтобы вместе с передаваемой информацией Гюнтер уловил её настроение. Так женщины прячут заплаканные лица.
Узкие улицы. Местами приходится идти гуськом, касаясь плечами стен. Плоские крыши. Кое-где замечено движение: жители спешат убраться прочь. Окна-бойницы. Глинобитные заборы. Гребни утыканы острым щебнем. Пыль. Она лезет в глаза, в горло, добавляет седины волосам. Запах кислой еды. Запах грязной одежды. Резкая козлиная вонь.
Гюнтер надеется, что воняет не от него.
Идём во дворец, подсказывает доктор. Куда? Гюнтер изумлён. Что, правда?! Трущобы не вяжутся с дорогой во дворец. Город подслушивает его мысли, выворачивается наизнанку, открывает сперва пустырь, на котором чадят многочисленные костры, а затем дорогу, мощеную вытертым до блеска камнем. Дальше видна роща, нет, не роща — одичавший без ухода парк, и над кронами деревьев — ажурные башенки, купола, шпили.
Да, дворец.
По обе стороны дороги растут пыльные пальмы. Листья порыжели и высохли, часть устилает дорогу, шуршит, похрустывает. Дорога ныряет под каменную арку, изукрашенную барельефами — львиные морды, трёхглавые орлы, виноградные лозы, резные листья — упирается в решётчатые ворота. В обе стороны уходит кованая ограда, щедро украшенная по верху золочёными остриями. Позолота потускнела, облезла. Из-под неё выглядывает ржавое железо.
Четверо стражников распахивают ворота. Дворец нависает над людьми во всём своём варварском великолепии. Взгляд кавалера Сандерсона теряется в ансамбле пилястров, окон, фронтонов, карнизов, арок. Под ноги ложатся мраморные ступени. Кое-где они выщерблены, ветер гоняет вверх-вниз сухие листья и бурые комки пыли.
Высокие двери: тёмное дерево, бронза давно не чищена, позеленела. Лишь массивные дверные ручки сияют как новые, отполированные ладонями стражи. В сводчатом коридоре через каждый десяток шагов горят факелы. Они не столько разгоняют сумрак, сколько пятнают потолок жирной неопрятной копотью, придавая коридору мрачный, даже зловещий вид.
Копыта кавалера Сандерсона громко стучат по двуцветной бордово-чёрной плитке пола. Гулкое эхо отражается от стен.
В конце коридора офицер сворачивает направо и останавливается перед двустворчатой дверью. Резьба: виноградные лозы и гроздья, фрукты, диковинные птицы. Охрана: две хрупкие на вид девушки. Они бриты наголо, без головных уборов. Одеты по-мужски, подчёркнуто просто: чёрные штаны, белые рубахи, обувь с вязаным верхом.
Крест-накрест: перевязи с метательными ножами.
«Белые Осы, — звучит в мозгу Гюнтера голос доктора ван Фрассен. — Не делайте резких движений».
«Кто?!»
«Личные телохранительницы шаха. Очень опасны. Повторяю: очень».
Глаза Белых Ос, чёрные как ночь, бесстрастно изучают гостей. Офицер что-то говорит, Осы молча шагают в стороны, освобождая путь. Открыть двери они и не думают — это не входит в их обязанности.
— Целую прах у ног царя царей! — к счастью, доктор включает синхронный перевод речи офицера, едва они переступают порог. — Чужаки по вашему повелению доставлены.
Трое ветеранов остаются снаружи.
Длинная зала, высокий потолок. Огромные окна вдоль всей дальней стены. Окна частично забраны шторами бордового бархата, из-за чего свет, падающий снаружи, приобретает кровавый оттенок. Стол с гнутыми ножками в виде львиных лап. За столом, в дальнем его конце, на горе подушек восседает подросток лет шестнадцати. Он наряжен в невыносимо яркий кафтан — изумрудный атлас, обшлага и отвороты алого бархата, золотое шитьё. Россыпь разноцветных искр — драгоценные камни. Шёлковый тюрбан украшен рубином с кулак. Лилового цвета шаровары, туфли с загнутыми носами…
«Шехизар. В смысле, Шехизар Непреклонный, средоточие вселенной».
«Внук Кейрин-хана?»
«Да».
«Сколько ему лет?»
«Шестнадцать».
Гюнтер кривит рот. Ну хоть чей-то возраст он сумел определить верно!
— Падите ниц пред царём царей!
Глашатай тот же, что возвещал в посольстве явление Кейрин-хана. Делать нечего, Гюнтер ложится на пол. Радуется, что здесь чисто: половицы красного и чёрного дерева тщательно выдраили, отполировали до мягкого матового сияния. Краем глаза он замечает ещё двух Белых Ос за спиной шаха. Дюжина громил в боевом облачении застыла вдоль стен, притворяется мебелью.
— Здесь глухой кто-то?!
Голос у юного шаха резкий, по-юношески ломающийся. Царь царей прилагает немалые усилия, чтобы не «пустить петуха», не сорваться на визг. Он кричит, размышляет Гюнтер. Злится? Нет. Не кричит, не злится. Он радуется, получает удовольствие. Он всегда так разговаривает.
— Падите ниц! Что есть непонятно?
В отличие от Кейрин-хана шах говорит с сильным акцентом. С порядком слов у него проблемы. Справа и слева от кавалера Сандерсона простёрлись доктор ван Фрассен и посол Зоммерфельд. Один Артур продолжает стоять — не просто стоять, а на коленях.
— Стража помочь глухому? Прочистить уши?
Судя по звуку, простёрся и Артур.
Шах держит паузу. Наслаждается зрелищем. А может, просто отвлёкся и забыл о ларгитасцах. Гюнтер знает таких подростков. У них трудности с долгой концентрацией внимания.
— Наш дед, — шах чмокает, словно забыл имя Кейрин-хана. — Наш досточтимый дед.
Язык, покрытый желтоватым налётом, облизывает сухие губы, прячется обратно. У средоточия вселенной нелады с печенью или поджелудочной железой.
— Мягок был, да. Слишком. Много позволял. Мы исправим. Никаких приви… привилегий! Никаких! Только слушать, только повиноваться. Все уразуметь?
Все молчат: говорить не дозволено. Почтительная тишина вполне удовлетворяет царя царей.
Мальчик в костюме попугая делает вялый жест.
— Дозволено встать! — возвещает глашатай.
Все поднимаются на ноги. Шах садится за стол.
Шах изволит кушать.
На столе громоздятся боевые порядки из блюд. Царь царей ест на золоте и серебре. Исходит аппетитным паром гора риса с изюмом. Дразнит поджаристой корочкой запеченная целиком баранья нога. Мокро отблёскивают сизые грозди винограда. Гюнтер вдыхает ароматы. Рот наполняется слюной, в брюхе явственно бурчит. До сего момента кавалер Сандерсон не вспоминал о голоде — вот, напомнили, и некстати. Живот прилипает к спине, кишки завязываются морским узлом.
Шехизар Непреклонный шевелит в воздухе пальцами.
Рядом объявляется ещё один юноша — виночерпий. Его одежды: пожар в ночи. Его лицо прекрасно, над верхней губой — абрикосовый пушок. Он наливает царю царей полный кубок из кувшина с тонкой лебединой шеей. Течёт струя: густая, тёмная. Шах припадает к кубку. Глядит на виночерпия поверх края. Кажется, что он пьёт юношу, не вино. Виночерпий улыбается, приносит ларец. Блестят жемчужные зубы виночерпия. Блестит инкрустированный слоновой костью ларец размером с коробку для обуви.
Для горнолыжных ботинок, думает Гюнтер. Десерт? Рахат-лукум?!
Гюнтера тошнит.
«Как же он похож на Хеширута!»
«На кого?»
«На своего отца…»
Доктор ван Фрассен даже не пытается спрятать мысленный вздох, отправляя Гюнтеру энграмму двадцатилетней давности. Воспоминание ничуть не потускнело со временем.
Хеширут IV одет куда скромнее своего сына. Из всех «красот» он лишь накинул поверх рубахи короткую, расшитую золотом безрукавку. Ведёт он себя как зрячий, хотя доктор ван Фрассен (а значит, и Гюнтер) точно знают: Хеширут IV слеп. Он уверенно входит в комнату, не обращая внимания ни на толстяка, склонившегося в раболепном поклоне, ни на кивнувшую Регину. Берёт из вазы гроздь душистого, темно-розового винограда; отщипывает ягодку, кидает в рот. Приближается к окну, любуется парком. Лишь странный поворот головы — кажется, что шах смотрит искоса, крадучись — выдаёт правду: Хеширут «смотрит» ушами…
— Сперва его величество собирался казнить вас, госпожа, — переводит толстяк, трясясь от страха. — Но потом, по зрелому размышлению, передумал.
— За что? Я гражданка Ларгитаса! Я требую…
— Если вы не замолчите, вам отрежут язык.
Доктор права. Одежда — ерунда. Эти скулы, лоб, разрез глаз… Этот язык, который тебе могут отрезать в любую минуту. Гюнтер глядит на сына и видит отца. Глядит на отца и видит сына. Хеширут IV — нет! Шехизар Непреклонный! — отставляет кубок. Смотрит на что-то украдкой, краем глаза. Да, та самая поза. Не узнать движение невозможно.
Отец был слеп, сын зряч. Что с того?!
Шах принимается за десерт. Пододвигает ларец, запускает внутрь обе руки. Достаёт отрезанную голову. Ставит на блюдо перед собой, лицом к ларгитасцам. Кровь не течёт, запеклась. Голову отрезали ночью, не сейчас.
Узкий рот. Ястребиный нос.
Веки сползли на глаза.
«Вот что бывает, — говорит мёртвый Кейрин-хан живому Гюнтеру Сандерсону, — когда джинн разгуливает без амулета. А ведь этого можно было избежать. Волшебство волшебством, но в вопросах власти ты дитя. В вопросах власти мы все дети».
На восковом лице хана читается сочувствие.
Гюнтера тошнит всё сильней.