Анна посмотрела широко открытыми, чуть навыкате глазами на Алексея. Что-то в них было, но вот что? Женские глаза-то, не всегда в них читается то, что на самом деле прячется в голове. Страх? Злость? Да. И обречённость.
А это-то откуда?
Вот тут Кравченко очень твёрдо понял, что хозяйка, эта милая и вполне домашняя женщина, типичная такая полухохолочка, когда-то красивая, — что она каким-то боком причастна к инциденту. И сама как-то навела на свою же квартиру гранатомётчика. И начинает соображать, что потери в квартире — безделица по сравнению с соучастием в покушении на убийство двух и более лиц. Одно из которых, ко всему прочему, — действующий офицер армии, принимающей участие в защите республики. Это не просто подсудное дело. Это может стать делом суда военного. А в условиях, в которых жил Луганск с весны теперь уже прошлого года, приговор его был более чем предсказуем.
— Гражданка Горобец, — сухо произнёс Томич, — от имени следствия по данному делу я принимаю решение вас задержать…
Дальше было противно. Хозяйка впала в истерику, дико билась в руках комендантского бойца и милиционера, орала что-то бессвязное. Однако Томич, похоже, вычленял из этих криков что-то для себя понятное, потому как поощрительно кивал и команды успокоить женщину не давал. Похоже, в своих проклятьях, обращённых ко всем подряд, включая присутствующих, неких отсутствующих, втянувших её в это дело, хохлов, сепаров, Порошенко, Путина и даже отчего-то Хрущёва, Анна что-то выплёскивала. Что-то полезное для следствия.
В конце концов она успокоилась. Алексей принёс ей воды, она выпила так, будто и воду ненавидела сейчас — вместе со всем тем длинным списком персон, который она только что выдала. Посмотрела на своего жильца, на Томича, затем спросила безучастно:
— Меня на подвал, да?
Томич задумчиво посмотрел на неё:
— Ну а как ты хотела? По содеянному. Но и на подвале люди живут. А вот как живут — зависит, конечно, от того, как они сотрудничают со следствием…
Анна поникла. Было понятно, отчего. В молодом Луганском государстве — ладно, недогосударстве — и нравы царили… ну, молодые. Как в той Гражданской войне. За белых аль за красных? И далее — без особых процессуальных заморочек. В зависимости от.
На подвал МГБ попасть — это, по слухам, было ещё ничего. Всё же шантрапой всякой не занимаются. Да и некая культура законности всё же не заслонена военной неумолимостью. Вот у казачков было, опять же, по слухам, совсем хреново. Полная революционная целесообразность. Подозревали в работе на укров всех, а всех незнакомых — вдвойне. Хватали и тащили на подвал даже добровольцев, если те оказывались в казачьей зоне без знакомого казакам сопровождающего. Такие тоже бывали: проходили «ноль» самостоятельно, или связывались с жителями приграничных селений, или просто шарашили через поля на грузовике, вдали от пограничных КПП.
Рассказывал про такой случай один из парней в его роте, возвращавшийся после излечения через какой-то из дальних переходов. Погранцы вдруг закрыли проход, опустили шлагбаум и, по словам рассказчика, «вдумчиво засуетились». Результат суеты нарисовался уже минуты через три в образе бэтээра, щедро разбрасывавшего питательную донецкую землю из-под колёс и шустро углублявшегося в сопредельную темноту.
Итогом операции стали пригнанная на КПП древняя крытая «шишига» и длительные переговоры кого-то с погранцами, окончания которых боец уже не застал. По отрывочной фразе, брошенной веселящимся дэнээровцем (переход был у соседей), он понял, что некие наивные ухари добровольцы посчитали, что раз степь, то её никто не охраняет, и приборчиков внимательных нет. И попёрлись внаглую на грузовике. Хорошо, что рация у них была правильно настроена, на правильную волну: когда услышали приказ команде бэтээра стрелять в случае продолжения движения, остановились, обозначили себя светом и по радио.
В общем, энтузиасты просачивались, полагая, что тут всё мёдом намазано, им сейчас же дадут оружие и направят на фронт. А казачки встречали их неласково. Бросали на подвал и начинали задавать вопросы. И если некто в течение первых пятнадцати минут не успевал убедить их в своей пушистости и добронамеренности, то приходилось такому добровольцу несладко.
Как рассказывал Алексею казачок в Алчевске, где Кравченко был принят подозрительными патрульными Головного, никаких особых пыток и жестокостей. Людишек били вдумчиво, чтобы посмотреть, кто как держать будет экзекуцию. И в зависимости от этого уже определяли дальнейший путь добровольца — на окопы на пару неделек для дальнейшего наблюдения, на подвал дальше или же — по законам военного времени, как укровского шпиона.
— Но то редко совсем, — заверял казачок, заглаживавший за немудрящим столиком вину перед «правильным» Алексеем за первоначальную подозрительность. — Когда точно всё со злодеем ясно. И то иной раз просто выкидывали его между своим и укропским блокпостами, когда подозрения были, а доказательств — нет. Не звери, чай…
Анне-хозяйке подобное, понятно, не грозило, но она всё равно начала преданно смотреть на Томича и развёрнуто отвечать на его вопросы.
Выяснялась с её слов интересная ситуация. Ежели прежде, «при хохлах», бизнес сдачи квартир был достаточно хорошо налажен — долю за спокойствие давали участковому (присутствующий мент пожал плечами (он-де новый, тогда не работал), кому-то ещё наверх по милицейской линии и немного в жилконтору, чтобы те по своим каналам не устраивали подляны в самые те моменты, когда на квартире милуется парочка, — то после смены власти жилконторские остались, а вот с милиционерами пошли разные заминки. Так это сформулировала Анна. И довольно скоро на подобных ей хозяев вышли ребята, что называется, с окраин. Ну, или со спортивных клубов. Сначала рядились под ополченцев, но в конечном итоге довольно быстро обозначили свою настоящую принадлежность к бандитам. «К мафии», — как сказала Анна.
Жить всем надо, так что взаимовыгодный вариант «налогообложения» нашли быстро. И всё было хорошо, бандиты вполне исполняли свои обязательства, когда надо было регулировать разные спорные ситуации. Анну вот не обижали ни разу, да она и дела с ними не имела. Встречалась раз в неделю с одним человеком — даже не она, а муж её, — тот получал оговорённую долю, и всё. Жильцы ничего и не знали о потаённых от них сторонах квартирного бизнеса.
Но с месяц назад тот человек задал вопрос: кто, мол, живёт, в частности, у неё из постоянных. А на её трёх квартирах постоянно жил только вот он, Алексей. А когда парень узнал, что жилец из военных, то потребовал описать его и узнать фамилию.
Да, вспомнил Алексей, точно! Приходила она с каким-то якобы требованием указать данные проживающих жильцов. Дескать, власти какой-то учёт вводят. Ему скрываться было не от кого, так что он фамилию назвал и со спокойным сердцем обо всём забыл. А оно вон как повернулось.
Анна как раз в это время страстно заверяла Томича, что не знала, для чего это надо было представителю «крыши», а то бы ничего не говорила.
Врёт, конечно, ссориться с бандитами ей было совсем не с руки. Но знай она, что сотрудничество закончится гранатой в окошко и разгромом квартиры, то обвела бы их мимо темы. В общем, тётка-то не злая и не предательская даже. Просто хитрая, как все хохлушки. И на выживание нацеленная любой ценой. На выгодное выживание. Этакий украинский прапорщик в юбке…
Адреса крышевателя она, конечно, не знала, но номер телефона продиктовала. И рассказала, когда — примерно, ибо по факту время встреч колебалось — надо было ожидать следующей с ним деловой встречи.
Алексей про себя заключил, что паренёк после случившегося вряд ли придёт. Но «мафия» эта доморощенная за своими деньгами непременно вернётся. Собственно, правопорядок и отличался-то на Украине от чисто мафиозного тем, что дани и поборы шли милиции, а не бандитам. Хотя и тем своё перепадало — подчас от милиции.
В России, что ли, не так было? Там просто теперь в систему всё собрано, потому и беспредела мало. Уж кому как не Алексею Кравченко было об этом знать с его опытом работы в «Антее»!
Вот так, за полезным разговором и провели время, покуда не подошла вызванная Томичом машина, и тот с задержанной и сопровождением отправился в управление — закреплять показания, как сказал. Алексею он посоветовал продолжать быть осторожным, ибо не сегодня ещё злыдней повяжут, а лучше бы и вовсе отправлялся он по месту службы и не отсвечивал.
Тот пожал плечами, покивал. Оговорился лишь, что зайдёт в больницу, Ирке её вещички передать, телефон да документы. И сразу — в располагу. Максимум — может, ещё домой к ней метнётся, ежели понадобится девочке что-нибудь оттуда. Да и мать её успокоить, что с внуком сидит. Самому, конечно, оно не с руки будет звонить с такими известиями, пусть Ирка сама и позвонит, ежели верно то, что не очень опасное у неё положение со здоровьем.
Обдумывал Алексей эти и дальнейшие шаги как раз по пути на рынок за гостинчиками и, главное, новыми симками.
Тревоги никакой не испытывал — вот как-то до сих пор всё некогда было позволить себе расслабиться до такой степени, чтобы приоткрыть той путь в себя. Расслабился, правда, вчера… с Настей… Что теперь Ирке говорить…
Как быть теперь вообще со всем этим, что свалилось так внезапно? Блин, действительно получается предательство какое-то: не успело любимую девушку ранить, как он тут же ночь с другою проводит!
Ну ладно, любимая тут для красного словца, конечно. Хорошая Ирка девка, но любви он к ней никакой не чувствовал. Ну, то есть как никакой? Не голый секс-то ведь у них с нею! Значит, чувство какое-то есть. Не любовь, ладно. Дружба такая? Когда мужчине под сорок и женщине за тридцать, имеют они право на такую? Чуть сдобренную сексом…
В этом возрасте секс не является высшей точкой только любви. Не молодые уже. Пожили, потрахались каждый вволю. Дело оно, конечно, такое, что не пресытишься до конца. Но и прежнее священное место секса — ах, как это казалось недоступно-божественным в старших классах! — не, уже нет его. Секс в их возрасте становится всего лишь одним из проявлений дружбы.