Сколько лет цыганке, которую Кортэ упорно зовет старухой? Сорок, наверное. Или чуть больше. Когда Энрике похоронил невесту, эта старуха улыбалась и показывала сплошной, без прорех, ряд зубов. Плясала, восхищала своей красотой, и богатые доны бросали золото в придорожную пыль, добиваясь её благосклонности… Сколько она родила детей и сколько похоронила, если теперь безропотно готова на все, лишь бы спасти жизнь дочери – взрослой, красивой, достойной лучшего удела – и обреченной два десятка лет спустя так же состариться и отчаяться. Страшное время. И пусть Эо нашел вполне весомую основу для своих обид, но разве есть право у беззаботных, состоятельных, вечно юных – судить и карать тех, кто уже наказан злым роком, кто прикован к своему жестокому веку?
– Черт! – выдохнул Кортэ.
Сын заката в первый миг решил, что младший выбрал имя для коня, подражая чужой повадке – и сразу осознал ошибочность домыслов. Вороной срезался на полном скаку, угодив в кротовью нору. Завизжал, перекатился через голову, дернулся и затих… Кортэ умудрился не отпустить повод запасных и уже взвился в прыжке, занимая седло ближнего. Кнут убедил коня прибавить прыти.
– Надо было взять еще пару в запас, – отметил Ноттэ.
– Нот, куда гонишь? – едва слышно выдохнул Кортэ, чуть придерживая коня. – Я уже голову сломал, думаючи.
– Хорошо, что не шею, – усмехнулся Ноттэ, искоса глянул на спутника и понял: не отделаться присказками. – Малыш, ты что, прежде не общался ни с кем из нас, старших, достаточно подробно? Не знаешь того, что насущно для нэрриха – об озере, острове и самой долине?
– С вами пообщаешься, – хмыкнул Кортэ. – Борхэ так глянул на меня, что я почувствовал себя готовой отбивной на блюде. Эо при встречах брезгливо издевался. Оллэ явился из ночи и в ней же сгинул, не сочтя меня годным к обучению. Остальных я знаю совсем мало, так – видел раз-другой.
– Сердце отца ветров, – шепнул Ноттэ. – Так звалась долина в прежние времена. Именно сюда приходили плясуньи, ведь прежде они обращали лицо к ветру не для развлечения толпы, а в осознанном разговоре со старшими. Время разрушило память живущих, но не силу долины. Эо был на острове, именно там он и сотворил худшие мерзости, способствующие распространению чумы. Мне требуется попасть на то же место, чтобы устранить ложные влияния и дотянуться до родного ветра. Мне теперь надо не просто перемолвиться с ним, но умолять о помощи и даже о великом одолжении.
– Каком именно? – нахмурился Кортэ.
Сын заката некоторое время молчал, понукая коня и сокращая расстояние до остальных всадников, оттягивая продолжение разговора и все ещё не веря, что Кортэ может так мало знать о природе нэрриха, прожив в мире почти два века. Но и притворяться младший едва ли стал бы, тем более столь достоверно.
– Нот, да в чем дело?
– Когда я нашел тебя ночью во дворце, разбудил и сказал, что смерть для нэрриха не так страшна, как для людей, что ты подумал?
– А что я мог подумать? – Кортэ перестал шептать и принялся возмущаться в полный голос, не забывая понукать коня при каждом выкрике. – Что ты не стерпел унижения, что умненькая гадина Изабелла нашептала в ухо, ты взбесился и явился убивать, но пожелал прежде поиздеваться. Хотя… Сейчас знаю, я не использовал логику. Я был зол и напуган. И я снова, бес тебе в печень, зол и напуган! Объясни, во что ты втравливаешь нас? Мне не нравятся беседы о смерти.
– Ясно, – кивнул Ноттэ. Он заметил общее внимание к разговору, снова использовал кнут и ускорил скачку. – Кортэ, тебе нужен учитель. Обязательно, и как можно скорее. Мы дичаем не менее людей, если за два века не находим времени и возможности изложить младшим жизненно необходимое. Но ты общался с Вионом, он что, тоже…
– Тоже – что? Ты и его собирался убить?
Кони хрипели, но шли голова к голове, ровно и стремительно. Плясунья теперь уверенно держалась в седле, безропотно принимая помощь Энрике. Старая цыганка угнездилась на коне полубоком, она то и дело поглядывала на дочь и нашептывала неразборчивое, наверняка убого-деревенское – наговоры здоровья. Служитель понимал это, морщился и молчал, торопил коня…
– Убивать нэрриха, не достигших пятого круга – это глупость и для людей, и для нас, продолжил свою мысль Ноттэ. – То есть для них безусловно, а для нас с оговоркой: если не учитывать умения изымать раха, но эту способность из нынешних освоили лишь Борхэ и Эо, как я надеюсь. Обещай, что найдешь наставника, едва мы закончим дела в долине.
– Ты сам не готов учить?
– Не жадничай, я научил тебя задавать вопросы, – усмехнулся Ноттэ.
Снова щелкнул кнут, торопя коней и заодно – обрывая разговор.
Безветрие давило и угнетало, уподобляло нэрриха – слепцу. Не дышала свежесть, не тянулся туман от низин, не вился по земле – все замерло, нет отклика и нет ответа… Но есть беспокойство – беспричинное, упорное.
Ноттэ резко остановил коня и обернулся к родному ветру, прикрывая глаза и подставляя лицо. Нот – по вере древних людей это ветер бурь и внезапных ливней – редко навещал долину, укрытую в природной крепости горных стен. Пришлось просить в полную силу, досадуя на неопытность и потерю времени, а заодно ругая себя за излишнюю подозрительность. Старший снисходительно вздохнул, прошелестел в виноградных лозах, гладя листья и сдувая невесомую пыль, беспокоя редкий, неразличимый глазом, туман над дальним ручьем.
Седьмой круг – иное, пока что малознакомое состояние души, а еще это – обостренная чуткость к недоступному для людей. Отупляющая слепота распалась, ветер скользнул по крышам Тольэса, потерся игривой кошкой о камни стен и башен, поднял в полет несколько высохших до срока листьев. Один – самый легкий и юркий – мотыльком взвился, затрепетал в восходящем потоке… и жалобно хрустнул, рассыпаясь в труху под кованными копытами. Ветер впитал колебания воздуха, настороженно отпрянул от потока пыли, укутавшей массу конских и человечьих тел – там, на дороге, вне крепостных стен. Пока – далеко.
Ноттэ вздрогнул, выслал коня вперед и без жалости хлестнул кнутом. Прильнул к взмыленной шее, торопясь по-настоящему, без оглядки на сомнения, сделавшиеся, увы, уверенностью…
– Кто из вас выслужился перед багряными и во что оценил свою полезность? – громко спросил Ноттэ, догнав отряд.
– Не я, – сразу обиделся цыган, на всякий случай вжимая голову в плечи и отводя коня чуть в сторону. – Почему все сразу посмотрели на меня? Мне орден денег не даст, разве что расщедрится на покупку дров и выделит самое теплое местечко в подвалах, прямо над жаровней. Сами должны понимать!
– Я сидела возле дочери, мне нет дела до слуг Башни, – прошептала старуха.
– Хулио, – утвердительно молвил Ноттэ, смотал кнут, сунул в крепление. Опустил руку к бедру и погладил рукоять кинжала. – Все же серость бытия сломала тебе хребет… Когда ты успел?
– Наверное, виновен я, – запинаясь, выговорил Хосе, жалостливо оглаживая взмыленную конскую шею. – Я предупредил кухарку, чтобы не готовила завтрак. Нельзя было? Ох…
– Или я, – рассмеялся каким-то пьяным болезненным смехом служитель, не пытаясь отрицать вину, – ты прав, пока все искали оружие, я черкнул несколько слов для гранда. Всего лишь просил не беспокоиться и ждать нас к закату, к тому же я использовал шифр, никто не мог разобрать, только сам Факундо или его доверенный ученик.
– Плох ученик, не мечтающий стать грандом, – усмехнулся Ноттэ, снова размотал кнут и хлестнул отстающего коня старой цыганки. – До озера пять лиг. Они уже покинули город, нам не успеть… На острове мне потребуется время, много времени! Я не смогу защитить никого, пока буду занят. Черт… Пытаться спасать людей глупо, вы не умеете даже принимать помощь! Вы – все вместе, как город, как страна, как вообще – люди. Ну зачем я ввязался в дело и втравил всех вас, сознавая безнадежность затеи!
Конь под старухой споткнулся и сразу оказался позади, безнадежно отстал. Кортэ придержал своего и помог цыганке перебраться в седло запасного, скоро они нагнали Ноттэ.
– Если я задержу погоню, станешь учить меня? – едва поравнявшись, Кортэ приступил к торгу с привычным азартом, не обращая внимания на людей и обстоятельства.
– В некотором роде, – смутно пообещал Ноттэ, не позволяя себе оглянуться на загнанного коня. – Учти: отряд позади немаленький. Багряные – боевой орден, гранд не брал с собой недоучек. Здешние тоже хороши, к войне готовились, приграничье как-никак. Гожо! Бери последнего запасного коня и возвращайся в Тольэс, вдруг да донесешь весточку гранду или герцогу.
– Донесет, иначе прокляну и его, и весь род до седьмого колена, – пообещала старуха, не дав младшему и рта открыть.
Гожо принял повод запасного коня, кивнул – и провалился в ночь, выпав из общей скачки.
– У берега с этой стороны озера скалы, удобное место, – буркнул Ноттэ, снова примеряясь поторопить хрипящих коней. – К тому же драться у воды куда удобнее и надежнее. Сам разберешься, даже если еще не знаешь, что к чему.
Кортэ промолчал, не тратя сил на недоумение, вопросы. Рыжий нэрриха не понимал разницы в своих возможностях возле берега и вдали от него, – окончательно уверился Ноттэ. Тревожно осмотрел коней. Два плохи, шатаются и хрипят, но пока держатся. Прочие еще сохранили силы. Рассвет приближается слишком медленно, озеро – тоже. Но начатый путь придется пройти до конца, раз в дело втянуты люди, раз решение принято. Иного – нет, да и это решение, избранное в сомнениях, не дарует надежду, лишь позволяет оплатить старый долг.
Луговина сменилась каменистым всхолмьем, до поры незаметным в ночи, подобно уродству, прикрытому капюшоном. Сколько ни прячь такое – ткань сползет, и неявное сделается заметно… Шум реки постепенно приближался, скоро его смогли разобрать и люди, не наделенные чуткостью к ветрам, не знакомые с местностью. Покидая чашу озера, река бурлила, ворочалась в каменном русле и постепенно расширяла его, да и сама успокаивалась, замедляя течение, чтобы южнее, за городом, снова взъяриться и штурмовать ущелье Боли.