Так что прилипающие к рукам дельцов деньги Кравченко считал чем-то вроде неизбежной ренты. Платы за труд. Своеобразной, конечно, но уж какая есть. Конечно, бороться с этим надо, просто чтобы рента эта не переходила известных границ. Но это в любом случае не его борьба. А его борьба, она менялась. Сначала это было желанием отомстить за гибель отца. Сразу же, как увидел, что творят нацисты на Донбассе вообще, со своим же народом, стремление избавить народ от них. Потом увидел в новых республиках некий вариант для восстановления империи — или для нового рождения, без разницы. Так что он давно уже воевал за всё это сразу, хотя и в разных пропорциях.
На самом деле в глубине души он чувствовал, что месть за отца давно уже стала не главной в этом списке. Неизвестный гранатомётчик просто не знал, что в глубине души он, Алексей Кравченко, местью уже насытился. Он воевал теперь за будущее. За будущее своей ещё недавно великой страны. Империи равных, где люди не будут ненавидеть друг друга только за то, что говорят на разных диалектах одного языка. Где людям будет хорошо.
Свет фар выхватил из темноты белый дорожный указатель. «Новоанновка» было на нём написано. И тут же стояло — «Новоганнiвка»…
Глава 6
Эти двое на заброшенном блокпосту возле Самсоновки не могли не насторожить довёзшего Мишку до места и возвращавшегося в одиночку Алексея. Во-первых, отчего только двое? Во-вторых, что они тут делают, на морозе, в сгущающейся темноте длинного зимнего вечера?
Можно предположить, что из-за случая с Бэтменом ввели усиление. Но опять же, отчего только двое? Да и появились как-то быстро, час назад, когда ехали к Изварино, здесь никого не было.
Опасаться было чего. Машина под ним хорошая, едет один. В подобных ситуациях летом и осенью немало, говорят, водителей пропало. Выехал — и не вернулся. А когда после всех пертурбаций начали в ноябре порядок наводить, так за три недели и только армия с МВД конфисковали под сотню автомобилей у тех, кто, мягко говоря, не мог подтвердить своё право владения ими. А если говорить жёстко, то и до применения оружия при таких вот возвратах доходило. И что характерно больше половины машин так и не обрели своих прежних владельцев. И стоят они до сих пор возле неработающего автосалона «Тойота» на Оборонной…
Потому застращанный Митридатом Алексей на всякий случай переместил пистолет из кобуры в нишу между дверью и сиденьем. Движение правой руки к груди довольно хорошо можно контролировать через лобовое стекло. А вот за левой, которая вроде бы естественно тянется к ручке двери, если машину остановят и последует команда выйти, проследить тяжелее. Правда, тут нужно уметь так открыть дверь, чтобы правильно из неё вывалиться, не теряя директрисы на противника, но этому как раз Кравченко учили.
Он всё же надеялся, что впереди не залётные какие-нибудь казачки, вышедшие на нехитрый гаишный промысел, а законный наряд ДПС. А на Мишкиной машине номера всё же не гражданские. И, кстати, пропуск гэбэшный у него должен быть? А где?
Но времени найти документ уже не хватило. «Гаишники» — или кто там они — явно приготовились «принять» запозднившегося водителя.
Один повелительно махнул рукой. Без всякого жезла, кстати.
Подошёл по-хозяйски, но глупо. Остановился возле открытого Алексеем окна водительской стороны, в то время как напарник его остался сзади машины.
По камуфляжу не поймёшь, откуда парни, и шевронов не видно.
— Куда едем в поздний час, что везём? — лениво осведомился «гаишник». В том, что самодеятельный, сомнений уже не было. — Документы на машину есть?
Ну, это был совсем не по делу вопрос. Не Москва.
— На номера обрати внимание, — холодно ответил Алексей, нащупывая левой рукой пистолет. — Не подлежит остановке и досмотру.
— Не знаю я, что это за номера, — хмыкнув, протянул собеседник. — А кто надлежит осмотру на блокпосту, а кто нет, решаю тут я. Из машины выходим! Вещи, карманы к досмотру предъявляем. Ну, фраер, быстро!
И приподнял ствол автомата.
Всё стало ясно окончательно. Как ни запутана силовая система в Луганской республике, как ни конкурируют в ней разные ведомства, но гэбэшные номера настоящие гаишники или те, кто их тут заменяет из комендатуры, знают прекрасно. И вести себя могут как угодно напряжённо, но никак не по-хамски. Чревато боком, как любит говорить Злой. К тому же — война.
Дальше действовали только навыки, вколоченные в ЧОПе у Ященко.
— Всё, командир! — поднимая правую руку, чтобы показать нечто среднее между исполнением команды «хенде хох» и демонстрацией полной безоружности, заюлил голосом Алексей. — Выхожу, документы в переднем кармане, не стреляй…
«Казачок» успел победно усмехнуться, когда резко открывшаяся дверь машины толкнула его назад. Такой удар редко получается сильным, но дарит нападающему одну-две секунды. Настоящие гаишники это знают. Хотя ленивы тоже, черти, не соблюдают правил осторожности. Отчего и гибнут нередко в подобных ситуациях.
Специалисты уровня Кравченко за эти секунды успевают многое. Выстрелив в не успевшего среагировать второго «казачка», он перекатился вперёд, подсёк первого, который ещё ловил на скользкой дороге равновесие после удара, выстрелил ему в ляжку и отвалился за капот машины, прикрывшись мотором.
И скомандовал:
— Оба — бросай оружие! Работает спецназ четвёртой бригады!
Почему четвёртой? Он же из второй! А, Сан Саныч в четвёртой. Был. Хотя при чём тут он?
А это ещё одно правило, которому неукоснительно следовали у Ященко: никогда не называй своего имени и принадлежности. Потому как многие разные люди могут по тебе работать. Хорошо разыгранное удивление в ответ на вопрос: «Кравченко Алексей Александрович?» — вполне может подарить опять-таки несколько спасительных секунд. Главное — в ответ не сказать пресловутое: «Нет, я Иванов Иван Иванович». Что-нибудь нужно совсем обычное. Типа, Сергеев или Семёнов.
— Ты мне ногу прострелил! — взвыл старший из пары подранков, держась за бедро.
— Да ты что? — удивился Кравченко. — А щас прострелю голову, ежели автомат в сторону не отпихнёшь, — и недвусмысленно повёл стволом ко лбу пострадавшего.
— Всё-о, — простонал тот. — Только не стреляй.
Надо было узнать, что там со вторым. Что-то затих он подозрительно. Может и каверзу готовить. Стрелял ведь Алексей всё же второпях.
Он осторожно выглянул из-под колеса. Нет, похоже, попал. И судя по неподвижности тела, куда-то всерьёз. Или же паренёк всё же думает о чём-то нехорошем.
— Эй, второй, — позвал он. — Не изображай мне тут убитого. Автоматик от себя отпихнул быстренько, чтобы я видел. И пистолетик свой — тоже! Да, кстати! Касается всех! Непослушного укокошу на месте!
Старший был под полным контролем Кравченко и сам понимал это. Поэтому, подвывая и держась одной рукой за рану, другой осторожно, двумя пальчиками, извлёк из кобуры ствол и пихнул его в сторону.
— Оппа! — удивился Алексей. — У кого же это ты ТТ отжал? Ну, ничего, теперь моим будет.
— Мы от Зимина, — почему-то ответил раненый. — Он тебя найдёт.
Алексей хмыкнул:
— А вот этого я не стал бы на твоём месте говорить. Вот добью обоих и отволоку в «зелёнку». До весны под снегом погреетесь, а там найдёт сельский механизатор. И думаешь, кто-то будет заморачиваться с экспертизой, чьи это трупешники? Так и уйдёте двумя укропами…
— Не убивай, — быстро проговорил оппонент. — Не подумавши сказал, прости.
Ох, не любил Кравченко таких вот деятелей! Не в том даже дело, что трусом оказался «казачок». В том, что падальщик. Готов грабить и убивать слабых, а встретив отпор от сильного, лебезит перед ним и раболепствует ради спасения своей никчёмной жизни.
Он уже процентов на девяносто понял, с кем имеет дело. Видимо, и впрямь залётные. Даже и от Зимина. А может, и просто шантрапа, которой тоже в количествах собралось на Луганщине. Прямо в этих местах, в Краснодоне. Подальше от фронта. Осталось только убедиться в этом окончательно. И, главное, выяснить, отчего они за ним охотились. Ещё ему и с этой стороны врагов не хватает? Или они тоже на уцелевших карателей из «Айдара» трудятся?
Но сперва надо было нейтрализовать второго. Тот по-прежнему лежал неподвижной тушкой. Автомат, правда, откинул в сторону. То есть в сознании и понимании человек. Но почему молчит?
— Эй, неразговорчивый! — позвал его Алексей. — Сюда ползи, если в состоянии. Не то выстрелю. Для гарантии безопасности.
— Ты мне руку отстрелил, — стонущим голосом ответил «неразговорчивый». — Не смогу я доползти. Не стреляй, я не сопротивляюсь.
— Раз можешь не орать, а молчать, значит, ничего я тебе не отстрелил, — наставительно ответил Кравченко. — Поцарапал, разве что.
Он встал, сторожко — вдруг гад только прикидывается сильно раненым? — подошёл ко второму. Нет, попал грамотно. Ключицу парню перебил. Чем хорош ПМ. АК или Стечкин с такого расстояния ключицу ему просто вынес бы! Не говоря о ТТ.
Кстати, о ТТ.
Он ощупал раненого на предмет другого оружия, извлёк штык-нож. Стыдоба! Вот тоже голь-моль перекатная, по дорогам разбойничать собралась.
Затем, ухватив за шиворот, отволок его к первому. Конечно, парень вполне мог бы идти и сам, но нечего его выводить из шока раньше времени. Потом взял за шиворот уже обоих и потащил их к обочине. Хорошо, что подледенило за эти дни, нетрудно стаскивать с дороги два тела. Но ноги скользят, что досадно.
Тела хныкали и пытались сопротивляться. Видать, вправду решили, что он их сейчас кончит. Но пара несильных ударов по раненым частям организма заставила повиноваться злодеев. Такое нередко бывает, знал Кравченко: перспектива смерти всегда кажется отдалённой, даже тому, кого допрашивают в полевых условиях. Вернее, надежда заставляет верить в то, что жизнь не кончится. Смерть до самого конца кажется абстрактной. Она просто не умещается в мозгу.
А вот боль — она конкретна. Она здесь и сейчас. Потому даже пойманные в деле, в бою диверсанты почти всегда раскалываются и говорят всё. Даже зная, умом зная, опытом своим спецназерским, что в живых их никто оставлять не будет.