Лозу рубили, жгли, и люди в отчаянии стонали на пепелищах, словно потеряли детей. Плакали и уходили, чтобы вернуться чуть позже и возвести над скромным куполом прежнего своего храма – вон там, на холме – массивный и помпезный собор, чем-то похожий на конного рыцаря в полном доспехе. Ноттэ помнил подобных… И рубил – тоже. Два века назад казалось, что в споре людей есть правые и виноватые, и что, вмешавшись, он сделает нечто важное для всеобщей справедливости. Патор, пожалуй, понятия не имеет, что обретение мощей Раймунда – следствие удара клинка нэрриха, ныне носящего имя Ноттэ. А если и знает… такое удобно или забыть, или хотя бы не демонстрировать своей осведомленности.
– Малыш Вион еще не прошел через эту боль: осознание, что тебя считают всего лишь оружием, – грустно вымолвил Ноттэ. – Вот клинок, вот яд, вот ложь и перо доносителя… а вот нэрриха. Черт, не фыркай, я вполне серьезен. В этом мире у меня были друзья и наставники, но все они не обладали властью и не мечтали о ней. Увы, требуется немало времени, чтобы научиться отличать настоящее от кажущегося. У Виона теперь, думаю, весьма добрые и услужливые друзья в этом городе. Ты не видел, какого ему подарили коня! Мальчишка прямо-таки светился от гордости… бедняга.
Ноттэ миновал еще две улочки, делающиеся все теснее и прихотливее в изгибах. Погладил рукой старую крепостную стену, словно здороваясь. Добрался до неприметной гостерии, постучал и дождался, пока самый расторопный слуга проснется, затеплит лампаду и осведомится через дверь о наличии чертей и загадочной «нелегкой».
В ответ Ноттэ позвенел монетами. Сунул проворно отворившему дверь соне повод Черта, приказал устроить его в стойле, расплатился за комнату, бросил за порог свой мешок, – развернулся и удалился налегке. Миновал еще одну улочку, прислушался – и взобрался на стену, как делал много раз прежде. Оказался сразу в полусотне канн от усадьбы дона Пабло Одона де Сага, родного брата младшей из троюродных тетушек королевы Изабеллы, той самой, прозванной Анитой Тихой и правящей вместе с мужем в Тагезе уже пятый год. Фонари перед дворцом горели ровно и ярко, окна тоже светились, выдавая бессонницу и суету в недрах двухэтажного здания.
Ноттэ спустился со стены и направился прямиком к особняку, преодолел его ограду и зашагал по тихому темному парку. В своей одежде деревенского простачка он не мог рассчитывать на самую малую вежливость даже со стороны слуг. Впрочем, он и не стремился представиться и заявить о себе, прячась в тенях и подбираясь все ближе к конюшне. Изловленный за ухо мальчишка лет десяти – сын одного из конюхов, из кустов глазеющий на господскую суету – сразу польстился на настоящую серебряную песету. Рассказал, что вороного Ветра точно подарили незнакомому молодому дону, а тот вряд ли согласится продать редкостного коня, даже самому Хуану Таронскому, первому и несравненному маэстранте, способному научить коня всему, и даже человечьей речи, наверное. Шутка ли, не дон по рождению, а при дворе его принимают с поклоном. Ноттэ, назвавшийся слугой знаменитого маэстранте, выудил из кошеля вторую монету и уточнил: где поселился юный владелец Ветра, важно ведь у него вызнать в точности, продается ли конь?
Парнишка с сомнением махнул рукой в сторону левой пристройки, почесал затылок и развел руками. То есть вполне честно отработал монету – что знал, выложил, большего ждать от пацана нелепо…
– Ветер сейчас в стойле?
– Знамо дело, – важно кивнул мальчик.
Сжал в ладони добычу – целых две монеты! И улизнул, едва рука чужака отпустила плечо. Ноттэ тоже покинул свою засаду и переместился к левому крылу дворца. Если Виону хватило ума не лезть в герои, не сменив одежды и не смыв дорожного пота – уже похвально. Дальнейшее поведение предсказуемо до окончательной скуки. Можно подремать, выжидая и отдыхая.
Вион не подвел. Из полусна Ноттэ выбрался, растревоженный негромким, но характерным свистом рапиры, тупым хрустом древесины и сосредоточенным ритмичным топотом. Жаждущий справедливости юнец нанизывал на сталь клинка подлеца Кортэ, пока что – воображаемого и замененного для удобства толстым деревом. Ноттэ зевнул, встряхнулся и пошел на звук. Без спешки изучил ночной парк, еще раз убеждаясь в его безлюдности. Осмотрел окна дворца, выделив два подозрительные: оттуда могли наблюдать за забавами Виона. Учтя и это, Ноттэ выбрал годные заросли, до последней веточки точно и ровно выстриженные зеленой пологой стеной.
Укрывшись в густой тени Ноттэ приступил к глупейшему занятию на свете, свойственному старикам – к вразумлению юных…
– Он не позволит тебе так положить свой, а точнее мой, эсток. Тот клинок куда массивнее рапиры, что следует учитывать. В общем, ты уже трижды труп, – подавляя новый зевок, сообщил Ноттэ, удобнее усаживаясь в траву.
Вион замер в нелепейшем и неустойчивом положении: он как раз завершил выпад и сам не рухнул лишь потому, что деревянное «сердце» врага накрепко вцепилось в рапиру. Отпустив рукоять, молодой нэрриха все же споткнулся и упал, оттолкнулся рукой от травы и развернулся, пытаясь найти взглядом говорящего. По бледности лица и распахнутым до предела глазам Ноттэ прочел: мальчик только что уверовал в привидения.
– Ты? Вы… То есть… Защищайся!
– У меня нет оружия, – снова зевнул Ноттэ. – Иди сюда. Ты голодный драться вышел или ума хватило хоть хлеба прихватить?
– Вот, здесь, – так и не пришедший в себя Вион суетливо подхватил корзину, давно замеченную собеседником и дающую прекрасное объяснение бездействию бойца для наблюдателей, если во дворце есть таковые. – Угощай… тесь.
– Ну да, я жив и голоден, есть хочу, пить тоже, – усмехнулся Ноттэ, охотно принимая корзину и на ощупь добывая хлеб. – Обычно нэрриха между собой на ты. Нас мало, мы даже не общество, но некие традиции все же имеются. Сядь!
– Но я же сам воспринял, я же и он тоже, этот, – Вион обличающе ткнул пальцем в сторону дворца, по крайней мере, так ему представлялось.
– Я обманул вас. Не кипи, скажу точнее: я обманул Башню, вы были лишь средством исполнения обмана, перед тобой я готов извиниться за использование вслепую. Малыш, я понятия не имел, что ты в деле, пока не поговорил с грандом, само собой.
– Мне только донья Фаби и объяснила, что Кортэ присвоил ваш… твой клинок. Я был сам не свой, помчался из Мары, куда глаза глядели – оказалось, на восток, а там тракт, вот… – Вион, неуверенно улыбаясь нелепости своих предрассудков, ткнул Ноттэ пальцем в плечо. – Живой. Теплый… а я как сообразил, что он присвоил оружие, сразу в столицу надумал.
– За трофеем?
– Сберечь хотел, пока то да се, – обиженно взмахнул длинными ресницами Вион, краснея так, что и в ночи заметно.
– Понимаю, спасибо. Разливай вино, садись удобнее и слушай. На правах старшего и живого, – подмигнул Ноттэ, – я намерен достаточно долго брюзжать. Но лучше уж теперь все втолковать, пока не стало окончательно поздно. Итак, донья Фаби, кузена его величества Жуана де Торра, пожалела тебя и обласкала. Как мило. Очаровательная женщина.
– Сама доброта, – настороженно согласился Вион.
– Ты уже успел ей присягнуть, поклясться честью или наделать иных долгов?
– Утром меня возведут в титул графа, – окончательно смутился Вион.
– Как полезна бессонница, – Ноттэ расслабился, вздохнул свободнее и лег в траву, закинув руку под голову. – Благословенны ветра, ты не натворил худшего. По неведению, не кипи, я понимаю. И я ничуть не препятствую, я не вооружен, как ты помнишь.
– Стану я убивать покойника, – Вион криво усмехнулся и попробовал пошутить.
– Малыш, мой уровень фехтования будет тебе доступен при усердной тренировке лет через сто, не ранее. Самое меньшее – сто лет и два круга, запомни. До того даже и не лезь в противники. Итак, Тагеза… Начнем с общего образования в отношении твоей будущей родины, милый граф.
Ноттэ приподнялся на локте, принял кубок с вином, принюхался, лизнул – и затем выпил, сочтя отравление маловероятным. Снова лег и начал рассказывать без лишних подробностей, что возникла Тагеза четыре сотни лет назад, когда с севера полуострова выбили иноверцев. С тех самых пор правители королевства, исходно именовавшегося куда скромнее – графством – рьяно исповедуют учение Башни и не жалеют золота на поддержку патора и прикорм его сэрвэдов. Именно защита Башни и высшего служителя – маджестика – вернее и надежнее всего ограждали Тагезу от алчных посягательств предков Изабеллы. Род Траста велик, стар и богат, он постепенно превращал полуостров в свои владения мечом и хитростью, вытесняя иноверцев-южан и алчно озираясь на северного соседа, иногда помогающего войском, а порой и бьющего в спину, если эмиры хорошо заплатят, если Башня отвернется и старательно не заметит… Так и сложилась нынешняя непростая «дружба» соседей: прямая неприязнь к Изабелле Атэррийской, близкой родственнице, заключившей брак вопреки воле и замыслу северных тетушек и дядюшек.
Чуть мягче отношения Тагезы с восточной ветвью рода Траста, поскольку северяне достаточно часто вступали в альянс с предками Бертрана Барсанского и почти никогда не воевали против своих юго-восточных косвенных соседей. Но теперь, когда две территории объединились, положение небольшого королевства сделалось особенно шатким. Угроза войны весома, но патор Паоло пока что целиком на стороне Тагезы, северное островное королевство готово помочь флотом и людьми – и не только оно. Добрейшая донья Фаби как раз теперь едет с севера, издалека: она навещала дворы королей вне полуострова, добиваясь их военной помощи.
– Ну и что? – возмущенно засопел Вион, подозревая нападки на покровительницу.
– Изабелла готова удавить эту ядовитую тварь, ведь тетушка Фаби десять лет назад пыталась отравить брата нашей королевы.
– Нет, клевета!
– Поскольку это как раз тот редкий случай, когда я позволил себя нанять, – усмехнулся Ноттэ, – я и есть клеветник… дыши, малыш. Привыкай к правде. Хоть такой, относительно достоверной, ведь абсолютной и вовсе не бывает. Я внял просьбе, поскольку Изабелла была убедительна, к тому же я пожалел мальчика. Он остался прикованным к постели, полуслепым. Прожил еще девять лет и скончался минувшей осенью. Я нашел исполнителя отравления. Доставил живым сюда, в столицу. Полагаю, умирал он долго. Точно знаю, что золото в оплату грязного дела тот человек получил в этом самом особняке. Может статься, в левом крыле, где теперь поселили тебя, нового ценного наемника тетушки Фаби.