Антония вздохнула.
Одинокая собака потерянно кружила перед ней.
Не для этого ли она стояла тут, среди мертвецов, чтобы смириться?
Нет…
Она хотела знать. Как и в любой другой день.
Антония пошла назад, села в машину и дала задний ход. Собака пометила могилу Ларса Винге и продолжила свое бесцельное кружение.
Антония поехала обратно в участок, села за стол и просмотрела дело о смерти.
Винге выстрелил себе в голову из украденного оружия дома в Сёдере, после того как убил своего шефа Гуниллу Страндберг. Масса убедительных заключений технических специалистов и судмедэкспертов. Самоубийство: ни больше ни меньше.
Но дело было темным. Она с первого прочтения заметила это. Здесь должно быть больше информации – данные официальных органов, бюрократическая чушь, ссылки и куча других никому не интересных деталей… Но не в этом случае, не в деле Ларса Винге.
Антония откинулась на спинку кресла.
Где вся информация о банкротствах, близких, имуществе покойного, долгах? Даже элементарщины нет – например, где архивированы его дела, куда делись вещи… Кроме того, здесь должен быть полицейский дневник Ларса, его служебные данные. Ничего похожего. Просто небрежность? Или умысел?
Антония углубилась в дебри поисковой системы – и нашла восемь компаний и людей, которые всерьез занимались имуществом покойных в Стокгольме. Она звонила им всем, представлялась и называла имя Винге и его личный номер, говоря одно и то же:
– Дело срочное.
Они парировали одинаково:
– Что мне за это будет?
– Ни шиша, – отвечала Антония.
К локтевому изгибу Майлза прикрепили капельницу. Он лежал и смотрел вверх на бездушный белый потолок.
Вошел седой врач. Белый халат, голубые штаны, белые сандалии. Он зачитал из журнала:
– У вас перелом трех ребрер, сотрясение мозга и некоторое количество наружных ран и синяков.
Затем он задал стандартные вопросы. Как вы себя чувствуете, провалы в памяти, тревога…
Майлз ответил: нормально, нет, нет. В таком порядке.
– Я выпишу вам болеутоляющее, подавляющие тревогу анксиолитик и снотворное, на случай если появятся проблемы со сном.
– Но я не испытываю тревогу, – сказал Майлз.
– Это Швеция, здесь все ее испытывают, – промычал врач и протянул банку с разными таблетками. – Вот, пока не доберетесь до аптеки, – добавил он.
Когда Ингмарссон вернулся в участок, в комнате отдыха пахло горелым кофе. Майлз налил себе. Отвратительный вкус. Он вылил все в раковину.
Вошла Антония Миллер и откопала в шкафу кружку.
– Кофе старый, – сказал он.
– Сварю свежий.
Майлз собрался уходить.
– А что случилось? – спросила она.
Он узнал ее любопытство. Оно присутствовало постоянно, словно проклятая всепобеждающая мука.
– Не знаю. Незаконное освобождение.
Она выглядела усталой. Что-то окаменевшее в ней, глаза блестели.
– Как ты себя чувствуешь? – услышал он свой собственный голос.
– Как себя чувствую? – Она спрашивала так, как будто он в чем-то ее обвинял.
– Да, Антония, как ты себя чувствуешь?
– Нормально. А ты?
– Хорошо, – ответил он.
Она взглянула на раны у него на лице.
– Кто он? – поинтересовалась она.
– Кто?
– Парень из Мексики.
– Понятия не имею.
– Но ведь это важно?
– Нет, необязательно. Может, он просто был гостем в ресторане или работником. Поэтому при отображении его отпечатков прозвучал сигнал.
Антония фыркнула.
– Но ведь было незаконное освобождение? – сказала она.
– Да, но в наше время у людей на уме то одно, то другое. Здесь необязательно есть связь. – Майлз улыбнулся; он был специалистом по отговоркам.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего сверх того, что я только что сказал.
– Ну, а что ты сказал?
– Что необязательно должна быть связь.
Антония находилась на грани нервного срыва и старалась подавить его.
– Как он выглядел? – спросила она.
– Обыкновенно, – ответил Ингмарссон.
– А обыкновенно – это как?
– Как пустое место.
Антония зачерпнула кофе.
– Ларс Винге, – тихо произнесла она.
Он замер.
– Что?
– Ларс Винге, – повторила Антония.
Майлз взглянул на нее с недовольством.
– Издевательство какое-то, брось уже это на хрен, – прошипел он.
– Бросить что?
Он просто повернулся и пошел.
Все это вместе с его неприязненным отношением и ее собственной неспособностью себя контролировать распалило ее. Она направилась за ним.
– Ты бездарность, Ингмарссон. А скоро вообще станешь посмешищем. Ты ведь сам это знаешь, а?
Он остановился.
– Что ты здесь делаешь? – продолжала Антония.
Он раздраженно улыбнулся.
– Работаю.
– Нет, не работаешь. Майлз, ты просто сговорчивый? Поэтому ты здесь? – Она старалась говорить спокойно.
– Понятия не имею, о чем ты.
– Еще как имеешь. Когда кому-нибудь нужно подчистить дерьмо, они звонят тебе. И ты разгребаешь дерьмо. Тебя посадили сюда, чтобы ты ничего не делал. Я не дура. И как ты замнешь этот инцидент?
– Ты занимайся своими расследованиями, а я буду заниматься своими.
Ингмарссон направился к выходу.
– Своими? Да у тебя только одно, да и то смехотворное, – сказала она.
– Ты невыносимый человек, Антония.
Упав на стул в своем кабинете, Майлз пожалел о сказанном. Он не хотел быть язвительным и злым.
Ингмарссон перевел взгляд на окно: голубое небо и белые облака, где-то наверху кружат самолеты, а где-то за атмосферой начинается Вселенная, а за Вселенной, очевидно, ничего нет.
Он увидел ее краем глаза – она стояла в дверном проеме.
– Мы защищаем хороших от плохих, – произнесла Антония. – Мы делаем это, потому что имеем убеждения. И в то же самое время защищаем друг друга. Помогаем друг другу и все идем к общей цели. Знаешь почему?
Она знала, что он не ответит.
– Потому что мы полицейские и выбрали такой путь из гребаной кучи других хороших дел.
Антония указала большим пальцем себе за спину.
– Все вот в этом коридоре принесли что-то в жертву. А ты кто, блин, вообще, Майлз Ингмарссон?
Она вошла в его кабинет, поставила на стол чашку свежесваренного кофе и вышла.
Он сидел, уставившись на чашку. Потом взял ее и сделал глоток. Кофе был превосходный.
Позже вечером Майлз вышел из офиса и гулял по городу в одиночестве. Невыносимая боль в душе и ребрах не утихала. Раны на лице пугали прохожих. Он выкурил три сигареты подряд, не давая воли эмоциям. Он это умел – был в некотором роде приучен поступать так, когда чувства становились слишком сильными.
Санна сидела дома.
Без макияжа, в джинсах и кофте, она выглядела обыкновенно. Ему это нравилось. И не меньше он любил, когда она была одета как проститутка. Санна идеальна в любом виде.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, осторожно дотрагиваясь указательным пальцем до его ссадин на лице.
– Нормально.
Санна пыталась поймать его взгляд.
– Нет, неправда.
Он прилег на кровать, Санна села рядом. Майлз рассказал о спасательной операции и автокатастрофе. Санна перепугалась. Она тихонько потрогала его щеку. Мягкое прикосновение ослабило напряжение где-то внутри, и Майлз вздохнул.
Через четверть часа она стояла перед ним, держа одну руку на своем бедре, и красиво позировала, переодетая в горничную в чулках сеточкой и слишком короткой юбке. Груди были сильно сдавлены, губы – ярче, чем алая коммунистическая звезда. Наконец Санна повернулась и уверенно пошла в прихожую. Там она сорвала с вешалки одно из его бежевых пальто и набросила на плечи.
– Увидимся, – сказала она и исчезла.
Входная дверь с шумом захлопнулась.
Майлз слушал ее шаги на лестнице, пока они не стихли. Затем уставился в потолок. Авария снова напомнила о себе. Чувство удушья, ледяной и острый страх.
Ощущение близости смерти оказалось бесценным. Правда, ужасным во всех смыслах.
Музыка из радио на кухне, грустная и красивая, тоже причиняла боль, прорываясь в то, что Майлз пытался в себе подавить.
Он хотел было подняться с дивана – боль в ребрах проявилась немедленно. Еще попытка. Вскрикнув, Майлз встал, вышел на кухню и выключил чертово радио. Затем наклонился над раковиной и посмотрел вниз на ее дно, неприятно серебристое. Он тяжело и с трудом дышал, сердце билось быстрее и прерывистее. Доктор был прав – все мы испытываем тревогу…
Майлз нашел пластиковую баночку.
Обезболивающее.
Вслед за ним – транквилизатор.
Вслед за ним – снотворное.
Наступило искусственное спокойствие.
Майлз вытянулся на кровати: дыхание его стало глубоким и размеренным.
За стенами, выросшими из усталости и притупленных чувств, звонил телефон. Глаза закрылись.
Звонок телефона где-то далеко. Майлз погрузился в темное медикаментозное забытье.
Снова зазвонил телефон.
24Стокгольм
София открыла глаза. Там, где она находилась, было темно; лицо закрывала ткань. София лежала на полу, руки замотаны скотчем за спиной. Что-то во рту… носовой платок. Ей удалось его выплюнуть. Голову пробивала головная боль.
– Альберт! – закричала она.
В дальнем конце квартиры звонил телефон.
– Альберт!!
Снова звонок. Теперь она его узнала. Трубка Йенса.
София тянула и дергала, но скотч держался крепко. Отчаянно крича и отталкиваясь от пола, она передвигалась спиной вперед, пока не уперлась в стену, толкнула себя вверх и встала на ноги.
Она на ощупь двигалась к прихожей. Там, на стуле, нашла ремень сумки, потащила ее за собой и вслепую быстро направилась в комнату Альберта.
У его кровати она упала на колени, наклонилась вперед – и нащупала одну лишь простыню. На ней никого не было.
– Альберт, – позвала София, хотя понимала, что его здесь нет.