— Так что? — спросила она, когда молчание стало невыносимым. — Ты согласен?
Тумидус взял себя за горло. Глазами показал: достали!
— Ты согласен?
— Нет.
— Я перезвоню, — кивнула Рахиль.
— Хай, бро!
В дверь сунулся мальчишка.
Нет, не мальчишка — карлик. Слепой чернокожий карлик ростом с шестилетнего ребёнка. Карлик приплясывал, чесал нос, щёлкал пальцами, как кастаньетами — короче, ни секунды не стоял на месте. На вид, если приглядеться, ему было лет шестнадцать.
— Ты кто такой, а? — белые глаза уставились на Тумидуса. Вёл себя карлик, будто зрячий, наглый до кончиков ногтей. — Мне кажется, я тебя знаю. С чего бы? Я вашего брата рабовладельца не очень-то жалую.
Тумидус вздохнул. То, что безмерно радовало его по первому, и даже по второму разу, со временем превратилось в рутину, опостылевшую до зубовного скрежета.
— Привет, Папа!
— Папа? — изумился карлик. — Привет, сынок.
— Ну да, ты же ещё не Папа. Привет, Лусэро. Да, ты меня знаешь. Я — Гай Октавиан Тумидус, твой друг. Я был на твоих похоронах.
— Ага, — хихикнул карлик. — Белый бвана шутник.
— Белый бвана ни фига не шутник. Ты просто не помнишь.
— Чего я не помню?
— Ничего сверх положенного для твоего возраста. Кстати, твоя старшая жена отлично поёт блюзы. Как-нибудь слетай на Китту, послушай.
— Блюзы?
— Ага.
— Жена?!
— Старшая.
— Китта?
— Там твой дом. Семья. Дети, внуки. Родина, короче. Ты зачем здесь высадился? Тебе тут что, мёдом намазано?
— А почему бы и не здесь? Где хочу, там и…
— Вот-вот. Где хочешь, там и спускаешься. Ты всё время возвращаешься в малое тело поближе ко мне. Рефлекс, что ли? Если рефлекс, он мне не нравится.
Да, мысленно добавил Тумидус. Да, Папа, когда ты сошёл на землю — впервые после смерти! — я чуть умом не тронулся. От радости, от страха, и вообще. Я ведь не знал, что ты там, в космосе. Я думал, ты в могиле. Никто не знал! Практическое бессмертие: если антис спокойно умер в малом теле, он воскресает в чёрной колыбели межзвёздного пространства. Прежний сгусток волн и полей, в силе и славе. Ключевое слово: спокойно. Всего-то и надо, что пережить собственную смерть. Принять её как часть жизни, не лучше и не хуже остальных. Разбить персональный саркофаг, уйти без страха, метаний, истошного вопля распадающейся материи; завершить естественный цикл плоти без разрушительного резонанса духа. Там, в космосе, ты прежний Папа Лусэро. Свободный, ты помнишь всю свою жизнь, от начала до конца. Мы проверяли: я, Рахиль, Кешаб… Тебе доступны все матрицы твоего малого тела, от первого старта до последнего, когда семнадцать антисов на руках отнесли тебя к Шадрувану. Ты можешь сойти на планету ребёнком и стариком. Одна беда: воплотившись, ты помнишь ровно столько, сколько помнит твоё материальное воплощение — ни больше, ни меньше. Какие-то связи остаются: тебе кажется, что мы знакомы, ты спускаешься поближе ко мне — наверное, потому что я был единственным, кто тебя спасал, а не хоронил. Но всякий раз мне приходится заново объяснять тебе, кто ты, кто я, что было, что будет, чем душа успокоится. Когда ты взлетишь, ты будешь помнить и эту нашу встречу, и все предыдущие, досмертные и посмертные. Но сейчас…
Тумидус представил, сколько всего придется рассказать шестнадцатилетнему Папе, перемножил эту задачу на комплексы пубертатного периода — и содрогнулся. Хорош страдать, велел он себе. Внутренний монолог закончен, даём занавес.
— Ты это, — он обнял карлика за тощие плечи. — Ты сейчас взлетай, договорились? Вот прямо сейчас и взлетай.
Лусэро Шанвури насупился:
— Гонишь? А говорил, что друг.
— Как друга прошу: взлетай. И спускайся опять, но уже постарше. В диапазоне двадцати лет до твоей смерти. Лучше пять, или даже прямо накануне. Запомни хорошенько: молодой ты мне здесь не нужен. Я, понимаешь ли, язык до корней сотру, если ты молодой. Надо секретаря нанять, с луженой глоткой. Пусть он тебя просвещает. Взлетай, возвращайся, я жду. Со стариком проще, понял?
— Не понял, — карлик высвободился.
И скорчил уморительную гримасу:
— Ладно, весёлый бвана. Будь по-твоему.
Взлёт прошёл без эксцессов, по-тихому. С минуту после этого, оставшись вдвоём, Тумидус и Борготта молчали, не зная, с чего начать.
— Значит, Сандерсон? — наконец спросил Тумидус. — Работает с молодёжью, а?
Прошлая матрица, отметил он. Пятиминутной давности.
— Работает, — подтвердил Борготта.
— Учит ликвидировать барьеры?
— Учит.
— Пусть быстрее учит. А они пусть быстрее учатся! Тут ведь не только поздняя инициация, как у Сандерсона с гуру. Тут вопрос жизни и смерти. Если кто-то из нынешних антисов соберётся на тот свет, мы не можем рассчитывать на одного Сандерсона. Нам нужна рабочая бригада, способная их гарантированно успокаивать. Держать каждый дурак может, а вот успокоить…
— Упокоить, — буркнул Борготта. — Упокойная бригада менталов.
Тумидус сделал вид, что не расслышал. Воскрешение, думал он. Десять антисов спокойно умерли и воскресли. Пятьдесят антисов. Сто. У всех доступ к прошлым физическим матрицам. Все спускаются на планеты: дети, подростки, зрелые люди. И все спускаются поближе ко мне. Нет, о таком лучше не думать. Я и так плохо сплю.
Практическое бессмертие, и я пророк его. Хорошо, не пророк — директор филиала.
— Нет! — взревел Тумидус.
— Я вас очень прошу, — настаивал собеседник. — Я буду у вас в долгу.
— Господин Салюччи!
— Господин Тумидус! В неоплатном долгу…
Гвидо Салюччи, действительный и полномочный председатель Совета Галактической Лиги, мог убедить кого угодно в чём угодно. Например, лягушку-быка в том, что она бык-производитель, чемпион выставки. Захоти Гвидо, и стадо коров родило бы от лягушки стадо телят.
Со мной это не пройдёт, отметил Тумидус. Ведь не пройдёт, а?
— Я уже член совета, — напомнил он. — Член Совета антисов. Представляю сообщество коллективных антисов.
— Чепуха, — отмахнулся Гвидо. — Коллективных антисов больше нет.
— Не понял! Как это нет?!
Ужасная картина привиделась Гаю Октавиану Тумидусу. Пока он всё своё время, рабочее и свободное, посвящал «Грядущему», какая-то чума уничтожила всех коллантариев Ойкумены до единого. Или нет, все коллантарии Ойкумены вдруг утратили способность к выходу в волну. Бред, чушь, чёртов Салюччи блефует…
— Нет как отдельного сообщества, — поправился Гвидо.
Он видел, как белеет лицо собеседника. Он знал, чего можно ждать от разъярённого помпилианца. Даже если тебя отделяет от него уйма световых лет, стоит поберечься.
— Объяснитесь!
— Если мы говорим о расе антисов, то в политическом дискурсе не имеет значения, какой антис: коллективный или индивидуальный. Не имеет значения даже то, как он был инициирован: естественным или искусственным путём. Значит, Лига больше не в состоянии рассматривать сообщество коллантариев как самостоятельную единицу. Совет Лиги нуждается в вас, господин Тумидус. Кто, как не вы…
Пауза.
— Нет, ну правда: кто, как не вы…
Тишина звенела упавшей монетой. Орёл? Решка?
— Кто, как не вы, уважаемый господин Тумидус, достоин быть представителем расы антисов в Совете Лиги?
— Да! — завопил Тумидус. — Да, будьте вы прокляты!
Где-то далеко аплодировали наместник Флаций и Рахиль Коэн. Оккупировав диван, им вторил Лючано Борготта. Овация звучала в ушах Тумидуса форменным издевательством.
— Ойкумена не забудет вашей самоотверженности.
— Да! Режьте меня!
— Что же до вашего покорного слуги…
— Ешьте меня! С маслом!
— Что же до вашего покорного слуги, так со временем я вижу вас председателем Совета. Никому другому я бы не доверил этот ответственный пост.
— Рабы, — сказал Тумидус.
— Что?
— Я насчёт перспектив. Совет Лиги? Пост председателя? Давненько у меня не было рабов. Пора вернуться к старым привычкам. Десять процентов армейского рабства для начала. Как вам, а?
Гвидо задумался.
— Десять процентов? — политик взвешивал «за» и «против». — В отношении членов Совета? Как по мне, маловато. Лично я начинал с двадцати трех. Разумеется, другими методами. Советую прислушаться к моему совету, господин Тумидус. Извините за каламбур.
Связь прервалась
— Ты был великолепен, — Борготта помахал рукой, очерчивая зримый контур великолепия. — Директор филиала практического бессмертия? Представитель расы антисов в Совете Лиги? Будущий председатель Совета?! Что же дальше, Гай?
— Что дальше?
Тумидус снял фуражку, почесал в затылке. Воображение подбрасывало картины, одну ярче другой. От них захватывало дух, ёкало сердце, а по спине бегали шустрые мурашки.
— Что дальше? Вселенной никогда не быть прежней.