– Нам стало известно, что здесь затевается гнуснейшее еретическое действо, – сообщил багряный. – Сие недопустимо, и мы, верные дети божьи…
– Ты что, по пути сюда многажды падал с коня и стукнулся головой так, что мозги всмятку, а мысли вдребезги? – грубовато посочувствовал Кортэ. – Я не младенец первого круга, да и ты не на проповеди. Говори толком, с чем пришел. Учти, в расписки я не верю: или вексель приличного ростовщика, или золото на месте, то есть здесь и сейчас.
Переговорщик покачнулся, по лицу стало видно: он рад тому, что уже сидит и не сможет упасть, сраженный практичностью нэрриха и простотой его подхода к делу. Некоторое время багряный молчал, поправляя наплечник, и без того прилаженный безупречно. Когда недоумение улеглось, служитель снова глянул на нэрриха – и на озеро за его спиной.
– Золота у нас при себе нет.
Кортэ сплюнул, покривился и смачно, со вкусом выговорил длинное, отвратительно еретическое ругательство. Покосился на собеседника, багровеющего уже не рясой, а всем лицом. Добавил еще одну жирную порцию бранных слов. С третьего раза служитель все же сообразил, что его намеренно злят – и взял себя в руки.
– Мы готовы предложить вексель. Имя Сакариса из Атэрры вам, надеюсь, знакомо?
– Так он же еретик, – укорил Кортэ, щурясь от смеха. – Золото его – суть соблазн бесовский. Не впаду во грех, ибо душою чист.
– Дон Кортэ, я не могу постичь ваших намерений, – насторожился служитель.
– Мне не проще, меня держат за пацана, не оглашая сумму и намекая невесть на что.
– Пятьсот эскудо, – багряный осторожно попробовал почву.
Кортэ расхохотался, скаля зубы и звонко хлопая ладонями по коленям. Смеялся он долго, старательно и искренне, несколько раз утирал уголки глаз рукавом рубахи. Отдыхал и снова смеялся, пока служитель не побагровел во всю шею и не прервал издевательство:
– Тысяча.
– Ты что, решил податься в мученики? – задумался Кортэ. – Это можно, это я устрою… Или под блаженного косишь? Ладно, скажу прямо: прошлый раз за живого Ноттэ нам на двоих с Вионом дали шесть тысяч золотом. Сейчас я один, а злодей стал опаснее. Прекрати городить глупости. Мы не приступим к торгу, пока ты не назовешь нормальную цену для его начала.
– Как это – к торгу? – заколебался служитель, с тоской глядя на озеро, уже отмеченное первыми искрами бликов солнца, улыбнувшегося из-за гор. – Это же долго…
– Всё зависит от тебя, – заверил Кортэ самым серьезным тоном, поджал губы, молитвенно сложил руки и добавил: – и от провидения…
– Не богохульствуй!
– Еще не начинал, но изволь: двадцать тысяч.
– Черт…
– О! – восхитился сын тумана. Он вслушался в эхо и даже приложил ладонь к уху, чтобы продлить радость. – Уже теплее, эдак скоро ты наскребешь грешков на ровное и надежное посмертное кипение в масле.
– Проще убить тебя… гм, вас, – неуверенно пригрозил служитель.
– Проверь.
– Две тысячи и ни эскудо более.
– Слушай, а патор-то в деле или я чуть попозже буду еще и с ним разбираться? Факундо точно не участвует, ага? Вот что получается: ты вздумал возвыситься, при тебе кучка отребья, человек двадцать, они прячутся в тенях, скрывая свою малочисленность. Да и золото не звенит, я жру на завтрак одни обещания, они постнее травы…
Багряный возмущенно вскинулся, собрался возражать, заодно выдавая численность отряда – и запнулся на полуслове, задумался. Пожал плечами, нехотя полез в кошель, прикрытый латами, как и все иное ценное для человека… и подлежащее умерщвлению согласно заветам Башни. Тончайшая «голубиная» бумага воняла совсем не святостью, но лишь многодневной немытостью тела гонца, да еще потом его коня. Кортэ поморщился, принял двумя пальцами, встряхнул, разворачивая. Прочел и брезгливо отдал.
Текст был ожидаемым: витиеватым и окольным. Текст и особенно путь его доставки, по мнению Кортэ, намекали на некие сложные обстоятельства в столице. Орден багряных особенно близок к нынешнему патору и щедро обласкан. Сюда прибыли воины, им мало что говорят проповеди умного Факундо, куда понятнее и ближе прямой приказ – резать еретиков. Значит, будут резать без колебаний, всех… Не по воле Факундо, и даже более того: без его ведома. Кортэ поморщился. Снова изучил бумагу.
Оттиск личной печатки патора Паоло нэрриха знал, как и подпись его преосвященства. Добытый из того же смердящего кошеля перстень должен был исключить любые сомнения в трогательном единстве власти мирской и духовной: он принадлежал королю. Кортэ кивнул, задумчиво поглядел в светлеющее небо, рассмотрел крупный клок тумана, похожий на округлый бок мешка с деньгами, к тому же сочно подсвеченный золотом раннего утра. Выбирать выгодную сторону всегда сложно. Потому что выгода неоднозначна, потеряешь тут – приобретешь там.
– Девятнадцать, и это крайняя цена, – жадно выдохнул нэрриха.
– Две пятьсот, и сын заката нужен патору живым, – заволновался служитель.
– Мне тоже, я скину тысячу, если буду иметь возможность навещать его и обучаться тому, что важно для нэрриха, – глаза Кортэ азартно блеснули.
– Обучаться? Я что, оплачиваю распространение ереси? – почувствовал слабину багряный…
Торг грелся медленно, как и камни, остывшие за ночь. Кортэ ругался все грязнее, входя в настоящий раж, багряный грешил не меньше, открыто проявлял азарт, недопустимый для истинно верующего. В скалах сопели от зависти тайные еретики, рычали от праведного гнева фанатики, те и другие желали уничтожить сына тумана – исчадье бесовства, отвратительно и воистину непомерно богатеющее прямо на глазах…
– Пять семьсот, закончим на этом, – наконец выдохнул служитель, стирая пот со лба и ощущая нескрываемую, сквозящую в рассеянной улыбке блаженную легкость, знакомую всем игрокам, достигшим упоения уже от самой игры, независимо от её итога.
– Вексель при тебе? – благосклонно поинтересовался Кортэ, испытывая тот же душевный подъем, даже восторг победителя: он изначально не наделся поднять цену выше четырех тысяч.
– Можно написать договор на обороте послания патора, это будет безусловным знаком к исполнению, – заверил багряный.
Кортэ кивнул и отвернулся к озеру, не интересуясь суетой с чернилами, слишком мелкой для такого дорогого наемника. Хотелось подпрыгнуть и закричать в голос, называя себя великим: еще ни разу ему не предлагали за найм столь интересной суммы. Голова гудела, жажда обладания золотом вынуждала то и дело чесать ладони. Почти шесть тысяч! Стоило связаться с Ноттэ – и вот она, слава…
Сын тумана вошел по пояс в воду и с наслаждением окунул лицо в холод, каплющий звонким рассветным золотом из горстей. Почти шесть тысяч. Он уже видит перед мысленным взором эту кучу золота, сокрытую в подвалах ростовщика. Гладит рыжие блики волн и предвкушает хлопоты: получить, пересчитать, запоминая каждую монету, взвешивая подозрительно-тонкие и стертые, щупая края там, где красота округлости подпорчена при удалении избытка веса. Налюбоваться на свое богатство… и остыть к нему. Странно устроена жизнь. Оказывается, всю прелесть неправедного найма можно прочувствовать еще до совершения сделки.
– Готово, извольте проверить и подписать, дон Кортэ, – предложил служитель, и в его голосе зазвучали повелительные нотки успешного нанимателя.
Сын тумана вернулся к месту торга, звучно шлепнулся на камень мокрым задом в мокрых штанах. Принял листок, покосился на замершего рядом услужливо-высокомерного носителя багряной рясы, почти восстановившего природный цвет лица. Ненадолго, – хмыкнул про себя Кортэ. Старательно и без спешки прочел текст, вздохнул.
– Удачное начало дня…
– Вот перо.
– Вижу. Одна беда, тут не все ладно с текстом. Надобно вписать: в придачу нэрриха Кортэ желает получить сан патора. Я уступил четырнадцать тысяч, должен ведь я как-то возместить потери.
Багряный со свистом выдохнул, снова бурея бычьей шеей. Перо жалобно хрустнуло в его кулаке, чернильница полетела прочь и украсила кляксой скалу – высоко, нарядно. Кортэ бережно подцепил за наплечник готового удалиться переговорщика. Порылся в его кошеле и забрал себе королевский перстень. Так – впрок, вдруг да получится вернуть вещицу надменной Изабелле – и в обмен затребовать ответ на интересный вопрос?
Багряный, походя придушенный под локтем, сопел и вырывался. Наконец, нэрриха его оттолкнул, завершив обыск.
– Видишь ли, меня тяготит грядущая слава единоличного уничтожителя ордена Постигающих свет. Посему я объявляю, пока мы еще не прервали перемирия: убивать вас я не стану – ну, по мере сил, пока буду контролировать себя. Лучше позабочусь о переименовании вас в орден Одноруких дураков. Понял ли? Жгуты заготовьте, костерок запалите, чтобы культи прижигать. Святость святостью, но зараза, ведь она – еретичка…
– Будь ты проклят!
– А как же бог, установивший добродетель всепрощения? – крикнул Кортэ вслед служителю, резво бегущему к скалам. Проводив его свистом и шуточками, рыжий нэрриха подобрал оружие, отступил к берегу, зло упрекая багряных: – Дураки… Имя выучили, усвойте и повадки! Я – сын тумана, может и не старший из живущих, но в торге сильнее меня нет никого! Я однажды молочницу довел до корчей, отторговывая стертый медяк!
Стрелы сорвались в полет кучно и зло, подтверждая: не только молочницу можно довести до невменяемости. Кортэ издевательски расхохотался, гордясь собой: даже меткие лучники или хладнокровны, или пьют молоко, он так и сказал, портя второй выстрел и выясняя, как много грязных слов знают служители вопреки своему сану и привычке к молитве…
Уворачиваться от стрел было куда сложнее, чем Кортэ ожидал. В скалах засели, как теперь стало очевидно, не пять или десять лучников, а все два десятка. То есть – уже семнадцать. Крошечные, в ладонь длиной, стальные стрелки, подобные иглам – обычное оружие у любого запасливого нэрриха. Для метания таких стрелок не требуется лук, только навык резкого, невозможного для людей движения пальцев.
Исключив из боя еще трех лучников Кортэ громко пообещал переименовать остальных в орден Одноглазых молочников, тем подпортил еще один выстрел и умерил пыл еще двух вояк. Позиция у берега, как и предсказывал опытный сын заката, оказалась удобна. Несколько скал у самой воды давали укрытие и позволяли перемещаться, в то время, как у нападающих не было ни маневра, но возможности обойти врага и напасть со спины. Озеро охраняло тылы надежнее любой стены…