«И что с того? Зачем вам две куклы?!»
«Вы не догадываетесь?»
«Я никуда не полечу!»
«Вам и не надо никуда лететь. Лететь будет почтенный баас Шанвури. А мы с вами уже летали — я имею в виду, летали в одном колланте. Я, как невропаст, своё отлетал, но речь о другом. Когда я подцеплю вас, будто куклу, часть связей, соединявших нас в колланте, проснётся. Во всяком случае, я на это очень надеюсь».
«Вы хотите воспользоваться этими связями, как материалом для коррекции Папы?»
«Нет. Я воспользуюсь вами, как наблюдателем. Мне не впервой работать с двумя куклами. Тем более что одна будет фактически зрителем. Я усажу вас на краешек сцены и оставлю в покое. А вы смотрите в оба, Гай! Ваши наблюдения нам потом очень пригодятся. Удача или поражение — мы изучим, разберём, сделаем выводы. Даже если мы проиграем сражение, у нас останется шанс выиграть войну».
«Вы точно кукольник? По-моему, вы штурмовой легат».
«Не вижу разницы, Гай. Вы согласны с моим предложением?»
«Вы нарочно устроили цейтнот? Пять минут на такой важный разговор!»
«Вы хорошо разбираетесь в людях. Вы точно не кукольник?»
«Вы прижали меня к стенке…»
«Это правда. Вы согласны?»
«Да».
«Три раза!»
«Да, да, да!»
Да-да-да, откликнулось эхо патетическим вступлением к симфонии, которую ещё только предстояло сочинить.
И вот сейчас, сидя на краешке сцены, Тумидус наблюдал, как Папа Лусэро тужится, пытаясь взлететь. Так борются с запором, пришло на ум грязное сравнение, и консуляр-трибун проклял себя за солдафонство. Он видел, как виртуозно работает с нитями, собранными в пучки, маэстро Карл — поощряет, уточняет, вносит мельчайшие, но существенные дополнения. То, что маэстро имел опыт полётов в составе колланта, а значит, отлично знал, что представляет собой большое тело, позволяло кукольнику безошибочно расставлять акценты.
Трудно, подумал Тумидус. Им трудно, но и мне нелегко.
— Динамику марионетки чередуют с покоем, — два ученика вздрагивали, слыша бормотание маэстро. Пьеро боялся за учителя, а у Лючано Борготты хватало воспоминаний, чтобы вздрогнуть при этих словах. — Нельзя приводить в одновременное движение все ее сочленения. Кукловод нуждается в развитом чувстве опоры…
Опора, подумал Тумидус. Где ты, опора?
Сознание расслоилось, а слоистое восприятие мира всегда давалось ему болезненно — ещё со времён десантного училища. Он был во дворе Папиного дома — сидел на крыльце, подобрав под себя ноги. Он был в кукольном театре — следил за маэстро и Папой, мучающимся в непривычной для антиса роли марионетки. Временами он проваливался под шелуху — в те краткие моменты, когда у Папы что-то начинало получаться. Тогда и для Тумидуса начинались метаморфозы — нити, какими их видел маэстро, вибрировали, вибрация рождала смутные образы, но конкретика ускользала из рук, и сквозное действие поворачивало вспять.
Спектакль шёл к кульминации — или к провалу.
Часть втораяРаб Саркофага
Глава четвёртаяАмулет власти, или Хочу-хочу
IЧайтра
— К ней нельзя.
— Это ты мне?!
Рык генерала мог снести крепостную стену — одним лишь акустическим ударом. Провал операции. Исчезновение Натху. Вызов во дворец махараджи. Визит к кузнечику. Слетевшая с катушек Мирра. Удивительно, что Бхимасена сорвался только сейчас.
— Прочь с дороги!
Начальник караула в чине наиб-субедара побледнел, но с места не сдвинулся. Он продолжал загораживать генералу путь.
— К ней нельзя. У неё съём.
— Что?!!
— Съём энергии. Избыточной.
— И что?!
— Доктор Шукла запретил.
— Что запретил?! Снимать избыток энергии?!
— Входить во время процедуры.
— Где этот Шукла?!
— С ней, в процедурной. И доктор Пурохит с ним.
— Веди!
— Не могу, ваше превосходительство.
— Веди!
— Доктор Шукла запретил. И доктор Пурохит тоже.
— Это приказ!!!
К счастью, Бхимасена был без оружия. Окажись под рукой лучевик — сжёг бы начкара на месте. Ярость требовала выхода. На лице генерала ясно отразилось намерение разорвать мерзавца на части — и начальник караула сдался.
— Под вашу ответственность. Прошу за мной, ваше превосходительство.
— Тут всё под моей ответственностью!
— Сюда, пожалуйста.
Пыхтя, начкар распахнул тяжелую бронедверь из термостойкого композита. С торца дверь напоминала слоёный пирог. Оттолкнув наиб-субедара, Бхимасена шагнул внутрь. Дверь за ним мягко захлопнулась. Щёлкнули замки́: один, второй, третий.
— Простите меня, ваше превосходительство, — голос начальника караула звучал из акуст-линзы внутренней связи. — Я не могу рисковать. Госпожа Джутхани и так не в себе. Если ей станет хуже… Готов понести наказание.
— Открой, ублюдок!
Кулаки замолотили в бронедверь.
— Открывай немедленно!
Начкар не отзывался. Дверь под напором Бхимасены даже не содрогнулась.
— Я приказываю!
Наконец генерал выдохся, осознав тщету своих усилий. Обвёл место заточения взглядом: что делать? Глаза налились кровью, все виделось в красном тумане. Искать другой выход? Разнести здесь всё вдребезги? Вид генерала не сулил ничего хорошего, и молодой человек в вышитом сюртуке, минутой раньше забившийся в угол комнаты, с мольбой выставил перед собой руки:
— Умоляю, шри Бхимасена! Не надо!
Искусственный сапфир на тюрбане щёголя сверкнул набухшей слезой.
Генерал моргнул. Моргнул ещё раз. Мотнул головой, словно отгоняя слепня или дурной сон.
— Камал? Ты?
— Я!
— Что ты здесь делаешь?
— Они меня тоже не пустили!
— Кто?!
— Шукла с Пурохитом. Сиди, говорят, тут…
Проклятье! Жалкие докторишки с подлецом-начкаром! Вы поставили меня, генерала, на одну доску с сопляком-Камалем? Бхимасена был готов рвать дверь зубами. Но жгучая щёлочь стыда погасила волну ярости, как пена из огнетушителя гасит пламя. Позор! Ты потерял лицо. И перед кем? Перед начальником караула, который выполнял свой долг!
— Они сказали: смотри отсюда, — тараторил Камал. Он видел, что опасный сосед угомонился, и спешил закрепить успех. — Там камеры. Хотите посмотреть?
Не дожидаясь согласия, Камал Тхакур кинулся к пульту системы видеонаблюдения, вызвал голосферу и размашистым движением рук растянул её на всю стену наподобие смотрового окна.
Мирра Джутхани сидела на коврике для медитаций. Отрешённое лицо, руки-тряпки. Ладони безвольно покоились на контактных пластинах съёмного устройства. Панель горела четырьмя рядами зелёных индикаторов. Мигал алый огонёк переполнения: тревога! Двое охранников торопливо вставляли в последнее приёмное гнездо пятый аккумулятор.
— Они с ума сошли?! Решили её досуха высосать?!
— Доктор Шукла… он сказал…
— Что он сказал?!
Всем телом Бхимасена развернулся к Камалю.
— Он говорил, — Камаль отшатнулся, — что-то насчёт транквилизаторов. Циклы возбуждения-торможения… Я не специалист! Спросите у него!
Генерал вновь прилип к смотровому фальш-окну, вслепую нашаривая сенсор включения переговорного устройства. Вокруг него расцветали грозди дополнительных голосфер, моргали индикаторы, возникали и схлопывались акуст-линзы. Бхимасена ничего не замечал: он был поглощён происходящим в окне.
Охранники наконец вставили аккумулятор в гнездо. Панель откликнулась новой цепочкой зелёных огоньков. Вот она сравнялась с предыдущими четырьмя, вспыхнул алый аларм…
— Они её убьют!
Аларм погас. Медленно, как во сне, Мирра Джутхани начала заваливаться набок. Охранники не дали ей упасть: подхватили, отнесли на кушетку, бережно уложили. Бхимасена разглядел нашлёпки дистанционных датчиков на плечах и шее женщины. Всё-таки они контролировали её состояние. Есть надежда, что Шукла с Пурохитом не сошли с ума и не угробили мать Натху.
Что они затеяли?!
— Припадаю к вашим стопам, ваше превосходительство, — ожила над головой акуст-линза. — Сеанс окончен, я отпираю дверь. Готов понести наказание.
Прежде, чем выйти, Бхимасена сделал десять глубоких вдохов и выдохов. Он в порядке. В полном порядке. Он спокоен. Он совершенно спокоен, вашу мать!
— Всё хорошо, наиб-субедар. Вы действовали по уставу. Или по инструкции, не важно. Сообщите мне ваше имя и фамилию. А также фамилию и звание вашего непосредственного начальника.
Молодой начкар побледнел сильнее, чем тогда, когда генерал намеревался разорвать его на куски. Тем не менее, голос его был сух и твёрд:
— Наиб-субедар Викрам Баччан. Мой непосредственный начальник — субедар-майор Гупта.
— Я настоятельно попрошу субедар-майора Гупту вынести вам благодарность от лица службы. Да, вы не ослышались: благодарность. Спасибо, что удержали меня. Теперь отведите моё превосходительство в процедурную.
«Многоуважаемая […]!
К Вам обращается руководитель чайтранского антического центра „Велет“ Рама Бхимасена. Простите меня за возможную бестактность, но мне очень важно знать, не случалось ли с Вами когда-либо измененных состояний сознания, эмоциональных расстройств или иных нетипичных состояний, связанных с Вашим сыном [дочерью], антисом […] и предположительно грозящей ему [ей] опасностью? Если нечто подобное с Вами когда-либо происходило, очень прошу сообщить о сопутствующих обстоятельствах и о том, каким образом Вы в итоге вышли из этого состояния. Буду крайне признателен за любой Ваш ответ. Поверьте, это не праздное любопытство.
Ещё раз прошу прощения за беспокойство.
Генерал перечитал текст. Он никогда не был силён в дипломатии. Кажется, удалось подобрать обтекаемые и безобидные формулировки. По крайней мере, ничего лучшего ему на ум не пришло. Глубоко вздохнув, Бхимасена подключил базу данных «Велета» и запустил программу обработки. Она заполняла пропуски в письмах и оставляла в тексте кого-то одного: сына или дочь с соответствующим местоимением.
Письма предназначались матерям всех ныне здравствующих антисов Ойкумены.
— …Мы не можем всё время держать её на транквилизаторах!
— Так выведите её из истерики! Лечите её!
— А мы что делаем?
— Вы скачиваете энергию в ноль! В гроб её загнать хотите?!
— Это и есть лечение.
Голос доктора Пурохита был тихим и вкрадчивым. Чтобы расслышать его слова, Шукле и генералу пришлось замолчать, и даже дышать не слишком шумно. Бхимасена развернулся к психотерапевту:
— Лечение? В чём оно заключается?
— Это вам лучше объяснит коллега Шукла. Это была его идея, но я её полностью поддерживаю.
— Я объясню! — глаза живчика Шуклы загорелись. — Вы, конечно, не специалист, но я постараюсь… Транквилизатор, который ей вводили, оказывает угнетающее воздействие на нервную систему. Он ослабляет эмоциональные реакции: в первую очередь — тревогу, страх, беспокойство, навязчивые мысли. Кроме того, препарат обладает седативным действием, вызывая общее торможение нейронных процессов в определенных участках коры головного мозга. Это приводит к апатии, рассеянности, сонливости…
— Это Мирре и нужно? — перебил врача Бхимасена. — Успокоиться? Выспаться?
Шукла всплеснул руками:
— Ах, если бы всё было так просто! Случай госпожи Джутхани сложнее. Как выяснилось, она продолжает страдать даже под действием препарата. Даже во сне! А страдание, как вам известно, ведёт к накоплению избыточной энергии. Что, в свою очередь, вызывает возбуждение нейронной активности, сводя на нет действие транквилизатора, что ведет к пробуждению пациентки, а в бодрствующем состоянии её страдания усиливаются…
— В данный момент, — вмешался доктор Пурохит, — госпожа Джутхани — живой нейро-энергетический генератор с положительной обратной связью. Нервное возбуждение стимулирует усиление страданий и выработку энергии, выработка энергии — усиление нервного возбуждения, и так по кругу…
— Вернее, по восходящей спирали. Транквилизатор лишь замедляет этот процесс. Поэтому я решил применить «метод опустошения», разработанный профессором Упадхьяя три столетия назад. Эта методика не слишком распространена. Её применяют, когда другими способами невозможно разорвать «положительную обратную связь», как верно выразился мой коллега.
— Разумеется, мы контролируем общее состояние и энергоресурс пациентки. Её жизни ничто не угрожает.
Через смотровое окно — на сей раз настоящее — Бхимасена глянул на женщину, мирно спящую на кушетке. Даже во сне лоб её бороздили складки, а уголки губ были горестно опущены. По крайней мере, Мирра не билась в истерике. Наверное, доктора правы. Нельзя же всё время держать её на транквилизаторах?
— Дайте-ка подумать, господа, — генерал прошёлся из угла в угол, двумя пальцами растирая вспотевшую переносицу. — Вы запустили обратный процесс? Откачка энергии уменьшает нервное возбуждение. При этом Мирра начинает меньше страдать, выработка энергии уменьшается…
— Браво, коллега! — просиял доктор Шукла. — Лучше не скажешь!
— Она проснётся здоровой? — иронического «коллегу» Бхимасена доктору простил. — Прекратит истерить?
— Н-нууу…
Шукла замялся.
— Это было бы идеально. Увы, идеалы существуют только в пропаганде. Это длительный процесс. Потребуется несколько циклов…
— Сколько?!
— Затрудняюсь сказать. Важно, чтобы состояние пациентки окончательно нормализовалось. Но я уверен: мы на верном пути!
— В процессе съёма излишков энергии, — вмешался доктор Пурохит, — я вошёл в галлюцинаторный комплекс госпожи Джутхани.
Он замолчал. Мялся, хмыкал, покашливал. Теребил седую бородку, отводил взгляд.
— Вы и раньше входили в её галлюцинаторный комплекс! — не выдержал генерал. — Вы увидели что-то новое?
— Скорее, не увидел. Как вы помните, в комплексе всегда присутствовал Натху. Взбегал по ступеням к алтарю, взлетал в небо, возвращался…
— Да, я помню. Мне рассказывали. Вы же, в частности, и рассказывали. И что теперь?
— Его там больше нет.
— Нет?!
— Ну, почти нет. Бледная тень. Едва различимый призрак.
— Мирра начинает забывать сына? Больше не представляет его под шелухой? Это её беспокоит? Нервирует? Сводит с ума?!
— Будь это так, всё было бы проще. Хватило бы транквилизаторов и сеансов обычной психотерапии. Я предполагаю, что причина её паники существеннее. Сработал какой-то внешний фактор, и я боюсь даже предположить, какой. Готов допустить, что у неё и правда имелась некая связь с сыном. Теперь эта связь прервалась, или почти прервалась.
— Конкретизируйте!
— Увы, — доктор картинно развёл руками. — Тут моей квалификации недостаточно. В Чайтранском исследовательском центре психоэнергетики есть специалисты. Я мог бы связаться…
— Связывайтесь! Немедленно! Можете действовать от моего имени. Но помните о секретности и неразглашении! Со всех, кто будет иметь дело с матерью Натху, мне придётся взять подписку.
«Внешний фактор. У неё имелась связь с сыном. Теперь эта связь прервалась».
Верил доктор Пурохит в собственные слова или нет, но генерал ухватился за них, как утопающий за соломинку. Если доктор прав, если это не просто истерика, если и впрямь есть реальная причина… Быть может, ничто не ново под звёздами Ойкумены? Что, если подобное уже случалось?
Мы рехнулись, думал он, набирая текст послания к матерям антисов. Мирра, Кешаб, доктора, я, вся галактика сверху донизу. Я — администратор; бывший военный. Что я понимаю в происходящем? Что могу сделать?! А от меня требуют. На кону даже не карьера — моя жизнь. Я тычусь наощупь, вслепую, наудачу. Что бы я предпринял, будь я кадровым разведчиком? Генерал попытался представить себя на месте Яна Бреслау, ларгитасца, о котором успел собрать материалы в ходе подготовки операции, но писк зуммера прервал его размышления.
Программа подстановки имён и адресов дала сбой. Это была очень простая программа, рассчитанная на среднего, очень среднего пользователя. Когда вместо однозначного варианта она наткнулась сразу на два имени, программа впала в ступор и запросила человеческой помощи.
— Ну да, близнецы, — пробормотал себе под нос Бхимасена. — Гематры Рахиль и Самсон Коэны. Единственные антисы-близнецы из ныне живущих.
На всякий случай генерал сверился с базой. Мать, Элишева Коэн. Жива. Номер уникома… Бхимасена вручную внёс имена близнецов в текст письма и запустил программу дальше. Через минуту обработка была закончена. Всплыло системное сообщение:
«Желаете отправить сообщения по гиперсвязи? Да / Нет».
В кармане запиликал уником.
— Да!
Побоку экономию — время дороже!
Прежде чем ответить на вызов, Бхимасена решительно ткнул пальцем в «Да». Он не отказал себе в удовольствии пронаблюдать, как три сотни виртуальных конвертов стаей вспугнутых птиц уносятся в глубину сферы, всасываются в чёрное жерло служебного гипер-канала.
Исчезают.
— Слушаю!
В сфере возник благообразный лик доктора Пурохита.
— Я договорился с профессором Чатурведи из центра психоэнергетики. Они готовы принять госпожу Джутхани на обследование. Конфиденциальность, подписка о неразглашении, трое посвящённых — профессор всё прекрасно понимает. Он ждёт нас через час.
— Отлично. Я выезжаю.
IIСаркофаг
После ухода хайль-баши они попали в слепое пятно. Их обходили стороной, отводили взгляды, не пытались заговорить. Жить без оскорблений и угроз стало проще, но такое демонстративное игнорирование быстро начало тяготить Гюнтера. Они в своём праве, убеждал Гюнтер-медик Гюнтера-невротика. У них действительно проблемы. Из-за нас, между прочим!
Невротик злобно отмалчивался
Посольство оцепила вооружённая стража. Внутрь, на территорию, стражники не совались, но взяли под усиленную охрану парадный вход и задние ворота. Патрули прохаживались вдоль стен и фасада.
— В соседних зданиях наблюдательные посты, — предупредила доктор ван Фрассен. — Резерв наготове, где-нибудь поблизости. Сбежать и не думайте. Никаких шансов.
— Аэромоб? — заикнулся было Гюнтер.
И сник под взглядом Регины.
— Аэромоб, кавалер? Куда вы полетите? В пустыню?! Кстати, в случае побега хан казнит всех оставшихся.
— Тогда зачем нас взяли под стражу?
— В смысле?
— Ну, если нам всё равно некуда деваться?
— Чтобы вы были сговорчивее, Гюнтер. Угрозы — намёки Кейрина.
— А казни?
— Это уже не намёки. Это действия, и вам стоит это учесть.
К слову, доктор с мужем и сыном не поддержали бойкот пришельцев. Но у посла прибавилось забот, и он не мог остаться с гостями. Артур слонялся рядом, поглядывал на Натху, на Гюнтера, явно желая о чём-то поговорить — но стеснялся или осторожничал. Регина на вопросы отвечала, но была мрачнее тучи, и Гюнтер почёл за благо не донимать женщину.
Союзниками следовало дорожить.
Натху бродил от окна к окну, выглядывал наружу и горестно вздыхал. Машинально он постукивал булавой по полу, словно хромой — тростью, отчего половицы жалобно скрипели и трещали. Брамайн вновь занялся исследованием возможностей собственного тела. На него старались не смотреть. Особо чувствительных тошнило. Гнетущее ожидание тянулось, мотая нервы на локоть, и Гюнтер даже обрадовался, когда в дверях возник кривой хайль-баши.
— Опора Трона желает вас видеть, — на сей раз хайль-баши был краток. — Тебя, колдун, и тебя, Аль-Сахира Химаятан. Следуйте за мной.
Объяснюсь, сказал себе Гюнтер-медик. Кейрин-хан человек? Человек. Разумный? Разумный. А два разумных человека всегда найдут общий язык.
Гюнтер-невротик только вздохнул.
— Натху, жди меня здесь. Я скоро вернусь.
Мальчик послушался, но без охоты. Не наломал бы дров, с тревогой подумал Гюнтер, идя по коридорам. Уловив ментальный посыл доктора, он снял барьеры.
«Когда войдём, опуститесь на колени».
«Зачем?»
«Надо. Делайте, как я».
«Хорошо».
Почему раньше следовало простираться ниц, а теперь достаточно встать на колени, Гюнтер так и не понял. Варварские ритуалы были выше разумения кавалера Сандерсона. То ли дело научное титулование Ларгитаса! Просто и структурно: кавалер — магистр-ассистент, барон — приват-доцент, граф — адъюнкт-профессор…
— Дозволено встать.
Сегодня был краток не только кривой хайль-баши.
— Ты принёс амулет, колдун?
Маленькая комната, чище и опрятнее всех, что Гюнтер до сих пор видел в посольстве. Стёкла окна вымыты до блеска. Светло-розовая драпировка стен лишь слегка выцвела. На полу можно обедать — ни пыли, ни сора. Кресло с узорчатым сиденьем, ножки в виде львиных лап. Низенький столик с пустой вазой для фруктов.
Всё.
Креслом Кейрин-хан воспользоваться не пожелал. Он стоял рядом, весь в чёрном с серебром — хищный, властный, строгий. Хан ждал ответа.
— Нет, о великий.
Гюнтер с удивлением выяснил, что делает успехи. Величанье слетело с языка само собой — и ничего, не покоробило.
— Причина?
Хан был искренне заинтересован. Признаков гнева он не выказывал, но всё могло измениться в любую секунду.
— Как я и говорил вчера, у меня нет амулета.
— Я повелел тебе его сделать.
— Прошу прощения, о великий, но это не в моих силах.
— Ты слаб?
— Я не умею делать амулеты.
«Осторожнее, — пришёл посыл от доктора ван Фрассен. — Взвешивайте каждое слово!» Регина замерла в двух шагах позади Гюнтера, глядя в пол, но даже не прибегая к эмпатии, кавалер Сандерсон ощущал исходящее от неё напряжение.
«Я постараюсь».
Диалог не занял и десятой доли секунды.
— Колдун не умеет делать амулеты? Наверное, ты плохой колдун.
— Вы правы, о великий. Я плохой колдун.
— Плохой колдун — хозяин сильного джинна? Как же ты управляешь им?
— Позвольте объяснить…
— Позволяю.
Гюнтер сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду. «И не пытайтесь!» — сказала ему вчера доктор. Сейчас Регина молчала. Нет, он всё же попытается — другого выхода ему не оставили. Если Кейрин-хан умён, он поймёт.
— Я не управляю Натху при помощи амулета или иного колдовства. Джинн — мой сын. Мой родной сын. Как отец управляет сыном?
— Как? — заинтересовался хан. — Плетью?
— Словами. Говорит, что можно, чего нельзя. Велит что-то сделать или чего-то не делать. Мне казалось, так у всех…
— Не у всех, колдун.
— Тем не менее, в наших отношениях с сыном нет никакого волшебства.
С минуту Кейрин-хан молчал, покачиваясь с пятки на носок. Мерно скрипели половицы. Звук был гипнотическим, усыпляющим. Гюнтер не выдержал, моргнул.
— И он тебя слушается?
— Не всегда, — честно признался кавалер Сандерсон. Улыбка хана была ему ответом. — Натху ещё ребёнок. А дети бывают непослушны.
— О великий, — напомнил хан.
— Дети бывают непослушны, о великий.
— Непослушный джинн, — Кейрин-хан отвернулся от Гюнтера. Он ни к кому не обращался, он размышлял. От его тона мурашки бежали по телу. — Непослушный аль-ма́рид. Нет, хуже: непослушный ифрит. Аль-ма́рид — твой сын, колдунья. Сын колдуна — ифри́[8], в том нет сомнений. Ифриты могучи, но глупы. Их поступки непредсказуемы. Их желания буйны. Это плохо. Опасно.
Хан прошёлся по комнате взад-вперёд, выглянул в окно. Ифриты глупы, мысленно повторил Гюнтер. Натху — ребёнок, его наивность легко принять за глупость. Объяснить это Кейрину? Сейчас Гюнтер уже не был уверён, что хан его поймёт.
Ему сделалось зябко, когда Кейрин остановился перед ним.
— Я вижу две стороны монеты, колдун. Ты или искусный лжец…
Пауза повисла топором. Вот сейчас хан кликнет стражу и прикажет отрубить лжецу голову.
— Или ты говоришь правду.
— Я бы не осмелился…
Повелительный жест заставил Гюнтера умолкнуть.
— Допустим, ты честен.
У Гюнтера отлегло от сердца. Так, самую малость.
— Шейх Абу Аббас сказал по этому поводу следующее: «Запрещено убивать джиннов без причины. Так же, как не разрешено неоправданное убийство человека, так и убийство джинна без уважительных причин считается запретным. Притеснение в любой форме и в любом проявлении считается запретным. Даже притеснение неверующих джиннов порицаемо и запрещено». Но джинн, который не слушается, не может находиться в моём городе. Он должен либо умереть, либо уйти, либо повиноваться. Повиноваться мне, и не с помощью жалких слов убеждения. Ты не умеешь делать амулеты? Ничего, это простительно. Зато она умеет.
Указующий перст упёрся в доктора ван Фрассен:
— Смотри внимательно, колдун. И ты смотри, чародейка. Смотри и слушай.
Кейрин-хан извлёк что-то из-за пазухи, раскрыл ладонь. На ладони хана, словно вырезанной из твёрдого старого дерева, лежал брелок: серебряная флейта. Миниатюрная копия флейты Регины ван Фрассен.
— Вот амулет, который даёт мне власть над джинном Артуром. Ты ведь знаешь, что это такое, чародейка?
— Знаю, о великий.
Лицо доктора осталось бесстрастным, но по тому, как женщина машинально удвоила ментальные блоки, закрыв свой мозг от любых посягательств, Гюнтер понял: она потрясена. Сбита с толку. Не понимает, что происходит.
Умножить всё это на десять, и мы получим кавалера Сандерсона.
— Ты сделаешь такой же для сына колдуна. Если что, пусть колдун тебе поможет. Понадобится ювелир — скажите Абд-аль-Ваккасу. Он пришлёт вам мастера. Ювелир сделает амулет — такой, как вы скажете — а ты научишь колдуна, как наполнить его волшебной силой. Или сделаешь это сама, мне всё равно.
Хан помолчал, что-то прикидывая.
— Я милостив. Даю вам три дня. Через три дня амулет должен быть у меня. Это моё последнее слово.
У дверей Кейрин-хан остановился.
— Мне донесли, что вы привели в город живых чудовищ. Где они?
— Здесь, о великий. В подвале.
— Ключ от подвала?
— Он у меня.
Кейрин молча протянул руку, и Регина вложила в неё ключ.
— Любопытно будет взглянуть на них, прежде чем мои люди отправят их на бойню, — хан задержался на пороге. Больше всего он напоминал коршуна на жёрдочке. Глаза с желтоватыми белками смотрели на женщину и молодого человека в упор, не моргая. — У вас три дня. Не медлите. Моя милость безгранична, но терпение имеет пределы.
— Ваш сын аутист?
Всё сошлось. Странное поведение «джинна», его молчаливость, чрезмерная фиксация внимания на одном объекте, нелюбовь к обуви и головным уборам, бесстыдное расхаживание нагишом — и болезненная стеснительность, когда нужно заговорить с незнакомым человеком. Целый ряд мелочей: нюансы моторики, мимики, взгляда… Врач, имеющий опыт работы с несовершеннолетними, Гюнтер не касался сознания молодого человека, но сейчас, когда паззл сложился воедино, картина нарисовалась вполне отчётливая.
— Да.
Доктор ван Фрассен находилась в замешательстве.
— Социализированный?
— В значительной степени.
— За каким чёртом вы посадили его на поводок?!
— Я…
— Зачем привязали его к этому тирану?!
— Я не…
— Чего вы добились? Теперь этот дикарь желает, чтобы я проделал то же самое со своим сыном! Вы меня подставили! Всех подставили! Если Кейрин не получит амулет, он начнёт убивать заложников — вы сами это сказали! Что вы, чёрт вас дери, натво… Ай!
Ментальная «пощёчина» обожгла сознание кавалера Сандерсона, словно Гюнтер и не был укрыт двойным периметром защиты. До слуха запоздало долетел краткий всхлип флейты.
— Извините.
В голосе Регины не было и тени раскаяния. Лишь необходимая дань формальной вежливости.
— У вас начиналась истерика. Это самый быстрый способ её остановить. Успокоились? Готовы слушать?
— Как вы это сделали?!
— Потом объясню, если захотите. Но сначала Артур. Вы всё поняли верно, кавалер, но неправильно.
От последней фразы Гюнтер впал в секундный ступор.
— Хорошо, я слушаю.
Успокоился, отметил Гюнтер-медик. Я действительно успокоился. Я по достоинству оценил профессиональные навыки доктора ван Фрассен. Гюнтер-невротик криво ухмыльнулся. Встряска пошла тебе на пользу, буркнул он.
— Давным-давно, — доктор ван Фрассен зажмурилась. Впору было поверить, что она рассказывает сказку, хитрую небывальщину, — я прилетела на Шадруван, чтобы лечить Артура. Ему тогда не было и пяти. Сколько вашему сыну?
— Семь. А может, пять. Всё очень сложно.
— Ладно, неважно. Артур был младше. Крайне запущенный случай. Артур сейчас и Артур тогда — это небо и земля, поверьте. Всё осложнялось здешним феноменом — Скорлупой. Ларгитасцы не могли ходить сквозь неё, местные Скорлупы не замечали. Артур мог. В Скорлупе он становился недосягаем для нас. Зайди он внутрь, и мы теряли с ним контакт. Однажды его укусила змея… Ладно, это тоже неважно. Короче, я не могла всё время находиться при мальчике. Поводок был необходимостью.
— По какой системе? — не утерпел кавалер Сандерсон.
— «Три свистка».
— Способы воздействия?
— Привлечение внимания, наказание, перехват моторики. Тут, правда, имелись свои нюансы… Впрочем, что это я? Ловите!
На сей раз Гюнтер был готов. Поймав запакованную энграмму, он замешкался — и доктор ван Фрассен кивнула:
— Открывайте прямо сейчас. Так будет проще и понятней.
— И быстрее, — кивнул в ответ Гюнтер.
Он распаковал послание.
…Грохот взрывов перекрывает флейта. Между двумя молодыми людьми стоит ребенок. Артур Зоммерфельд держит отца за руку.
— Посмотри на брелок.
Игрушечная флейта на ладони. Картинка в чужом мозгу — в мозгу Николаса Зоммерфельда: шоссе, взрывы, двое людей от земли до неба, и ребенок между ними.
Музыка. Флейта.
— Тебе часто понадобится вызывать Артура из его внутреннего мира наружу. Иначе ничего не получится. Артуру там хорошо, доброй волей он не пойдет. Будь ты телепатом, ты бы выстроил поводок сам. Ничего, я сделаю это за тебя.
— Поводок?
Посол хмурится.
— Я свяжу тебя с сыном напрямую. Флейта — символ, спусковой крючок. Со временем нужда в ней отпадет. Если ты свистнешь один раз, Артур обязательно услышит тебя. Внимание ребенка сразу после вызова сосредоточится на тебе. Ты сможешь объяснить, научить; приказать, наконец.
— А если он не послушается?
— Тогда ты свистнешь во второй раз. И Артур вернется, потому что ему будет больно. Первый раз — вызов. Второй — наказание за непокорство. Ребенка иногда следует наказывать. Особенно такого сына, как твой.
— Если я свистну в третий раз, Артур…
Умрёт, думает посол. Умрёт?
— Ты глупее, чем я думала. Нет, Артур останется жив. Третий раз даст тебе доступ к мозгу сына. Очень ограниченный, очень краткий — вряд ли больше двух минут. Но в это время двигательные центры Артура частично поступят в твое распоряжение. Ты сможешь шевелить его руками. Бегать его ногами. Донести ложку с супом до рта. Понимаешь?
— Зачем мне это надо?
— Допустим, ребенок стоит на подоконнике. Окно раскрыто. Пятый этаж. Артур вполне способен, уйдя в себя, сделать шаг вперед. Он уверен, что полетит. Третий раз — страховочный трос.[9]
— Теперь он и вправду может летать, — улыбнулась доктор ван Фрассен. Её глаза оставались сухими, но казалось, что женщина плачет. — И нет, тот брелок — не копия моей флейты. Это моя флейта — копия брелока. Её мне подарили позднее.
— Вы привязали Артура к отцу?
Он спрашивал очевидное. Требовалось время, чтобы привести мысли в порядок, переварить увиденное. По отношению к чужому воспоминанию слово «увиденное» не подходило, но Гюнтеру сейчас было не до нюансов терминологии. В последнее время он полагал, что это его биография исключительная, в смысле, исключительно дерьмово складывается. Биография Регины ван Фрассен, даже представленная вот такими фрагментами без начала и конца, поколебала Гюнтера в его уверенности.
— Да.
— Тогда при чём тут Кейрин-хан? Как у него оказался брелок-инициатор?
Доктор пожала плечами:
— Не знаю. Выкрали, наверное. Он приказал, и брелок выкрали. Ник уже лет пятнадцать им не пользовался — не было нужды. Вот и не хватился.
— Выкрали? Но ведь инициатор так не работает!
— А я вам о чём твержу? Конечно, не работает.
— Индивидуальная привязка, тонкая пси-настройка…
Под взглядом доктора Гюнтер умолк, не договорив. Ну конечно, она это знает лучше него. Распелся, понимаешь, соловьём, как студент на экзамене, вытянув удачный билет.
— Кейрин-хан этого не знает, — подвела Регина итог. — Для него брелок — волшебный амулет, дающий власть над джинном.
— Но ведь если он его опробует на практике…
— Уже опробовал. Я не знаю точно, но я уверена в этом. Желания хана просты и конкретны. Он хочет, чтобы Артур защищал город от чудовищ? Артур защищает, и весьма успешно. Хочет, чтобы Артур ему не перечил? Артур не перечит. Артур вообще немногословен, как вы успели заметить. Для Кейрина амулет действует.
— Но тогда… Что, если подсунуть ему обычную безделушку? Ракушку, свирельку? Копыто на цепочке?! Я скажу, что это амулет для подчинения Натху — вот, сделал, как вы приказали. Натху тоже не из разговорчивых. А если хан захочет проверить амулет на практике… Я попрошу сына выполнить то, что требует Кейрин.
— В смысле? Кейрин же услышит вашу просьбу! Он деспот, но не идиот!
— Я попрошу так, что он не услышит.
— У вас с сыном связь? — доктор задохнулась. — Ментальная связь? Обоюдная?
— Да, связь.
— С антисом?! Вы с ума сошли!
— С антисом. Это длинная история, я вам как-нибудь расскажу.
Если останемся живы, чуть не брякнул Гюнтер.
— Хороший план, — доктор поджала губы, размышляя о чём-то неприятном. Когда взгляд её падал на Гюнтера, казалось, что она видит его впервые. Нет, она не пыталась проникнуть в сознание молодого человека, но холодок во взгляде доктора заставлял Гюнтера нервничать. — Если только…
— Что?
— Если только Кейрин не потребует от вашего сына убить кого-нибудь.
— Он может?!
— Ещё как! Просто чтобы убедиться в послушании джинна. Это вполне в его духе.
— Кого он выберет на роль жертвы?
Ты, сказал Гюнтер-медик Гюнтеру-невротику. Ты что, уже прикидываешь, кем готов пожертвовать ради собственной безопасности?
— Кого? — повторила доктор. — Например, вас.
Гюнтер не успел ничего ответить. Он даже примерить на себя этот кошмар не успел, потому что над посольством загремел гром, а в посольстве поднялся крик.
IIIЛаргитас
«Что бы я делал, будь я директором антического центра?»
«Что бы я делал…» — пять шагов, заложив руки за спину. «…будь я директором…» — шесть шагов с ускорением, постукивая кулаком правой руки в ладонь левой. «…антического центра» — семь шагов вразвалочку, руки висят вдоль тела. И все с начала: «Что бы я делал, будь я…»
И комиссар Рюйсдал на скамеечке, с вязанием в руках.
Для Тирана опыт контактов с антисами ограничивался историей Отщепенца. Беглеца, поправил себя Тиран. Какой он теперь Отщепенец? Бегает в долбаных тьмутараканях, а ты его лови! Ещё в активы можно было занести эксперимент, проведенный не так давно — а кажется, вечность тому назад. Гюнтер с сыном мирно куковали в бункере, Великая Помпилия взасос целовалась с просвещённым Ларгитасом, брамайны топтались на границах системы, не зная, удрать или ввязаться в безнадежный бой, а Яна Бреслау если и интересовало что-то экстраординарное, так этим была трава «пу́танка». Ладно, ее влияние на обычного человека в целом изучено. Энергет, техноложец, варвар — без разницы. А что вы скажете насчет антисов?!
Тиран подал начальству заявку на эксперимент. На следующий день он получил «добро». Само по себе «добро» недорого стоило, в последние дни Бреслау отказа не знал, но вместе с разрешением он получил финансирование.
С антисами Тиран связывался лично. Сперва хотел поручить это своему заместителю, полковнику Госсенсу, но быстро передумал. Среди исполинов космоса были бедняки и богачи, врачи и домохозяйки, домоседы и бродяги, и вовсе отребье, не вылезавшее из тюремных камер — вроде печально известного Папы Лусэро! — но сам титул антиса дорогого стоил. Кроме того, иметь дело Тиран мог только с гематрийскими антисами, чьё правительство было в курсе бомбардировки Шадрувана и появления злополучного Саркофага. Вне зоны Саркофага трава не действовала, а зону давным-давно наградили статусом закрытой. Начни Ян Бреслау разговор с представителями других рас, и эксперимент грозил превратиться в разглашение государственных тайн.
Поиск контактов занял минимум времени. Обзвон кандидатов тоже прошел быстрей быстрого. Тиран звонил антису за антисом, мужчинам и женщинам, и предлагал сущую малость: слетать на Шадруван. Там добровольцу вменялось в обязанности выкурить косячок «пу́танки» и предоставить научной разведке Ларгитаса исчерпывающий отчёт о последствиях. За это добровольцу гарантировали единоразовую выплату в размере ста тысяч экю.
Тиран полагал, что первый же антис, кому он позвонит, даст согласие. Он ошибся. Антисы отказывались один за другим. Изнасиловав бухгалтерию Управления, Тиран поднял награду до ста пятидесяти тысяч.
Пустое дело. Антисы отказывались.
Двести тысяч.
Когда он в третий раз связался с Рахилью Коэн, лидер-антисом расы Гематр, Рахиль в третий раз ответила отказом. Но распрощаться на этом она не спешила.
«Мой брат Самсон, — равнодушным тоном, что для гематров было нормой, произнесла Рахиль. — Он нуждается в средствах».
«Сколько?» — поинтересовался Тиран.
В таких вопросах он смыслил не хуже самого могучего-размогучего антиса.
«Триста двадцать тысяч».
«Хорошо».
«Необлагаемых налогом».
«Устроим. В крайнем случае, увеличим на сумму налогов. Какова вероятность, что ваш брат в этом случае согласится?»
«Восемьдесят семь целых три десятых процента».
Рахиль не соврала. Когда Тиран связался с Самсоном, братом-близнецом Рахили, тот колебался ровно на двенадцать целых семь десятых процента, после чего дал согласие. Самсон Коэн был человеком обеспеченным, но исключительно плодовитым. После рождения девятого ребенка он решил перебраться в дом попросторнее, а для этого ему не хватало двухсот семидесяти тысяч экю.
Плюс пятьдесят тысяч на мебель и леденцы.
Бухгалтерия взвыла. Тиран поднял среди ночи генерала ван Цвольфа. В четыре руки они удушили бухгалтерский протест. Аванс в размере половины суммы перечислили Самсону на указанный антисом счёт. Самсон лично консультировал бухгалтерию в смысле ухода от налогов. Главбух Управления после этого позвонил Тирану, пьяный в стельку, и признался, что заплатил бы и вдвое больше — схема, озвученная Самсоном Коэном, не имела цены. Пользуясь ей дальше, бухгалтерия Управления (и лично главбух!) экономили в год уйму денег.
Тиран поздравил главбуха, выключил коммуникатор и вздохнул. Ты — жертва заговора, сказал Бреслау сам себе. Дурак и жертва. Чёртовы гематрийские антисы! Они знали, что Самсону нужен новый дом! Знали и тянули резину, повышая ставки, пока ты не созрел — и тогда уже Рахиль озвучила тебе требования. Вероятность твоего согласия на ключевом этапе они рассчитали ещё после первого звонка. Приятно видеть, дружок, что ты добился желаемого результата. И очень неприятно быть игрушкой в чужих руках.
Ладно, проехали.
Получив деньги, Самсон честно улетел на Шадруван. Там ему дали травы, забили косяк, поднесли огоньку — и Самсон сделал первую затяжку. После чего с Тираном по гиперу связался начальник службы безопасности станции, которого назначили куратором эксперимента, и казённым тоном уведомил: после первой затяжки достопочтенный мар Коэн стартовал, то есть вышел в большое тело. Чтоб вы скисли там, в Управлении, читалось в голосе безопасника. Нам ещё повезло, что Самсон не стартовал по-горячему! Саркофагу-то плевать, а вот станцию выжгло бы дотла.
Шесть часов Тиран провёл, как на иголках, не зная, что делать. На седьмом часу ожидания Самсон вышел на связь с Элула. Доклад антиса занял две минуты. Мой организм, объяснил Самсон, воспринял нарушение связей между раздражителем и реакцией, как критическое. Угроза, сбой системы. В подобных случаях мы, антисы, уходим в волну. Конец связи, жду оставшуюся сумму.
Стоп, велел Тиран бухгалтерии. Никаких перечислений!
Он перезвонил Самсону. Я ждал вашего звонка, сообщил антис. Гипер дорогой, если вы хотите знать подробности — выясняйте их за свой счёт. Со стартом всё понятно, прервал его Тиран. С оплатой гипера — тоже. Что случилось после старта?
«Я оказался на орбите Шадрувана, — Самсон был краток, не желая вводить Тирана в расходы. — Вплотную к планете. Под шелухой это выглядело как пустыня».
Вы были на краю пустыни, спросил Тиран. Так?
«Нет, не так. Фактически я уже зашёл в пустыню, но недалеко. Оценив обстановку, я вернулся и улетел на Элул. Для связи с вами мне не обязательно было высаживаться на Шадруване».
Вы могли бы пройти дальше? Глубже?!
«Мог бы, но не захотел. Там все пропитано нарушением связей между раздражителем и реакцией. Ближайший аналог: я словно продолжал курить „пу́танку“. С углублением в пустыню эффект усиливался. Это неприятно».
Вы боялись снова уйти в волну?
«Я не мог снова уйти в волну. Я уже вышел в волну».
Вы боялись непроизвольно вернуться в малое тело?
«Это исключено. Такой рефлекс у нас отсутствует. Я просто не хотел углубляться в неприятную для меня область. Ближайший аналог: духота, голод, опасность. Плохая видимость. Вы не платили мне за такие прогулки».
А если заплатим?
«Вы уже заплатили. Я жду, когда придет остаток гонорара. Вы ведь не станете нарушать свои обязательства?»
Не станем. Вы возьмётесь зайти в пустыню за дополнительное вознаграждение?
«Нет».
Кто-нибудь из антисов согласится зайти в пустыню поглубже?
«Вероятность согласия гематрийских антисов составляет три целых одну десятую процента. Вероятность согласия антисов других рас составляет ноль целых пять десятых процента».
Почему ноль? Я говорю об антисах других рас.
«Вы не можете с ними связаться, и знаете, почему. Полпроцента я оставил на всякий случай. Математика математикой, но случаются чудеса».
Это зацепка, отметил Тиран, завершив сеанс связи. Теоретически антисы могут пройти в Саркофаг под шелухой. Пройти, исследовать, вернуться, доложить. Могут, но не захотят, если верить Самсону. Пустыня, или что там ещё за чертовщина — она им не нравится. Три целых одна десятая процента. Ноль целых пять десятых процента. Вероятно, я бы сумел что-то выгрызть из этих отвратительных цифр. Вероятно, выгрызу в будущем. Сейчас мне никто не позволит отвлекаться от первого ларгитасского антиса. Вот, кстати, и будущее — вырастить Натху Сандерсона лояльным ларгитасцем, а потом, лет через двадцать, отправить через пустыню в Саркофаг. Надеюсь, этот проект будет курировать уже какой-нибудь другой Тиран. А я, на пенсии, ловя форель в горных реках, буду посылать всех в задницу, если ко мне обратятся за консультациями…
IVСаркофаг
— Гулять хочешь?
— Ага!
— Пошли.
Артур был немногословен. Это были первые слова, которые он произнёс, обращаясь к Натху, после драки в руинах. Мотнув головой, что значило «иди за мной!», он двинулся к выходу из зала собраний.
— Папа заругается, — вслух предположил Натху.
Ему очень хотелось гулять с этим взрослым мальчиком. Слова «юноша» Натху не знал, словосочетания «молодой человек» — тоже. К возрасту окружающих людей он относился своеобразно — обычное дело, если принять во внимание биографию Натху — и не слишком понимал, почему все придают этому такое значение. Артур и папа были ровесниками, но папа есть папа, а взрослый мальчик предлагал помириться. Ну да, помириться. Ну да, мальчик — Натху ясно видел мальчика, притаившегося в Артуре, и никакие внешние приметы не могли этого отменить.
— Мы тут, — Артур задержался на пороге. — Рядом.
В два шага Натху догнал его:
— Идём!
Здешние коридоры раздражали Натху. Они были рассчитаны на мелюзгу, и юный антис то цеплялся макушкой за светильники на потолке, то обдирал плечи, протискиваясь между стенками. Булаву он волочил за собой по полу, и Артур улыбался, слушая стук и скрежет. А может, взрослый мальчик улыбался чему-то своему.
— Тут рядом? — переспросил Натху.
Артур кивнул.
— Папа меня найдёт?
Артур кивнул ещё раз.
Найдёт, успокоился Натху. В зале, который он оставил, кипела склока: дяди и тёти искали виноватых. Склока была вкусной, насыщенной яркими, манящими запахами. Натху едва сдерживался, чтобы не съесть хоть капельку. Здесь, под Саркофагом, он всё время испытывал голод. Да, конечно, папа запретил без спросу приставать к людям. Так не делают, сказал папа. Но если голод, то может быть, так делают? Немножечко?!
От Артура тоже вкусно пахло.
Натху прислушался, пригляделся. Если он и нарушил папин запрет на приставания, то самую малость. Мальчик в Артуре летал. Ну да, точно летал. Это сейчас занимало Артура больше всего, он весь сосредоточился на полёте. Внимания Натху он не заметил: был занят или просто не умел замечать такое. Мальчик летал — не сейчас, когда-то, в жизни назад. Так сказали бы криптиды, если бы умели говорить. Воспоминание, сказал бы папа. Чувственное воспоминание.
Еда, сказал бы Натху.
Пользуясь рассеянностью Артура, он проник глубже. Жизнь назад сделалась чётче, резче, вкуснее. Руины, узнал Натху. Мы идём по коридорам, а Артур видит руины, где мы с ним дрались. Нет, это не наша драка. Это вообще не драка. Это дальше назад, чем наша драка. Меня там вовсе нет, зато есть тётя Регина. Она есть, но её почти нет, Артур её не вспоминает, она размыта, она — призрак, пустое место, живое отсутствие.
Что он вспоминает?
Сполохи в низком небе. Палевый жемчуг, аквамарин; выцветшая бирюза. Рябь теней на песке. Звон хрустальных подвесок. Песчаные волны вздымаются к окнам первых этажей. Фрески осыпались. Проломы в крепостной стене. Башни: четыре рухнули, пятая стоит, грозится шпилем.
Красиво.
— Жаль, меня там нет, — вздохнул Натху.
Артур не слышал. Артур вспоминал. Взрослый мальчик был, похоже, из тех мальчиков, которые большей частью слышат только себя.
Вздохнув ещё раз, Натху вернулся в чужое воспоминание. Нехорошо, некрасиво, но там ведь интереснее, чем в коридорах? Я с краешку, объяснил он папе-невидимке. Я же не без спросу? Я сказал ему: «Жаль, что меня там нет!» Я признался, а он промолчал.
Разрешил.
Вспоминательный Артур сидел на стене, свесив ноги. Изо рта и ноздрей его вырывались языки пламени. Ага, уже не на стене — над руинами, на туче голубоватого песка. Летает, отметил Натху. Выходит, он давно летает, с детства. Молодец. Лети выше, выше! Мы же играем, да? Мы уже прямо сейчас играем?! Словно подслушав призыв юного антиса, Артур-прошлый свечой рванулся вверх. С разгону он врезался в карусель сполохов: треск, вспышка.
«Ай! Больно! Хочу-хочу!»
Хочу-хочу, беззвучно закричал Натху, но Артур опять его не услышал, целиком поглощенный своей жизнью назад. Игра удалась на диво: шипели разряды молний, в воздухе кипел запах озона, сполохи превращались в вертлявый щит.
— Хочу-хочу!
«Артур, хватит! — еле слышно донёсся голос тёти Регины. — Спускайся!» И воспоминание померкло. Кажется, Артур принял какое-то решение, но Натху не стал выяснять, какое. Он и без того провинился перед папой.
— Пришли, — Артур распахнул дверь. — Вот.
Внутренний двор посольства когда-то был красив, но сейчас пришел в запустение. Фонтан не работал, воду берегли. Энергию насосов тоже берегли. Каменная чаша заросла колючим вьюнком, металлические части обгрызла ржавчина. Там, где ржавчина оказалась бессильна, металл покрыла грязная плесень. Пластик беседок обвис, прогнулся, в ажурном переплетении крыш зияли дыры. Кусты самшита утратили тёмно-зелёный глянец, потеряли форму. Чувствовалось, что ножницы садовника давно не прикасались к их ветвям. Дорожки заросли травой, жёсткой и рыжей от зноя. Клумбы оккупировал чертополох: седой, жилистый, колючий террорист. В дальнем углу двора, у окна, забранного решёткой, раскинула ветви чахлая, серебристая от пыли олива.
— Нравится? — спросил Артур.
— Нет, — честно ответил Натху.
— Мне тоже. Тебя зовут Сын Ветра?
— Нет. Я сын папы.
— Папу зовут Ветер?
— Папу зовут Гюнтер.
— Охотник сказал, что тебя зовут Сын Ветра.
— Какой охотник?
— С трезубцем. Он сказал, ты аватар их бога.
Натху пожал плечами. Ему было всё равно.
— Аватар — это джинн? Правоверный джинн?!
Натху зевнул.
— Марути, Сын Ветра, — упорствовал Артур. — Охотник меня обманул?
Натху повернулся, чтобы уйти. К счастью, Артур сменил тему:
— Играть будем?
— Да.
— Как?
Натху вспомнил Артурову жизнь назад. Сполохи, молнии, хочу-хочу.
— Давай летать?
— Кто выше?
— Ага.
— И ты говоришь, что не Сын Ветра?
Артур смотрел на него в упор, кривя рот. Назвать это улыбкой можно было лишь с большой натяжкой. Окажись на месте Натху кавалер Сандерсон, отметил бы, что Артур приятно удивлён. Складывалось впечатление, что Артур Зоммерфельд, джинн он или кто, замыслил что-то сложное, опасное, трудновыполнимое — и вдруг ему в руки вложили ключ к исполнению желаний.
— Кто выше, — Артур глянул вверх. — Хорошая игра. Чур, я первый.
Одежда сгорела в пламени, охватившем молодого человека. От восторга Натху захлопал в ладоши. Он хотел поделиться с Артуром их общей жизнью назад — вспыхивают руины, человек, сотканный из огня, взлетает над стенами, уходит в зенит; ответный взмах булавой, обещание «Убью!», ветер сдувает живой огонь в сторону — но не успел, потому что факел по имени Артур уже был далеко.
Задрав лицо к небесам, Натху следил за Артуром. Всё было как в воспоминании: туча голубоватого песка, на которую опирался летящий Артур, карусель сполохов в низком небе. Косматый шар солнца едва проступал из-за облаков, похожих на плесень, укрывшую металл фонтана. У подножия карусели Артур выдохся, свернул в сторону. Туча рассыпалась мириадами песчинок — и джинн, описав крутую параболу, приземлился рядом с Натху.
— Теперь ты, — Артур задыхался. — Давай!
Полёт дался ему нелегко. Ха, подумал Натху. Я тебя одной левой.
— Теперь я!
Два шага к фонтану: разбег. Прыжок на кромку чаши.
Толчок.
Второй прыжок: к небу
«Выше! Я выше! Лучше!»
Солнце — золотой апельсин за тенью бледных ветвей. Сполохи — вертлявый щит. Молнии навстречу. Рядом, вплотную. Щекочут. Царапают. Огненные копья, каждое похоже на Артура. «Сын Ветра? — спрашивают молнии-Артурчики. — Ты правда Сын Ветра?» Правда. Охотник, ты угадал! За каруселью, бешеной змеёй, кусающей собственный хвост — тьма. Кромешная тьма.
Космос. Свобода.
— Выше! Я выше!
Сполохи сплавились воедино. Щит налился красной медью. Выгнулся куполом. Укрепился рёбрами жёсткости, каждое с земную ось.
— Я выше!
Протяни руку — сорвёшь солнце. Выпьешь багряный сок.
Победишь Артура.
— Выше!
Боль обожгла, ослепила. Всем телом Натху ударился о несокрушимую медь купола. Ему показалось, что купол сжался в кулак, схватил, сдавил жертву в жарких объятиях. Дюжина молний хлестнула, сошлась в одной точке, желая вырвать у дерзкого сердце. Прыжок превратился в падение.
Ну уж нет!
— Я Сын Ветра!
Извернувшись кошкой, мальчик руками и ногами оттолкнулся от упругой подушки воздуха, нет, от собственного упрямства.
— Выше! Разобью!
Второе столкновение с куполом едва не стоило ему жизни.
— Выше!
Третий раз. Решающий, как в сказке. Да, третий раз.
— Я! Выше!
От фонтана за Натху следил Артур. Джинн закусил губу, не замечая, что на подбородок стекает кровь. Джинн ждал. Слабейший ждал поражения сильнейшего. Ревновать к могучему — риск. Показывать свою ревность — самоубийство. Значит, надо уравнять шансы. Волшебный меч? Чудесный бич? Заточение в кувшине?! Нет, медный купол неба над Саркофагом. И ангелы Творца с их молниями, преграждающими путь в горние выси. Однажды джинн имел несчастье испытать их гнев на своей шкуре, для Сына Ветра это было в новинку. Он сильнее, думал джинн, чувствуя во рту привкус крови — медный, как искры небес. Это хорошо. По нему и ударят сильнее. С раннего детства запертый в Саркофаге, Артур Зоммерфельд вырос как шадруванец и мыслил как шадруванец. Борясь за существование, отец и мать не имели возможности заниматься образованием сына. Будь Артур настоящим ларгитасцем, продуктом самой просвещённой планеты Ойкумены, кавалером или бароном какой-нибудь зубодробительной науки — он, вероятно, вспомнил бы, что под Саркофагом нет контакта между двумя реальностями: той, которую опрометчиво считали подлинной, и той, которую презрительно называли галлюцинаторным комплексом. Значит, у Натху, запертого в величайшем ограничении вселенной, нет шансов пробить свод, начав существование в двух реальностях одновременно. Мальчишка уже стартовал с Ларгитаса, понял бы джинн, а антис дважды стартовать не может. Мальчишка уже пребывает в большом теле, сплющенном в мёртвой хватке Саркофага до малого; ему не выйти в волну ещё раз. Питекантроп с дубиной, и никаких тебе волн, лучей и частиц, оставшихся по ту сторону купола.
Дважды в одну реку? Нет, нет и нет.
Будь Артур Зоммерфельд ларгитасцем, он восхитился бы собственным планом. Но к счастью или к сожалению, он мыслил себя джинном. Аль-ма́ридом, защитником города, в чьих жилах вместо крови течёт огонь. Он никогда не думал о себе, как о недоантисе.
С неба на двор посольства падал могучий ифрит-глупец, угодивший в ловушку. Сын Ветра или кто он там, истерзанный и обессиленный, ифрит лишился чувств. Объятый пламенем Артур взлетел навстречу, собираясь ударить в спину.
Честь? Совесть?
В битвах с чудовищами он узнал тщету этих слов.