Слой за слоем, как капустные листья с кочерыжки, Гюнтер Сандерсон начал снимать бронированный доспех со своего разума. Таяли защитные барьеры: внешние и внутренние. После разрушения Саркофага это оказалось проще, чем он предполагал. Возможно, сформировался навык. На пользу делу шло и присутствие Натху — память о первом контакте с сыном придавала сил, утверждала, что невозможное возможно.
Ментал с обнажённым рассудком? Окажись рядом кто-нибудь из службы Т-безопасности Ларгитаса, он арестовал бы Гюнтера, вколол ему кси-подавитель — и препроводил в тюрьму для телепатов.
Ничего. Плевать. Всё хорошо.
Всё хорошо, пела дудочка, а может быть, свирель. Страха нет. Боли нет. Есть лишь покой и тишина. Мало? Ладно, добавим нотку грусти. Смотри, какая она светлая. Луч солнца запутался в виноградных листьях. Пятна на скамейке. Видишь? Всё хорошо, ты устал, пора отдохнуть. Свернись калачиком, спи вечность, и даже больше.
— Кто здесь?! — вскинулся паук.
Кто здесь, откликнулась паническая воронка. Ты ещё кто такой?!
Никто, улыбнулся Гюнтер. Никто, и звать никак.
— Доктор ван Фрассен, — позвал он той частью сознания, что оставалась снаружи. — Доктор, вы меня слышите?
В двухстах метрах от кавалера Сандерсона, скрытая зданием станции, вздрогнула Регина ван Фрассен. Вскинула голову, отстранилась от отца.
Я слышу. Я знаю, что вам нужно.
— Что-то случилось, Ри?!
— Всё в порядке, папа. Я быстро.
Поторопитесь, доктор. Нет, не торопитесь. Мне нельзя…
Ловите.
Радужный шарик энграммы: тёплая, согретая в руке жемчужина.
Кавалер Сандерсон поймал её на лету. Дудочка, свирель, губы, вытянутые в трубочку — чем бы Гюнтер ни дышал, он выдул мыльный, яркий, трепещущий пузырь, точное подобие жемчужины. Такому рады и дети, и карлики, и гигантские пауки. Ветер трепал живую радугу, стремился порвать её в клочья, но пузырь был прочней танковой брони. Подплыв к пауку, он заключил умирающего в себя, оградил от ярящейся тьмы.
Свет. Солнце.
Покрытый жёсткой щетиной хитин.
Тщедушное тело слепца.
Солнце. Свет.
Воспоминание доктора ван Фрассен.
Скунс и Груша, бойцы ларгитасского посольства под Саркофагом. Регина ван Фрассен провела последние часы у постелей обоих — и оба раза стала свидетельницей маленького чуда. Умирающие ушли без боли и страданий, не зная страха смерти, с тихой радостью. Предсмертные образы, которые они послали доктору перед тем, как угаснуть, были на диво схожи. Ласковый солнечный свет нежно гладит кожу, по телу разливается тепло и умиротворение; и ещё — ожидание.
Их ждали. Они возвращались домой, к родным и близким. Туда, куда стремились всю жизнь, где им рады, где всё будет хорошо — отныне и навсегда.
Мертвецы улыбались даже тогда, когда их хоронили.
— Умер, — выдохнул кто-то.
— Всё, конец.
— Тихо ушёл, без страданий.
— Отмучился.
— Покойся с миром, Папа.
— И держать не пришлось…
Бритоголовый генерал-помпилианец снял фуражку, отвернулся. Плачет, изумился Гюнтер. Неужели плачет? Нет, не может такого быть.
Эпилог
«Я знаю, что это невозможно. Я хочу знать, как это сделать».
— Нет, — с раздражением бросил Тумидус.
— Второй консул, а? — посулил наместник Флаций. — Вне очереди.
— Нет и нет.
— Через год будете первым. Четыре звезды на погонах.
— Нет, нет и нет.
— Четыре звезды!
— Да хоть десять.
— Я не могу вам сразу дать имперского наместника!
— И не надо.
— Дать не могу, но могу обещать. С гарантией сената. Что скажете?
— Я уже все сказал.
— Ну вы и язва, Гай! Вы — моя язва желудка.
— Двенадцатиперстной кишки, — поправил Тумидус. — Где бы я у вас ни находился, это место ближе к заднице.
— Солдафон, — фыркнул Флаций. — Военная косточка.
— А вы?
— А я политик. Запишитесь ко мне на уроки дипломатии, я беру недорого.
— Хотите преподать мне урок?
— Мечтаю. Я свяжусь с вами позже.
— Не тратьте время зря.
— Уверен, вы передумаете.
— Я?!
— Вы.
И наместник Флаций отключился.
— Ты осёл, — тоном прокурора, оглашающего приговор, произнёс Лючано Борготта. Он развалился на служебном диванчике, нога за ногу. — Почему ты упрямишься?
— Иди к чёрту, — объяснил Тумидус.
Они сидели в кабинете, который ещё пах ремонтом. Антический центр «Грядущее» перестраивался, расширялся, расправлял крылья корпусов, готовясь к взлёту двух новых филиалов: поздней стимулированной инициации — и практического бессмертия. Последний в курилках центра звали «колумбарием[22]». Гай Октавиан Тумидус, с недавних пор — директор упомянутого филиала, как мог, боролся с дурацким прозвищем, но не преуспел.
— Что там гуру? — сменил он тему.
— Не называй его так, — предупредил Борготта. — Какой он тебе гуру? Твой гуру — наместник Флаций, ему и целуй это самое…
Он пощёлкал пальцами в воздухе:
— Ну это, как его? А, стопы! Лотосоподобные!
— Сам целуй, — обиделся Тумидус.
— И поцелую! Ты в курсе, что он уже отобрал двоих кандидатов? Чайтранские йоги, один с виду — натуральная саранча. И характер приятный, ласковый. Такие хитровыгнутые, что хоть завтра инициируй. Ещё Хозяин Огня с Тира, крутой мужик. Маг[23] в институте критического накопления, профессор, декан факультета. С тирянином сложнее, нужна отдельная экспертиза. Гуру уже связался с сатрапом Андагана, сатрап обещал прислать специалистов.
— Что у телепатов?
— Сандерсон работает с молодёжью. Учит ликвидировать барьеры.
Тумидус плюхнулся на диван, рядом с Борготтой:
— Результат?
— Говорит, пока не очень. Стараются, но боятся. Страх — барьер, тут прямая зависимость. Он думал, раз молодёжь, будет проще. Ничего подобного, трясутся как старые пердуны.
— Если боятся, антис при контакте их сожжёт. Решит, что агрессия.
— А мы ему письмо напишем. Что не агрессия.
— Письмо? У антисов рефлекс, а ты им письмо…
— Ну да, конечно. Ты и раньше-то шуток не понимал, а теперь и подавно. Какой контакт? Там до контакта ещё начать и кончить. Стараются, и ладно.
— Ничего не ладно. Инициировать надо двоих: ментала и энергета.
— В связке с антисом, — напомнил Борготта.
— В связке, но двоих сразу. С одним энергетом у нас ничего не получится. Это тебе не наш коллектив, тут на выходе — три полноценных антиса.
— Ага, один на входе, три на выходе. Хорошо смотримся, а?
— Что?
— Глянь в зеркало.
В стенном зеркале, висящем напротив дивана, отражались двое мужчин среднего возраста. Форменный китель и бархатный сюртук. Орденские планки и вставки розового атласа. Погоны и шитьё золотом. Уставно́й галстук-самовяз и красная бабочка в горошек. Брюки, выглаженные до бритвенных стрелок, и лосины жемчужного оттенка.
Льдистые глаза. Карие глаза.
— Мы с тобой вроде как Ойкумена, — пробормотал Борготта.
Тумидус с подозрением воззрился на своего бывшего раба:
— Опять шуточки? Если да, то я не понял.
— Две реальности, — пояснил Борготта. — Физическая и мифологическая. Полные антиподы, и друг без друга жить не можем. Задыхаемся.
— Ты какая?
— А ты?
— Я первый спросил.
— Не знаю. Физическая?
— Вряд ли.
— Тогда ты физическая?
— Сомневаюсь. Практическое бессмертие? Нет, физика — это не моё.
На столе подпрыгнул коммуникатор: пришёл чей-то вызов.
— Опять, — вздохнул помпилианец. — Достали.
— Нет. Нет, Рахиль, и не проси.
— Ты должен, — настаивала Рахиль Коэн.
— Никому я ничего не должен.
— Должен.
— Идите вы все с вашими долгами… Сказать, куда?!
Гематрийка наклонилась вперёд, едва не выпав из голосферы:
— С нашими долгами, Гай. С нашими. Ты согласишься.
— Ага, раскатала губу.
— Рано или поздно ты скажешь «да». С вероятностью…
— Тыща процентов! Миллион! А пока что «нет».
— Мы однажды уже просили тебя. Помнишь? Поход в Астлантиду, двенадцать лет назад. Подготовка к войне. Мы пришли к тебе: Папа, Нейрам, Кешаб, я. Мы нуждались в командире, потому что мы, как ни крути, одиночки, индивидуалисты. Антисы — всегда одиночки, такова наша природа. Даже сейчас, объявив себя расой, мы не слишком-то изменились. Напомнить тебе, что ты ответил?
— Я коллантарий, — хрипло произнёс Тумидус. Дюжины лет как не бывало. — Природа коллантов — сотрудничество.
— Вот и сотрудничай, чёрт бы тебя побрал!
Тумидус смеялся долго, со вкусом.
— Репетировала? — поинтересовался он, отсмеявшись.
— Да, — честно созналась Рахиль.
— Сама?
— Наняла режиссёра-постановщика. Шесть уроков.
— Сколько он взял?
— Триста экю. Предоплатой.
— Скажи ему, что он шарлатан. Ты зря потратила денежки, госпожа Коэн. «Чёрт бы тебя побрал!» И бровки, бровки на лоб! С имитацией эмоций у тебя дела обстоят хуже, чем у меня…
Тумидус замялся, подыскивая сравнение.
— Чувство юмора, — подсказал с дивана Борготта. — Хуже, чем у тебя с чувством юмора.
— А ты заткнись!
— Неестественно, — возразил Борготта. — Наигрыш. Учись, пока я жив.
И вдруг заорал, багровея лицом:
— Заткнись, чёрт бы тебя побрал!
Тумидус опешил. Рахиль заинтересовалась.
— Вот, — как ни в чём не бывало, улыбнулся Лючано Борготта, в прошлом — директор театра контактной имперсонации. — Вот как надо. Рахиль, в следующий раз нанимай меня. Я беру дороже, но гарантирую результат.
Рахиль взяла паузу. Наверное, тоже подсказка режиссёра.