Папа Лусэро в мощи и славе. Каких-то двадцать лет назад.
Мы — то, что мы едим. Неужели это мы, мы сами превращаем флуктуации в чудовищ? Они едят нас, даже если просто хотят поговорить, а мы едим друг друга. Чем ещё заняться в просвещённой Ойкумене, как не пожиранием себе подобных? Это говорю я, природный рабовладелец? Да, это говорю я, консуляр-трибун Великой Помпилии. Мы едим и всё никак не можем наесться, и одно чудовище приходит к другому, желая дружеской беседы, но беседа превращается в плотный обед…
— Зачем ты пришёл ко мне? — спросил Папа.
Ты же меня пригласил, едва не ответил Тумидус, рывком выброшенный из воспоминаний. Вопрос был обращён не к нему, но об этом он догадался в последний момент, уже открыв рот для ответа.
— Я упустил мальчика, — прошептал Кешаб. Руки великана повисли безвольными плетями. — Я боялся упустить ещё и тебя.
Карлик засмеялся:
— Врёшь! Что тебя мучит, Злюка?
— Ты знаешь, что он мне сказал?
— Кто? Мальчик?!
— Нет. Ян Бреслау, разведчик-ларгитасец. Он сказал: «Чем ваш плен лучше нашего?» И ещё: «Два дома, как две лошади, рвут чудо-ребёнка на части. Я циник, я считаю, что это в порядке вещей. Я циник, потому что родился обычным человеком. Но вы-то антис!»
— Но мы-то антисы, — повторил Папа Лусэро. — Он прав, этот разведчик.
— Знаешь, мама, я, наверное, стал старый,
Раньше был моложе, а теперь стал старый,
Ром не в горло, шар не в лузу,
Не до бабы, не до блюза,
А ещё вчера на части рвал гитару!
Словно тряпку тузик, мама, рвал гитару!
Кешаб качнулся к собеседнику:
— «Вы антис, — сказал он. — И мальчик — антис. Со временем мы бы утратили шанс держать его взаперти. Он стал бы свободен, как и вы. Проклятье, вам это не приходило в голову?» Взрослый Натху сам выбрал бы себе дом, сказал он. А может, жил бы на два дома. Папа, я всё время думаю над его словами. Они сводят меня с ума. Разве это он — Отщепенец? Этот злосчастный мальчик? Это мы отщепенцы! Мы, антисы! Все мы! Мы рождаемся не так, умираем иначе, мы всю жизнь работаем на Ойкумену, в уверенности, что принадлежим к разным расам…
— Ты пришёл ко мне, — казалось, карлик не слышит великана. — И он тоже пришёл ко мне. Вы оба пришли зваными, но по-разному. Старик, я сидел на крыльце и ждал смерти. Старик, маэстро лежал в больнице и ждал смерти. Но я просто сидел, грея свою костлявую задницу, а он поднял свою костлявую задницу и прилетел с Хиззаца на Китту. Нашел себе живые костыли и прилетел.
— Да, — эхом отозвался Борготта. — Нашёл и прилетел.
— И что же? Он сел рядом со мной на крыльце? Предложил вспомнить старые добрые времена? Нет, он взял меня за уши и рванул посильнее. Он хотел оторвать мою костлявую задницу от этих досок. У меня не получилось, но это не вина маэстро. Он умер, но это тоже не его вина. Я сижу на крыльце и боюсь умереть. Он поднимал меня с крыльца и не боялся. Ты понимаешь, Злюка? Он не боялся смерти! И вот маэстро умер, а Папа Лусэро жив. Это ненадолго, но все-таки… И знаешь, о чём я думаю, слушая тебя?
Тень карлика размазалась по стене, превращаясь в чёрный беззвёздный космос:
— Почему я до сих пор сижу на крыльце?!
— Знаешь, мама, всё ты знаешь, моя мама,
Одному могила, а другому яма,
А тому, который третий,
Нет дорог на белом свете,
А на чёрном свете все шагают прямо!
Если чёрный свет, иди, приятель, прямо!
Часть третьяВопросы жизни и смерти
Глава седьмаяИди к хозяину, джинн, или Скажешь правду, дам машинку
IЧайтра
Первым порывом было: звонить!
Срочно!
Связаться с его величеством махараджей… Ладно, не с его величеством — с ответственным секретарем Фиродией. Связаться, сообщить… А что, собственно, сообщать? Догадки и предположения? С достоверностью ниже пятидесяти процентов, как выразился осторожный Самсон? Даже если его догадки верны, и реакция Мирры — более острый аналог реакции Элишевы Коэн на попадание сына-антиса в аномальную зону; даже если Натху там, в зоне — вернее, всё ещё там, в зоне! — где гарантия, что Натху находится именно в той зоне, которая на Шадруване? Да, аналогов шадруванского Саркофага в Ойкумене не обнаружено. Но это не значит, что ничего подобного в Ойкумене нет. В галактике тьма тьмущая неисследованных звёздных систем. Мало ли что в них таится? Мало ли куда могло занести мальчика?
С другой стороны…
Позабыв об аресте, суде и казни, генерал в возбуждении мерил шагами кабинет. Идиот, кричал Бхимасена на себя самого. Кретин безмозглый! Где была твоя голова? В аномальной зоне?! Ведь это же очевидно! Природный феномен?! Ха, тридцать три раза «ха»! И вся Ойкумена на это купилась! Что, если на самом деле Саркофаг — продукт секретных технологий Ларгитаса? Стоп. Гематры… Почему ларги́ пустили гематров исследовать свой секретный объект? Ну да, попробуй не пусти, если планета тебе не принадлежит, а объект считают природным феноменом! «Мои сорасцы также принимали участие в исследованиях, — сказал Самсон Коэн, — но затем полностью их свернули ввиду бесперспективности…» Выходит, гематры обломали зубы о Саркофаг и свернули исследования? Так вот взяли и свернули, ничего не добившись? Гематры? Почему? Потому что телепаты! В смысле, у ларги́ — телепаты, а у гематров своих телепатов нет. Телепаты Ларгитаса — именно они управляют объектом. Мы считаем их банальными слухачами, а они — обслуживающий персонал. Ларгитас сделал рывок вперед и использовал на Шадруване ментальные технологии. Скрестил телепатию с техникой нового поколения…
Фаг! Складывается!
Самсон? Зачем ларги́ пригласили его участвовать в эксперименте? Ага, разумно. Хотели проверить, сможет ли антис проникнуть внутрь объекта. И дополнительный бонус: выяснили, что трава-«пу́танка» вызывает у антиса спонтанный выход в большое тело. Не надо готовить юных антисов-первоходцев ко второму выходу в волну. Не надо увещевать, уговаривать, показывать пример. Вывезли сопляка в безопасное место, дали косяк с «пу́танкой»… Пыхнул и улетел, как в древнем анекдоте. Нет, приятель, это тебе не анекдот. Раз, другой, третий — и ребёнок научится уходить в волну сам, без страха, так сказать, и упрёка. Главное, без «горячего старта». Теперь Ларгитас может смело ставить производство антисов на поток: с инициацией и адаптацией проблем больше нет.
Бхимасена с трудом отогнал леденящее душу видение: в космос выходят сотни, тысячи ларгитасских антисов, не связанных антической этикой, преданностью Человечеству. Выходят, выстраиваются в боевые порядки. Надвигаются на брамайнские миры. Не сегодня, сказал себе генерал. Не завтра. Даже не через год, будем надеяться.
Время ещё есть.
Выстраиваем схему. Вот группа Марвари прорвалась в бункер. Вот Натху взлетел. Вот парочка свежесозданных ларгитасских антисов торопится отконвоировать мальчика на Шадруван, под Саркофаг, в надёжное убежище. Вот ментальная компонента Саркофага отсекает тонкую связь между Натху и его матерью — как до того между Самсоном и Элишевой Коэн. Вот Мирра впадает в истерику…
Сходится!
Самсон, ты же не пошёл в пустыню? Ты отказался повторить попытку. Говоришь, опасно? Как же миновали опасный участок Натху с сопровождающими? Рискнули и смогли? Или телепаты, управляющие Саркофагом, открыли им проход внутрь — и закрыли его за мальчиком?
Звонить секретарю махараджи? Нет, рано.
Как ни хотелось генералу поскорее убрать меч, висящий над головой, он понимал: это только гипотеза. Стройная, привлекательная, но гипотеза. Ошибка не отведёт меч, а обрушит на недостойного, не оправдавшего высочайшие надежды.
Надо всё проверить до мелочей.
Бхимасена вернулся за стол, активировал устройство гиперсвязи — и в кармане ожил коммуникатор. Генерал вздрогнул. Уже? Секретарь махараджи? Нет, это был доктор Шукла. Время, песок в ладонях, стремительно утекало, но Бхимасена должен был ответить.
— Мы провели второй сеанс энергосъёма по методике опустошения. Профессор Чатурведи одобрил. Сейчас состояние госпожи Джутхани стабильное. Она заснула без помощи транквилизаторов. Истерических припадков больше не было. Накопление энергии замедлилось. Уверен, мы полностью вернём её в нормальное состояние через семь-восемь сеансов.
— Продолжайте лечение. Держите меня в курсе.
Хоть одна хорошая новость! Но на фоне всего остального прогресс в излечении Мирры его не спасёт. Генерал набрал номер Вьюхи. Он надеялся, что Капардин окажется где-то рядом. Опытные антисы, истинные патриоты родины, в отличие от подлеца-Кешаба — вдвоём они справятся. Должны справиться! Ну же, Вьюха, отзовись! Сейчас от тебя не потребуется сражаться, заступать дорогу, бросаться в погоню. Твоё дело — добраться до Шадрувана, проникнуть внутрь аномальной зоны. Войти в Саркофаг. Самсон сказал, что это опасно, но не сказал, что это невозможно. Если мальчик там… Задача: войти, найти, вернуться, доложить. При наличии хотя бы малейшего шанса — вернуться вместе с мальчиком. Пустыня? Голод? Духота? Плюнуть и растереть! Вы не готовы сражаться с другими антисами? Хорошо. Но вернуть маленького брамайнского антиса домой — для этого вы в чёрную дыру полезете, не то что в какой-то Саркофаг…
Где ты, Вьюха? Почему не отзываешься?!
«Абонент находится вне зоны доступа».
Системное уведомление издевательски мигало. Для гиперсвязи вся Ойкумена — в зоне доступа! Значит, Вьюха сейчас в большом теле. Генерал набрал номер Капардина.
«Абонент находится вне зоны доступа».
Проклятье!
Снова зазвонил уником. Нет, не Фиродия, хвала богам! Но и не антисы, к сожалению. На связи был Лочан Карнад из военной полиции.
— Мы нашли «крота», — сухо уведомил старший следователь.
— Какого ещё крота?!
Генерал едва не обложил следователя по матушке.
— «Крота» с серьгами. Осведомителя духовных лидеров. Того, кто переслал информацию о побеге Натху Джутхани в СДЛ. Это сублейтенант Дикшит на корвете «Пушпака».
Нашли? Хорошо. Подсунуть сублейтенанту информацию о его, Бхимасены, успехах в поисках Натху? Пусть отправит в СДЛ? Глядишь, духовные лидеры перед махараджей словечко замолвят? Ещё одна гипотеза, не подтверждённая практикой.
— Благодарю. Где сейчас находится «Пушпака»?
— На границе ларгитасского сектора пространства. Ведёт наблюдение в составе боевой группы.
Ну и как, спрашивается, подкинуть «кроту» нужную информацию, не вызывая подозрений? Способ существовал, не мог не существовать, но у генерала имелись более насущные и жизненно важные заботы.
— Установите за ним наблюдение. Отслеживайте контакты, переданные сообщения и адресатов. Пока всё.
— Ясно, — буркнул Карнад и отключился.
Кешаб! Кешаб Чайтанья, Злюка Кешаб! Мерзавец, предатель, сукин сын, псих, но за Натху он помчится на край света. Терять было нечего. Бхимасена набрал номер лидер-антиса.
«Абонент находится вне зоны доступа».
Вы что, сговорились?! Все смылись в волну?!
Обращаться к антисам других рас генерал не имел права. Это граничило с государственной изменой. Но раса Брамайн располагала куда бо́льшим отрядом исполинов космоса, чем эта троица. Генерал решил звонить всем подряд. Душу язвила подленькая догадка: и эти не отзовутся. Он уже вызвал из базы список номеров, когда рамка гиперсвязи вспыхнула сама собой. Изображение не появилось, Бхимасена глянул в сопряжённую с рамкой контрольную сферу.
«Номер не определён».
Ответить? Сбросить вызов? Вдруг что-то важное? Если ерунда, никогда не поздно разорвать соединение. Надеюсь, подумал генерал, это звонок не за счёт вызываемого абонента. Денег на гипер у «Велета» почти не осталось, а резервный фонд он только что опустошил.
Рамка откликнулась текстовым сообщением:
«Генералу Бхимасене: включите конфидент-поле и отключите записывающую аппаратуру. Это важно. Жду подтверждения».
Подпись отсутствовала.
IIСаркофаг
— Наш досточтимый дед.
Губы шаха терзала кривая усмешка. Казалось, сам Шехизар не имел к ней никакого отношения.
— Его смерть забрать этой ночь. Старый был, сердце больной.
Он бережно погладил голову деда по макушке:
— Засыпай, не проснись. Мы в печали.
Пальцы царя царей вцепились в растрепавшиеся волосы покойника:
— Вчера был странный ночь. Очень, вообще.
Шах в недоумении развёл руками:
— Много придворные себя зарезать. Зачем?
У него задёргалась левая щека. На лице проступил болезненный румянец, словно царственного мальчика мучила лихорадка. Шехизар замолчал, щека продолжала дёргаться. Нет, перестала. Румянец полыхал, как приклеенный.
Шах отпил ещё вина:
— Люди со звёзд не хотеть, нет? Зарезать себя?!
Гюнтер помотал головой: нет, не хотим. Ему мерещилось, что его собственная голова сейчас отвалится и покатится к ногам дедоубийцы.
— Мы рады, да. Точно не хотеть?
Посол и доктор уставились в пол. Артур с тем же вниманием уставился на голову Кейрин-хана. Вряд ли джинн что-то слышал или понимал в речи Шехизара. В сравнении со смертью кумира всё утратило значение для Артура Зоммерфельда — могучего аль-ма́рида, защитника города. Царь царей? Угрозы? Ничто больше не стоило и толики его внимания. Зато остальные всё прекрасно поняли: повинуйтесь — или разделите участь мертвецов. Искусством иносказания юный шах владел хуже покойника-Кейрина: его намёки были прямолинейны и незамысловаты, как копьё, нацеленное в горло. Тонкости обращения шаха не волновали. Уясните и покоритесь, этого достаточно.
— Очень хорошо. Наши рабы говорить вам, что делать.
Шах поднял руку, давая знак глашатаю: конец аудиенции.
— Вы повиноваться. Мы миловать.
Когда Артур шагнул к царю царей, лицо его могло поспорить с лицом мёртвого Кейрина — неподвижностью и восковым оттенком кожи. Складывалось впечатление, что Артур умер этой ночью. Он даже не хромал, хотя после знакомства с трезубцем брамайна припадал на левую ногу весь путь от посольства до дворца.
«Доктор! — воззвал Гюнтер. Пальцы уже ощущали гладкую поверхность раковины. Инструмент мерцал в такт нервному возбуждению: проявлялся, исчезал. — Остановите его!»
«Уберите раковину! Немедленно!»
«Это же маньяк! Малолетний садист!»
«Во дворце запрет на колдовские амулеты! Под страхом смерти!»
«Мы успеем! Если сразу вмешаться…»
«Мы-то, может, и успеем. А мой муж?»
Диалог не занял и десятой доли секунды. Заставить раковину исчезнуть оказалось не так-то просто: Гюнтер был весь на взводе. Рука Шехизара замерла в воздухе. За спиной владыки шевельнулись Белые Осы. Телохранительницы взялись за метательные ножи. Какое-то мгновение всё висело на волоске: вот сейчас стальные жала разрежут загустевший воздух, вонзятся в тело Артура Зоммерфельда, а может, и ещё в чьи-то тела. Не успеть, не предпринять, не спасти…
— Да, — кивнул Шехизар. — Иди к хозяину, джинн.
И добавил, облизнувшись:
— Иди, наш сладкий.
Он небрежно махнул телохранительницам. Белые Осы убрали руки с перевязей. Любуясь Артуром, как коллекционер любуется заветным, долгожданным сокровищем, Шехизар извлёк что-то из-за пазухи.
В пальцах блеснуло серебро.
«У него амулет Кейрина!»
«Чепуха! Для Шехизара он — дешёвый брелок!»
Артур встал у стола. На царя царей он по-прежнему не смотрел, словно Шехизар был призраком — мстительным, но бесплотным.
Ты сошел с ума, сказал Гюнтер-невротик Гюнтеру-медику. Да, согласился Гюнтер-медик. Но подумай сам, это же типичный наш случай. Роттенбургский центр ювенальной пробации. Несовершеннолетние преступники, контроль за эмоциями. Вокруг — персональный мирок, сооруженный психопатом для своих извращённых потребностей. Осы, громилы, виночерпий. Наша баронская диссертация. Две таблетки: равнодушие и отсутствие интереса к насилию. Сведение эмоциональности насилия к нулю. Раздражение от присутствия постороннего. Зритель-невидимка. Резонанс между равнодушием и раздражением.
Давай, согласился Гюнтер-невротик. Он знал толк в патологиях.
Свирель сыграла простенькую, знакомую до последней ноты колыбельную. Зритель-невидимка, ментал высшей квалификации Гюнтер Сандерсон направился к столу. Шах встрепенулся, будто его укусил комар, но сразу же вернул всё внимание Артуру. Гюнтера не было в зале, было лишь слабое раздражение от кого-то, чего-то…
Шехизар Непреклонный не знал, от кого и чего.
Белые Осы, вооружённые истуканы вдоль стен, посол Зоммерфельд — для всех кавалер Сандерсон утратил существование, свел его эмоциональное содержание к нулю. Он сохранил его ровно в той мере, чтобы слегка раздражать и тем самым не дать возобладать удивлению от своего исчезновения. Был, не был, вроде как есть, в то же время нет, и был ли раньше? Что же до Регины ван Фрассен, то Гюнтер надеялся, что она не станет вмешиваться без нужды.
Артур протянул руки к голове Кейрин-хана.
Шах отстранился — вполне благожелательно, позволяя джинну коснуться мёртвой плоти, приобщиться, разделить ощущения царя царей. Кавалер Сандерсон встал сбоку, через стол наблюдая за этими двоими. Ну да, буркнул Гюнтер-невротик. Никаких привилегий. Только благоволение и личная милость шаха. Благоволение, согласился Гюнтер-медик. Милость. Пусть так и будет. Это лучше, чем отрезанные головы. Пальцы гладили свирель, ко́да длилась и длилась, выходила на бесконечную репризу. Наполняла залу, дарила спокойствие и безразличие — кровавому мальчишке Шехизару, Белым Осам, страже, Николасу Зоммерфельду, Артуру Зоммерфельду…
Нет.
Артуру — нет.
На джинна «таблетки» кавалера Сандерсона не действовали.
Артур сжал ладонями щёки Кейрин-хана, поднял голову со стола. Гюнтер отметил рост негативного эмо-фона вокруг Шехизара. Для царя царей это было слишком, но он ещё сдерживался — не в последнюю очередь стараниями Гюнтера.
Джинн упёрся лбом в лоб мертвеца.
Сейчас они были до жути, до морозного озноба похожи: живой и мёртвый. Артур всегда хотел походить на своего кумира, не правда ли?!
— Мы дозволять тебе остаться, джинн. Делить с нами печаль. Делить еду.
Реакции не последовало. Взгляд Артура намертво прикипел к погасшим зрачкам Опоры Трона. Джинн силился оживить Кейрина, вернуть всё вспять, напоить тусклый взор своим огнём. Не удержу, понял Гюнтер. Шехизар закипает, пена вот-вот хлестнёт через край. Мало того, что джинн без спросу взял голову его деда, так он ещё знать не хочет, кто здесь средоточие вселенной!
Снять эмоции ниже критической отметки? Опасно. Пациент рискует впасть в глубокую апатию, исключающую терапевтический ментальный контакт. Отрубись Шехизар, и кавалера Сандерсона увидят все, включая Белых Ос.
Свирель завела колыбельную по-новой.
— Пасть ниц, глупый джинн! Дурак!
Говоря по правде, Шехизар собирался приказать: «Отрубить ему голову!» Но у шаха вдруг пропал всякий интерес к казни — хотя обычно такие зрелища его возбуждали. Опять же, кровь забрызгает стол. Да, рабы всё уберут, принесут новые блюда, но пока они сменят скатерть и посуду, царю царей придётся ждать, как простому смертному. Никакого удовольствия, одни неудобства. Достаточно будет, если джинн изъявит покорность.
— Ниц! Пасть!
Шах медлил. Давал мятежнику время одуматься.
Почему, судорожно размышлял Гюнтер. Почему мой метод не действует на Артура? Закукливание психики? Доминанта, идея-фикс? Настолько навязчивая, что работает как примитивный блок, отсекая внешние раздражители?!
Не взглянешь сам — не узнаешь.
Успею, решил Гюнтер-медик. Невротик отмолчался.
Это был головоломный пассаж. Сохраняя общую тональность, удерживая ритмический рисунок, не давая Шехизару и охране вынырнуть из болота слепоты и вялого равнодушия, Гюнтер протянул дополнительную ниточку к сознанию Артура Зоммерфельда. Задача: проникнуть внутрь, за спонтанно воздвигнутый барьер. Цель: Артур должен внять приказу, лечь ничком и не отсвечивать. Так, держим седативный эмо-фон. Идём на контакт. Ближе, ещё ближе…
В лицо пахну́ло жаром. Нить натянулась, обрела прочность струны, каната, нано-полимерного страховочного троса. Гюнтера Сандерсона потащило к Артуру Зоммерфельду. Так здоровенный детина волочит за шиворот нашкодившего первоклашку; так чёрная дыра всасывает зазевавшийся звездолёт, выбрасывая жертву за горизонт событий. Связь укреплялась, Гюнтера неодолимо влекло к Зоммерфельду-младшему. Проклятье, это звучало комично, как финал скабрезного анекдота, но выглядело самоубийственно!
Впереди полыхал костёр.
Он горел не только на уровне двух — трёх? — разумов, сцепившихся в умопомрачительную связку. Больно ударившись коленом о край стола, кавалер Сандерсон понял, что пытается идти по направлению к джинну — через стол, не замечая преграды. Жар наполнил трапезную, по лицам охраны струился пот. Блестели, лоснились бритые черепа Белых Ос. Ноздри раздувались, ловя смрад жжёных волос и горящей плоти. Голова Кейрин-хана в руках Артура чернела, обугливалась. Над ней курился грязно-серый дым. Под кожей джинна проступили переплетения тугих жил. По ним тёк ясно видимый жидкий огонь. Штаны и безрукавка Артура тоже дымились.
Человек-костёр. Снаружи и внутри.
Тело и психика, как единое целое.
Гюнтер разорвал ментальный контакт, боясь сгореть. Антис, мысленно ахнул он. Антис с подрезанными крыльями, не способный выйти в реальный космос, в большое тело. Жару для этого не хватает мощи. Но здесь, на Шадруване, заперт в темнице Саркофага, он — могучий аль-ма́рид, огненный джинн, чьего пламени хватит, чтобы сжечь любого — хоть телесно, хоть ментально.
Мне повезло, содрогнулся Гюнтер-медик. Тебе невероятно повезло, идиот, уточнил Гюнтер-невротик. Кретин, ты не заслуживаешь такой удачи! Если бы при первом зондировании психики этот парень воспринял твоё явление как угрозу — ты давно стал бы кучкой пепла в прямом смысле слова, и я вместе с тобой.
К своему счастью, а может, к несчастью, кавалер Сандерсон не был знако́м с консуляр-трибуном Гаем Октавианом Тумидусом, волком из волков Великой Помпилии. Изложи он ему свои нынешние откровения, больше похожие на сумбур, чем на стройную гипотезу, и консуляр-трибун несомненно поддержал бы беседу. Кого другого выпер бы взашей, а кавалера Сандерсона чаем бы напоил! О, какая увлекательная тема! Гай Тумидус с радостью поделился бы собственными мыслями по этому поводу. Привёл бы аналогии из физики и военного дела. Рассказал бы о коллантариях, взлетающих на «ядерных запалах» благодаря эффекту синергизма. Об антисах, у которых «ядерный запал» запускает «термоядерную реакцию» так же, как ядерная бомба служит запалом для водородной — и исполины космоса взлетают в полной силе, могучие и самодостаточные. Никогда не видел коллантариев-одиночек, сказал бы Тумидус, член Совета антисов, один из первых коллантариев Ойкумены. Но этот ваш придурок-джинн…
Недоантис.
Он родился с ядерным запалом, который не в силах зажечь термояд.
Это Шадруван, ответил бы ему кавалер Сандерсон. Это Саркофаг. Налейте мне, пожалуйста, стаканчик тутовой водки. Нет, спасибо, чаю не надо.
Впрочем, Тумидуса здесь не было. А Гюнтеру Сандерсону подобные аналогии просто не могли прийти в голову.
IIIЛаргитас
«Что бы я делал…» — пять шагов, заложив руки за спину. «…будь я директором…» — шесть шагов с ускорением, постукивая кулаком правой руки в ладонь левой. «…антического центра» — семь шагов вразвалочку…
На предпоследнем шаге, не закончив вопроса, Тиран встал, как вкопанный.
А что я делаю, как высокий чин научной разведки, спросил он себя. Как начальник отдела нештатных ситуаций? Шеф пресловутой «Аномалии»? Что?! Да, я влип. На мне свет клином сошелся. Помпилианцы, Т-служба, Скорпион. Ван Цвольф рвет и мечет. Все хотят мою голову — в разных смыслах, но мне от этого не легче. Ирония судьбы! Что обеспечивает безопасность скромному Яну Бреслау? Интерес Великой Помпилии к его персоне. Если бы не ужасные рабовладельцы, кошмар Ойкумены, мой мозг давно уже хлебали бы столовой ложкой. Все, абсолютно все чего-то от меня хотят.
А я? Чего я хочу? Что делаю?!
Они хотят твоей головы, ответил кто-то, в ком Тиран узнал Яна Бреслау, только моложе, злее, безбашенней. Ты же спасаешь свою задницу. Свою драгоценную, выточенную из цельного куска платины задницу. Это твоя главная цель, старик. Ищешь способы, методы, подходцы. А должен искать мальчика! Спасать мальчика. Возвращать его домой, на Ларгитас. Да хоть на Чайтру! Лишь бы вернуть, а то ведь пропадет в диком космосе! Не спасать задницу, а рвать её на государственный флаг, вот что ты должен. А там хоть…
Хоть трава не расти, закончил Бреслау-нынешний. На Чайтру? Ты вообще понимаешь, что несёшь, молокосос?! Слышал бы тебя ван Цвольф…
Молодой не ответил, ушёл. Или не ушёл, остался.
Кто же тогда ушёл?!
Быстрым шагом Тиран направился к шатру Паука. Стояло раннее утро, на дворе подмораживало. Холод добавлял решимости, заставлял кровь кипеть. Ночевал Бреслау на минус восьмом, в кабинете, на кушетке. Энергию в бункер уже дали, он до полуночи сортировал данные, поступившие за день. По счастью, у комиссара Рюйсдал хватило скромности — а может, брезгливости — чтобы не заночевать в том же кабинете, скажем, на полу. Кушетки на двоих было мало, особенно учитывая габариты комиссара, а уступать даме спальное место Тиран не собирался. Линда легла в медблоке, через две комнаты по коридору от кабинета. Встал Тиран ни свет ни заря. Шумно ввалился в медблок — нет, не в угловую палату, где комиссар оборудовала себе импровизированную спальню. Настолько он ещё не озверел. Справил нужду в туалете, наскоро умылся, бриться раздумал. Комиссар слышала его возню, но выйти к Тирану не соизволила. Даже когда он направился к лифту, желая выбраться на свежий воздух, Линда осталась за закрытой дверью.
Сейчас Тиран благословлял отсутствие комиссара. Старый Тиран, молодой, умный, глупый, какой угодно — благословлял. И хотел, чтобы всё случилось как можно скорее. Боялся, что решимости надолго не хватит.
Паук не спал. Он сидел на походной койке: голый по пояс, босиком, в камуфляжных штанах. Возле койки, на полу, сидел киноид-модификант, в одних трусах. Торс человека-собаки густо порос курчавым, слегка рыжеватым волосом, похожим на шерсть эрдельтерьера. В правой руке Паук держал коммуникатор, левой трепал шевелюру киноида. Тот блаженно жмурился и ворчал.
— Побочный эффект модификации, — объяснил киноид Тирану, окаменевшему на пороге. — Естественная потребность организма. Вы проходите, не стесняйтесь.
— Чего надо? — спросил Паук.
Тон его противоречил добродушному баритону киноида.
Тиран молчал. Присутствие в шатре кого-то ещё, кроме него и Паука, ломало все планы. Намеченная авантюра не предполагала свидетелей. Крюк да намыленная петля — вот что сулили чужие уши.
— Я пойду, — понял его киноид.
— Сиди, — велел Паук. Выключил уником, поднял взгляд на Тирана: — Это мой друг. Старый друг. А ты мне никто.
— Я тебе никто, — согласился Тиран.
— Он никуда не уйдёт. Хочешь, говори при нём. Не хочешь, убирайся. Что тебе надо? Спрашиваю в последний раз.
— Коммуникатор, — Тиран сделал шаг вперёд.
— На, держи.
Паук протянул ему уником:
— Свой потерял, что ли? Разбил?
— Коммуникатор с гиперблоком, — уточнил Тиран.
Что я делаю, ужаснулся он. Что?! Ужас был липким и сладким, как апельсиновый леденец. Он таял во рту, и хотелось добавки.
— Держи, говорю. Есть гипер.
— Чистый коммуникатор. Такой, чтобы не отследить.
— Чистый, — в глазах Паука мелькнул интерес. Кажется, он впервые увидел в Тиране человека, а не ходячую функцию. — Гипер не отслеживается, ты это знаешь.
— Гипер не отслеживается. Отслеживается факт вызова. Отслеживается вызываемый абонент. Отслеживается время разговора.
— И ты хочешь, чтобы все это осталось тайной? Секс по уникому, да?
— Государственная измена.
— Хорошее дело, — кивнул киноид. — Пойдём на колбасу, все трое.
Паук щёлкнул его по уху:
— А ты молчи. Тебя здесь нет.
— Нет, — согласился киноид. — Ты не щёлкай, ты чеши.
Паук наклонился к модификанту, указал на Тирана:
— Чем от него пахнет?
— Охотой, — киноид шумно принюхался. — Он идёт по кровяному следу. Кажется, у него крышу снесло. Точно, снесло, мамой клянусь.
— Ты дашь мне коммуникатор? — перебил их Тиран. — Ты, бог связи? Ты, у кого взысканий больше, чем правительственных наград! Или я зря пришёл?
— Зачем он тебе?
— Мир буду спасать. А может, не мир, а мальчика.
— Сколько лет мальчику?
— Четыре. А может, семь. Черт его знает, сколько, трудно сказать.
— А жопу свою спасать будешь?
— Буду. В третью очередь.
— Правда, — вмешался киноид. — Паук, он не врёт. Дерьма не чую, нет.
— В третью очередь, — повторил Паук. На его бритом черепе выступили капельки пота, глаза сузились, превратились в щёлочки. — А скажи-ка мне, начальник… Зачем к тебе бабу-телепатку приставили? Скажешь правду, дам машинку.
Тиран улыбнулся:
— Т-телохранитель. Ты про жопу спрашивал, а она спец по головам. Бережёт мою голову, чтобы враг не залез.
— Какой тут враг? Откуда?
— Мало ли? Вдруг Скорпион приползёт?
Киноид заскулил. Паук замолчал.
— На тебе Скорпион висит? — после долгой паузы спросил он. — За какие грехи?
Всё, подумал Тиран. Назад дороги нет.
— Сякко обвиняет меня в гибели доктора ван Фрассен. Не думаю, что вы знакомы.
— Не думает он, — со странной дрожью в голосе буркнул Паук. — Он, значит, не думает. Его, значит, обвиняют. За дело или как?
Тиран наклонился вперёд:
— Что ты знаешь про Шадруван? Про Саркофаг?
— Про Шадруван, начальник, я знаю всё. Вплоть до бомбардировки не скажу, кем.
— Меня здесь нет, — напомнил киноид.
— Я пытался остановить бомбардировку, — Тиран сел на пол, напротив койки, скрестил ноги. Колени сразу заныли. — Пытался организовать эвакуацию. Ничего не получилось. И да, это я послал доктора ван Фрассен на Шадруван. Проклятье! Я послал туда всю экспедицию, в полном составе! Почему они казнят меня только за Регину? Скорпион? Слали бы уже дюжину, что ли?!
— Тихо, — велел Паук.
Сыграв на сенсорах замысловатую мелодию, он протянул Тирану коммуникатор, который держал в руке:
— Вот. Чистый. С гипером.
— Кому ты звонил? — заинтересовался киноид. — Кому, Паучище?
— Не твоё дело.
— Нет, кому? Если с чистенького, а?
— Тебя здесь нет, закрой пасть. Бери, начальник, спасай всех подряд. Мир, мальчика, жопу. Ты мне с самого начала не понравился. Морда лица у тебя расстрельная. Мне если кто не нравится, мы потом не разлей вода. Верно, Рич?
Киноид зевнул.
— Почему? — Тиран взял уником. — Почему ты мне помогаешь?
— По кочану. Мальчика спасаешь? А я, было дело, девочку спасал. Двух девочек. О, вот и вторая, легка на помине…
Тиран не понял, о ком говорит Паук, но спиной почувствовал, что в шатёр вошли.
— Доброе утро, — поздоровалась комиссар Рюйсдал. — Отдыхаете, Бреслау?
Она была во всем новом, свежем. Юбка, блузка, кофта, лента в волосах — только что из прачечного бокса и гладильного шкафа. Всё в клеточку, в тон и цвет. Вместе с Линдой в шатер вошли летнее утро, покой березовой рощи, облака в синеве. Похоже, комиссар приоткрыла калитку в твердыне своих ментальных блоков, желая поднять настроение окружающим.
При ней я никуда звонить не буду, уверился Бреслау. Ну её к чёрту. Один раз она уже влезла ко мне в мозги без спросу. Зараза, а ведь как хорошо складывалось…
Киноид заскулил.
Лицо его — вполне человеческое, не считая чёрной картошки носа — превратилось в страдальческую собачью морду. Скулёж усилился, киноид начал вздрагивать. Обеими руками он схватился за голову, ладонями сжал виски. Из глаз модификанта потекли слезы: крупные, детские.
— Мигрень? — участливо поинтересовалась Линда. — Дать таблетку?
— Кси…
— Что — кси?
— Кси-волны, — разъяснил Паук. Он был неприветливей обычного, хотя ещё секунду назад это казалось невозможным. — От вас фонит.
— Вы телепат?
Линда уставилась на киноида:
— Нет, вы правда телепат?
— Неправда, — простонал киноид. — Я не телепат.
— Комедию ломаете? Я вам не девочка-первокурсница!
— Комедию? У меня модификация…
— Киноидные модификанты, — Паук встал. Тело его заиграло мышцами, словно бог связи готовился к рукопашной, — реагируют на кси-волны. В присутствии ментала с ослабленным периметром защиты у них начинает дико болеть голова. Даже если периметр закрыт, это всё равно похоже на сильную мигрень. У вас есть собака?
— Нет.
— Если бы была, вы бы поняли.
— При чём тут моя собака?
— При том, что её у вас нет! Выйдите из шатра! Рич, хочешь воды?
— Хочу-у-у…
— Выйдите немедленно!
— А он выйти не может?
Линда сердито сдвинула брови.
— Он не может, — рявкнул Паук. — Он пришёл ко мне. А вы к кому?
— Я к нему!
Линда ткнула пальцем в Тирана.
— Валите вместе! Бегом! Хотя нет, вы останьтесь, — Паук повторил жест комиссара, ткнув пальцем в грудь Тирана. — Я закачаю вам всё по свежим экспертизам. Не парьтесь, я быстро.
Грудь болела. Палец Паука оказался твёрже стального штыря. Тиран обернулся к Линде, развёл руками: извиняюсь, дела.
Киноид завыл, как по покойнику.
Фыркнув разъярённой кошкой, комиссар Рюйсдал пулей вылетела из шатра. «Чтобы подслушать разговор менталов, — вспомнил Тиран слова комиссара, — я должна находиться с ними в пределах прямой видимости. Если угодно, вот вам ближайший аналог: так помпилианцы клеймят рабов. Им надо видеть будущего раба, или хотя бы иметь возможность его увидеть. Иначе ничего не получится». Он искренне надеялся, что сказанное Линдой действительно не только в отношении менталов. Вряд ли она просто так, с бухты-барахты, возьмется «слушать» мысли Яна Бреслау. Но после того срыва, когда Линда позволила себе несанкционированное вторжение в его разум, Тиран не мог полагаться на честность телепатки.
— Не переживайте, — киноид читал его мысли. — Она вас не подслушивает.
— Вы все-таки телепат? — удивился Тиран.
— Шутите? Я просто чую её запах. Телепат закрытый и телепат действующий пахнут по-разному. Валяйте, звоните куда хотели.
Тиран посмотрел на коммуникатор. Надо было спешить.
— Эй! — окликнул его Паук, прежде чем Тиран включил конфидент-поле и стал недосягаем для окриков. — Добро пожаловать в клуб. Мы здесь все припадочные.
— Психи, — машинально поправил Тиран.
— Не-а, — киноид зевнул шире прежнего, демонстрируя внушительный набор зубов. — Психов в Ойкумене много, каждый первый. Клубов на всех не хватит. А мы припадочные, точно тебе говорю. Как найдёт, так держи семеро, восьмой на подхвате.
Тиран не стал спорить.
IVСаркофаг
Шах захихикал.
— Жги, джинн!
Он радостно хлопал себя ладонями по бёдрам, пачкал драгоценный кафтан бараньим жиром:
— Изменник голова жги, да! Мы приказать — чашу делать из голова. Вино пить, радоваться! Жги!
При всем искусственном понижении эмоционального фона эта радость обожгла Гюнтера так, словно в трапезной развели второй костёр, жарче первого. Горит голова врага? Человека, который не давал царю царей править по-настоящему? Джинн разделяет праздник своего нового хозяина? Разделяет гнев на зажившегося на свете деда? Да он весь пылает этим гневом! Джинн рад смене хозяев, он будет служить Шехизару верой и правдой…
Уже служит!
— Изменник?
Это было первое слово, произнесённое Артуром со вчерашнего дня. Он уронил обугленную голову Кейрин-хана на стол. Упав на золотое блюдо с рисом, голова окуталась облаком пара.
— Изменник! — с восторгом подтвердил Шехизар. — Ха, смотри: Кейрин — еда! Лежать на блюде с рис! Кто есть хотеть?
Мальчишка окинул взглядом залу. Конечно, он мог приказать, и никто не посмел бы ослушаться. Но вдруг найдутся добровольцы?
— Еда! Вкусный еда!
В визгливом голосе Шехизара прорезались нотки базарного зазывалы. Он был очень доволен своей шуткой. Смешно ведь: голова на блюде с пловом! Очень смешно! Почему никто не смеётся?! Когда шах шутит, все должны смеяться!
— Еда, — повторил Артур Зоммерфельд. Таким голосом могла бы говорить пустыня. — Вкусная еда.
Царь царей закричал.
Отшатнулся.
Упал на подушки.
В глазницах джинна бушевало пламя. Белое, дикое пламя. Белые Осы преступно медлили, завороженные огненным взглядом, а может, тихим звучанием свирели. Колыбельная текла и текла по трапезной, лишая воли, притупляя чувства.
— Стой!
Мальчишка выставил перед собой руку, ладонью вперёд. Другую руку он поспешил сунуть в рот. Так младенец, свернувшись калачиком, сосёт большой палец. Нет, не палец: флейту. Три хриплых свистка отразились от стен, пошли гулять по зале затухающими отголосками.
Джинн замер, словно автомат, в котором внезапно сел аккумулятор. Огонь в глазницах погас. Жилы под кожей потускнели. Лишь безрукавка на Артуре продолжала тлеть и дымиться. По ней расползались уродливые дыры с рдеющими краями.
«Один, — произнесла Регина ван Фрассен. — Два. Три. Четыре…»
«Что вы там считаете?! Артура сейчас убьют!»
«Не вмешивайтесь. Не мешайте. Двенадцать…»
Она сошла с ума, завопил Гюнтер-невротик. Три свистка, отметил Гюнтер-медик. Привлечение внимания, наказание, перехват моторики. Артур сейчас под полным контролем шаха. Нет, не может быть! Поводок был заточен под отца, потом Артур переписал его под Кейрин-хана… Рефлекс? Мог у парня сохраниться банальный рефлекс на звук флейты? Плюс мёртвая голова — стимул к подчинению… Бери под контроль шаха, кричал Гюнтер-невротик. Нельзя, отмахнулся медик. Если Артур под контролем этого щенка, а я возьмусь контролировать щенка — резонанс разрушит Артуру мозг. Вместо аутиста мы получим баклажан, живой овощ…
«Не вмешивайтесь! Девятнадцать…»
— Джинн? Ты не умирать?
Шах быстро приходил в себя. Угроза миновала, ужасные глаза больше не полыхали двумя адскими топками. Истерическая смена настроений, отметил кавалер Сандерсон.
«Двадцать три. Двадцать четыре…»
— Отвечать, тупой ма́рид!
— Я жив.
Ответ был достоин автоответчика в Галактическом Бюро Безразличия, существуй в Ойкумене подобная организация.
— Ниц! Падать ниц перед твой хозяин!
Артур рухнул лицом вниз. Так падают убитые — живые выставляют руки, желая смягчить падение и уберечь лицо. Джинн лежал без движения, возле головы натекла кровавая лужица.
— Глупый, глупый аль-ма́рид! Лоб биться, да.
Шах расхохотался. Вскочил, заплясал вокруг поверженного джинна:
— Об пол!
Артур приподнялся на руках. Мерно и методично, с равнодушием автомата он начал биться лбом об пол. Были слова царя царей приказом или просто констатацией факта — Артур Зоммерфельд воспринял их однозначно.
«Сорок три. Сорок четыре…»
Шах захлопал в ладоши:
— Мой джинн! Мой раб!
Седативный фон, которым Гюнтер был вынужден накрывать всю трапезную, больше не справлялся с возбуждением, охватившим Шехизара. Сосредоточиться на одном шахе кавалер Сандерсон не мог: тогда его заметили бы все остальные.
— Хватит!
Разбитый в хлам лоб замер в сантиметре от пола. Со сломанного носа сорвалась тяжёлая багровая капля. Упала, лопнула брызгами.
— Встань!
Джинн встал.
Шах смотрел на джинна с обожанием.
В углу скулил виночерпий: боялся или завидовал.
«Девяносто восемь. Девяносто девять. Сто».
Гюнтер ожидал, что на сотне отсчёт закончится, и что-то произойдёт.
«Сто один. Сто два…»
— Убей её! Слышишь, джинн? Убей!
Палец Шехизара указывал на доктора ван Фрассен:
— Убей!
Глаза Артура вспыхнули. Он сделал шаг к приёмной матери. Сделал второй шаг. Третий. Сжал кулаки, между пальцев потянулись струйки дыма. Безрукавка сгорела без остатка. Кровь запеклась на лице коркой пирога, забытого в раскалённой духовке.
«Не вмешивайтесь! Сто девять…»
Посол Зоммерфельд загородил женщину собой. Артур отшвырнул отца небрежным движением руки. Посол неуклюже упал, попытался вскочить, опершись на протез. Нет, не смог, упал снова.
«Стоять!»
Гюнтер и забыл, когда его так одёргивали в последний раз. Наверное, в интернате. Приказ доктора оглушил кавалера Сандерсона — и мысленно, и физически.
«Сто шестнадцать…»
Джинн замер напротив жертвы.
— Две минуты, — произнесла доктор ван Фрассен тоном тренера, замеряющего время бега своего подопечного атлета. — Даже меньше. Ник, помнишь, я тебе говорила: даже меньше…
И голос вдруг сорвался на всхлип:
— Нет поводка, Артур. Всё, больше нет, совсем.
Три отчаянных свистка. Три свистка.
Два свистка.
Один.
— Никакого поводка, ты свободен. Связи выгорели, ничего не осталось. Прах, пепел. Я их выстраивала, я знаю. Это как фантомная боль: болит, а ноги уже нет. Главное, понять, что её нет, что болеть нечему.
Два свистка. Три.
— Нет поводка, я знаю, ты верь мне. Верь мне, Артур, пожалуйста. Мы тебя уже два раза теряли, мы в третий раз не выдержим. Вот и папа, видишь? Он ударился, но это ничего. Это пустяки. Он совсем не злится на тебя, нет. Он тебя любит. Мы тебя все любим, без поводков. Веришь?
— Тётя Ри? — как ребёнок, спросил Артур. — Я верю, мама.
Да чтоб вас, ахнул Гюнтер-медик. Не знаю, как у него сочетаются тётя и мама, но поводка-то действительно больше нет! И вторичные реакции вычищены… Она, что прооперировала парню мозги за две минуты? Вне личной операционной?! Нет, ерунда! Парень сам справился? «Убей её!» «Я верю, мама…» Кризисный конфликт? Сам перенастроил поводок, сам и сжёг к чертям?! Не знаю, не хочу знать, не время сейчас, пусть меня лучше расстреляют… Ага, согласился Гюнтер-невротик. Тебя пусть расстреляют. А меня — нет. Я жить хочу.
Три свистка. Три свистка.
Один.
Обезумев, Шехизар Непреклонный не мог убрать брелок от губ. Сигналил кому-то, требовал, приказывал. Летели брызги слюны. Визжала поддельная флейта. Требовала повиновения от огня.
…Грохот взрывов перекрывает флейта. Между двумя молодыми людьми, мужчиной и женщиной, стоит ребенок. Артур Зоммерфельд держит отца за руку.
— Посмотри на брелок.
Игрушечная флейта на ладони. Картинка в чужом мозгу — в мозгу Николаса Зоммерфельда: шоссе, взрывы, двое людей от земли до неба, и ребенок между ними.
Музыка. Флейта.
Память.
Любовь.
— Ты кто такой?
На плечо Гюнтера легла тяжёлая ладонь.
Вопрос был задан на местном языке, которого Гюнтер не понимал. Но чувственная аура, окружавшая вопрос плотным грозовым облаком, не оставляла сомнений в его прямом содержании. Стражник недоумевал. Кажется, стражник даже выругался. Точно, выругался. Вращая глазами, вылезшими из орбит, бедняга судорожно, рискуя обширным ишемическим инсультом, пытался вспомнить: «О Творец! Что же делает в трапезной зале этот — козлоногий, рогатый?! Гуль? Человек? Колдун?! Кажется, он был здесь раньше. Не был? Вошёл? Стоял? Вылез из кувшина? Был призван? Явился своей волей?! Был, потом не был, потом снова был?! Стал?! Восстал?! Господь, милостивый и милосердный, не рожавший и не рождённый, и нет тебе равного ни одного! Вразуми раба своего, наставь на путь истины!»
У стражника закипали мозги.
Это был самый сообразительный стражник. Скорость его реакций превосходила скорость реакций остальных головорезов почти вдвое. Если он и не получил ещё чин начальника палатки, шапку из чёрного войлока, расшитого серебром, и одежду из узорчатой ткани, так только потому, что думал перед тем, как делать, и не наоборот.
— Да кто же ты, сын козла?!
Потрясён освобождением Артура, кавалер Сандерсон забылся непростительно для практикующего врача — ослабил воздействие на окружающих, утратил влияние на истерящего царя царей, точку опоры колективного терапевтического пси-контакта. Свирель умолкла, растаяла. Зритель-невидимка начал обратное превращение — просто зритель, свидетель, соучастник. Сын Ветра спал в медблоке посольства; ветер, отец его, возвращался на круги свои в трапезной дворца. Впрочем, не все ещё приняли возвращение блудного Гюнтера как факт. Стража опаздывала: кто-то видел колдуна, но не фиксировал, кто-то видел, но не придал значения; кто-то не видел вообще, находясь под остаточным давлением колыбельной. Виночерпий валялся в глубоком обмороке. Рой Белых Ос в этой жизни интересовала только потенциальная угроза жизни средоточия вселенной. Царственных истерик они навидались с лихвой. Три особо мнительных Осы даже были удавлены тетивой от лука за излишнюю инициативу. Шах свистел, джинн стоял, угроза отсутствовала. Понимали Осы унилингву, не понимали, знали, что джинн противится шахскому приказу, не знали — бесстрастностью суровые девичьи лица могли соперничать с выветренным камнем руин.
Осы жалили в одном-единственном случае, и этот случай им представился.
— Отвечай!
Вместо ответа Гюнтер взбрыкнул.
Он сам не знал, как это получилось. Большое тело, малое, большое, сплющенное до малого — как ни назови, а у его нынешнего тела имелись свои резоны и свои инстинкты. Копыто угодило стражнику ниже пояса. Кафтан на кольчужной подкладке спас хозяина от горькой участи евнуха, но последствия удара были самыми печальными, хотя и выглядели комично. Стражник хрюкнул. Лицо его налилось синеватым багрянцем, усы встопорщились каждым волосом. Бережно взявшись двумя руками за пострадавшее место, он присел на корточки и заплакал. Рыдания исторгались непроизвольно, вряд ли несчастный понимал, что делает. Слёзы лились градом, текли по щекам; ноги подгибались, стражник хотел упасть вперёд, на колени, и не мог.
— Извините, — растерянно произнёс кавалер Сандерсон. — Я не хотел…
Он присел рядом со стражником:
— Позвольте, я помогу. Хоть боль сниму…
Что-то дважды ударило его в голову. Сотрясение, отстранённо подумал Гюнтер, чувствуя, как трапезная плывёт перед глазами, вертится волчком. У сына сотрясение, почему отцу должно повезти больше? Спать, мне надо спать… Спать тебе, благим матом завопил Гюнтер-невротик. Рехнулся?! Вечным сном отоспишься, идиот! Сейчас как дам по рогам…
Да, отметил Гюнтер-медик. Да, по рогам.
Его спасли рога — и благословенная идея присесть на корточки. Иначе ножи Белых Ос вонзились бы ему в затылок и шею. Нападение на стражника в присутствии владыки было классифицировано Осами единственно верным способом, и меры были приняты без промедления. Срикошетив от монументальных, выгнутых крутой дугой, широких у основания рогов, ножи стаей хищных птиц разлетелись по трапезной — разбили окно, вонзились в стены, распороли щёку громиле, стоявшему у дверей. Один нож едва не угодил в доктора ван Фрассен. Женщину спас джинн — не глядя, Артур протянул руку и поймал стальную птицу на лету.
В пальцах аль-ма́рида нож потёк зимней сосулькой на солнцепёке. Набрав полную горсть расплава — яркого, пышущего жаром, цвета артериальной крови с яичным желтком — Артур Зоммерфельд стряхнул жидкую сталь прочь, за́ спину, избавляясь от назойливой докуки.
Шах завизжал. Брызги угодили ему в лицо.