– Сегодня нет ужина с друзьями?
Она машинально захлопнула книгу и посмотрела на него со смешанным чувством раздражения и стыда. Симон бросил взгляд на название книги: «Корпоративное право». Кари прекрасно знала, что у нее нет никакого повода испытывать угрызения совести, сидя на работе и читая книгу из университетской программы, поскольку более важного дела для нее никто не нашел. Такова специфика убойного отдела: нет убийства – нет работы. И Симон сделал вывод, что она покраснела от стыда, поскольку осознавала, что университетский экзамен заберет ее отсюда и она не оправдает надежд работодателя. А раздражение было вызвано тем, что, даже зная о том, что в принципе у нее нет никакого повода испытывать угрызения совести, она захлопнула книгу при его появлении.
– Сэм проводит выходные на западном побережье, занимается серфингом. А я решила почитать здесь, а не дома.
Симон кивнул:
– Работа полицейского не всегда увлекательна. Даже в убойном отделе.
– Тогда почему вы стали следователем по раскрытию убийств?
Она сбросила туфли и поджала босые ноги под себя. Как будто ждет подробного ответа, подумал Симон. Возможно, она относится к тем людям, которые предпочитают любую компанию одиночеству, которые лучше будут торчать в почти пустом офисе в надежде с кем-нибудь пообщаться, чем сидеть в полном покое в собственной гостиной.
– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но это был протест, – ответил Симон, присаживаясь на край стола. – Мой отец был часовщиком и хотел, чтобы я продолжил его дело. А я не желал становиться бледной копией отца.
Кари обвила руками длинные ноги, похожие на лапки насекомого:
– Вы когда-нибудь жалели об этом?
Симон посмотрел в окно. Из-за жары воздух на улице дрожал.
– Люди богатели, торгуя часами.
– Только не мой отец, – ответил Симон. – Он тоже не любил подделки. Он отказывался следовать моде и продавать дешевые подделки и пластиковые электронные часы. Он считал это путем наименьшего сопротивления. Он красиво обанкротился.
– Вот как. Тогда я понимаю, почему вы не захотели стать часовщиком.
– Ну, я все равно в какой-то степени стал часовщиком.
– Как это?
– Криминалист. Эксперт по баллистике. Траектория пуль и все такое. Это почти то же самое, что сидеть и подкручивать винтики в часах. Наверное, мы больше похожи на наших родителей, чем нам бы хотелось.
– И что случилось? – Кари улыбнулась. – Вы обанкротились?
– Как сказать. – Он бросил взгляд на часы. – Меня стал больше интересовать вопрос почему, а не как. Не знаю, хороший ли выбор я сделал, став следователем-тактиком. Пули и раны не так беспокойны, как человеческий разум.
– Перешли в Экокрим?[4]
– Ты прочитала мою биографию.
– О людях, с которыми тебе предстоит работать бок о бок, стараешься узнать побольше. Вам надоели кровь и убийства?
– Нет, но я боялся, что они надоедят Эльсе, моей жене. Когда я женился на ней, я пообещал стараться соблюдать рабочее время и сделать свои будни менее пугающими. Мне нравилось в Экокриме, там тоже было немного похоже на работу часовщика. Кстати, о жене… – Он поднялся со стола.
– Почему же вы ушли из Экокрима, если вам там так нравилось?
Симон устало улыбнулся. Вот об этом в его биографии вряд ли написано.
– Лазанья. Думаю, она готовит лазанью. Увидимся завтра.
– Кстати, мне звонил бывший коллега. Он сказал, что видел одного наркомана, разгуливающего в воротничке священника.
– Воротничке священника?
– Таком же, как у Пера Воллана.
– И что ты сделала?
Кари снова раскрыла книгу:
– Ничего. Я сказала ему, что дело прекращено.
– Дело не имеет приоритета до тех пор, пока не появятся новые сведения. Как зовут наркомана и где он обитает?
– Гилберг. В пансионе.
– В общежитии. Как насчет того, чтобы ненадолго прервать чтение?
Кари со стуком захлопнула книгу:
– А как насчет лазаньи?
Симон пожал плечами:
– Да никак. Позвоню Эльсе, она поймет. А подогретая лазанья еще и вкуснее.
Глава 10
Йоханнес вылил воду из ведра в сточную раковину и поставил швабру в кладовку. Он вымыл все коридоры второго этажа плюс контрольное помещение, и теперь ему хотелось почитать оставленную в камере книгу. «Снега Килиманджаро». В книге было несколько рассказов, но он снова и снова перечитывал только этот. О мужчине, заболевшем гангреной. Он знает, что умрет. И это знание не делает его ни лучше, ни хуже, а только более здравомыслящим, более честным и менее терпеливым. Йоханнес никогда не отличался любовью к чтению, эту книгу ему дал тюремный библиотекарь, и поскольку Йоханнес интересовался Африкой с тех времен, когда ходил вдоль Берега Слоновой Кости и Либерии, он прочитал несколько страниц об этом совершенно невинно пострадавшем, но все же умирающем в палатке посреди саванны мужчине. В первый раз он просто пролистал рассказ. Теперь же он читал медленно, слово за словом, в поисках чего-то, что он сам не мог определить.
– Привет.
Йоханнес повернулся.
Приветствие Сонни прозвучало хрипло, а сам он, стоявший перед Йоханнесом со впалыми щеками и горящим взором, был таким бледным, что казался прозрачным. Как ангел, подумал старик.
– Здравствуй, Сонни. Слышал, ты был в изоляторе. Как дела?
Сонни пожал плечами.
– У тебя хороший левый джеб[5], парень. – Йоханнес осклабился и указал на дыру рядом с передними зубами.
– Надеюсь, ты сможешь меня простить.
Йоханнес сглотнул:
– Прощение нужно мне, Сонни.
Они стояли и смотрели друг на друга. Йоханнес заметил, как Сонни украдкой оглядывает коридор. Он ждал.
– Ты мог бы сбежать за меня, Йоханнес?
Йоханнес задумался, перебирая в голове эти слова в надежде увидеть в них смысл, а потом спросил:
– Что ты имеешь в виду? Я не собираюсь бежать. К тому же бежать мне некуда, меня моментально поймают и приведут обратно.
Сонни не отвечал, но во взгляде его сквозило полное отчаяние, и тут Йоханнеса озарило:
– Ты хочешь… ты хочешь, чтобы я выбрался отсюда и добыл тебе дозу?
Сонни по-прежнему не отвечал, глядя в глаза старику диким, яростным взглядом. Бедный мальчишка, подумал Йоханнес. Чертов героин.
– Почему ты обратился именно ко мне?
– Потому что ты единственный, у кого есть доступ в контрольное помещение, и ты можешь это сделать.
– Нет, я единственный, у кого есть доступ в контрольное помещение, и я знаю, что это сделать невозможно. Двери можно открыть только пальцем, отпечаток которого есть в компьютерной базе. А моего отпечатка там нет, милый мой. И он туда не попадет, если я не получу резолюцию на заявлении в четырех экземплярах. Я видел…
– Все двери можно закрыть и открыть из контрольного помещения.
Йоханнес покачал головой и огляделся, удостоверившись, что в коридоре, кроме них двоих, по-прежнему никого нет.
– Даже если выйти из здания, у выезда с парковки сидит охранник. Он проверяет документы у всех, кто входит и выходит.
– Абсолютно у всех?
– Да. За исключением времени смены дежурных утром, днем и вечером, тогда знакомые машины и лица пропускают без проверки.
– И возможно, людей в форме надзирателей?
– Наверняка.
– А что, если ты раздобудешь себе форму надзирателя и сбежишь в пересменку?
Йоханнес коснулся подбородка большим и указательным пальцем. Челюсть все еще побаливала.
– А где я возьму форму?
– В шкафчике Сёренсена в раздевалке. Ты легко взломаешь его отверткой.
Сёренсен, один из надзирателей, второй месяц сидел на больничном. Нервный срыв. Йоханнес знал, что сейчас это называется как-то иначе, но смысл тот же: чертов клубок чувств. Он испытал это на себе.
Йоханнес покачал головой:
– В пересменку там полно других надзирателей, они меня узнают.
– Измени внешность.
Йоханнес рассмеялся:
– И чем же я, старик, буду угрожать надзирателям?
Сонни поднял длинную белую рубаху и выудил из кармана брюк пачку сигарет. Он зажал сигарету пересохшими губами и чиркнул зажигалкой. Зажигалка имела форму пистолета. Йоханнес медленно кивнул:.
– Дело не в наркотиках. Ты хочешь, чтобы на свободе я сделал что-то другое, так ведь?
Сонни втянул пламя зажигалки в сигарету и выпустил дым. Он плотно зажмурил глаза.
– Сделаешь? – Этот теплый, мягкий голос.
– Ты отпустишь мне грехи? – спросил Йоханнес.
Арильд Франк заметил их, когда поворачивал за угол. Сонни Лофтхус положил руку на лоб Йоханнеса, стоявшего перед ним с опущенной головой и закрытыми глазами. Они были похожи на двух хреновых гомиков. Он видел их на мониторе в контрольном помещении, они стояли в коридоре и разговаривали. Иногда он жалел, что микрофоны установлены не во всех камерах, потому что по бдительным взглядам заключенных он видел, что они беседуют не о лотерейном билете. Потом Сонни вынул что-то из кармана. Он стоял спиной к камере, так что невозможно было сказать, что именно, но потом Франк увидел поднимающийся у него над головой табачный дым.
– Эй! Попрошу не курить в моей тюрьме, спасибо!
Седая голова Йоханнеса вскинулась вверх, рука Сонни упала вниз.
Франк подошел к ним, указывая большим пальцем себе за спину:
– Иди вымой что-нибудь, Халден.
Франк подождал, пока старик отойдет на достаточное расстояние.
– О чем вы говорили?
Сонни пожал плечами.
– Ах да, ты же давал подписку о неразглашении. – Арильд Франк засмеялся лающим смехом. Звук его смеха метался от стены к стене в коридоре. – Ну что, Сонни, ты передумал?
Молодой человек затушил сигарету о пачку, убрал и то и другое в карман и почесал руку.
– Чешется?
Парень не ответил.
– Мне кажется, есть вещи похуже чесотки. Есть вещи и похуже ломки. Слышал о заключенном из сто двадцать первой? Думают, что он повесился на крючке от светильника. Но, отбросив от себя стул, пожалел о том, что сделал, и поэтому расцарапал себе горло. Как же его звали? Гомес? Диас? Он работал на Нестора. Были опасения, не стукач ли он. Никаких доказательств, только обеспокоенность. И этого оказалось достаточно. Ну разве не странно, лежа на койке посреди ночи, думать о том, что ты сейчас в тюрьме и больше всего боишься того, что дверь в твою камеру