Зоэ подбросила дров в огонь и пошевелила угли, любуясь роем растревоженных искр. Гость допил вино, снова набулькал в кубок до краев и сыто, благодушно вздохнул. Откинулся на спинку кресла и завёл разговор, не представляясь.
– У тебя есть вопросы?
– Много, – почему-то сразу пожаловалась Зоэ и взялась перечислять самые таинственные. – Почему патор жил во дворце уединенно и потом р-раз… сгинул? Отчего королева что ни день, требует танцевать и думать о какой-то золотой рыбке? И зачем это король вдруг поехал на юг, если там враги? И ещё беда непонятная: меня не навещает Вико! И, чуть не забыла: а как тебя зовут? И да, вот беда: где Ноттэ, стоит его упомянуть, все отворачиваются и замолкают, и страшно… так страшно!
Зоэ смолкла, выболтав свой главный страх, жалобно глянула на гостя, мокрого и утомленного, явившегося уж наверняка тайком и вовсе не понять, достойного ли откровенности. Тот невесело улыбнулся, рассматривая свои поношенные башмаки и брошенный у двери мокрый, линялый плащ.
– Я Кортэ, сын тумана. Меня в столице не ждут. Подумай сама: хорош я буду, явившись к Изабелле, когда она в положении. Ведь и невольно, а напомню, что она велела убить меня, вполне за дело, хотя дело то быльем поросло, растрепалось по ветру. Но я-то вот – жив…
– Волнительно, – не одобрила Зоэ, исключив вопрос с танцами и рыбкой, а заодно порадовавшись за королеву.
– То-то же… Благодаря тебе у нас теперь мир, его надо беречь. Вот я и берегу. Живу, смешно самому, в обители у багряных. Ну, когда не занят иными делами и не странствую. Они то ли ненавидят меня и пытаются запереть и удержать, то ли считают личным грешником на воспитании. Мы летом славно друг дружку… вразумляли, – несколько веселее сообщил гость. Помолчал, допил вино и крякнул от удовольствия. – Драк у нас в обители вдоволь, одна беда: фанатики сами вина не пьют и мне не приносят, даже яблочного. Впрочем, года за два или я излечусь от ереси, или они – от святости… второе предпочтительно. Кажется, они уже поняли: если я возьмусь проповедовать, им же будет хуже.
– Зачем ты пробрался сюда?
– Видишь ли, я намерен учиться у Ноттэ, – совсем тихо и грустно сообщил гость. – А только нет его в мире. И надежды… и надежды нет, я не хочу тебе врать. Я уже много у кого спрашивал, все твердят одно и то же. Оллэ, сморчок бессмертный, хоть и брюзжал в полный голос о своем безразличии к миру и его населению, а все одно, галопом рванул из Сантэрии к маджестику, библиотеку перерыл до донышка, всё искал старые намеки и забытые рецепты. Абу – ты его не знаешь, и к тому же он нездешний – в голос воет от горя, он на юге всё перевернул. И тоже впустую…
Зоэ почувствовала, как пол уходит из-под ног и быстро нащупала кресло. Села, перебрала кисти шали и заодно старательно привела в порядок мысли, и убедила язык не отниматься прежде времени.
– Как это… нет в мире? – испуганно выговорила Зоэ. – Ты что такое сказал? Ты вообще – кто? Ты кто такой, чтобы это вот сказать? Ты… Не может быть. Да я бы знала… ну точно бы знала. И такого быть не может, он обещал явиться ко мне и велел ждать. Он же обещал! Ноттэ – надежный. Ноттэ не умеет обманывать. Только не он!
– Не бормочи удобные глупости, ты знаешь, что его нет, – не усомнился гость. Зло оскалился и наклонился вперед, глядя без приязни. – Если не так, медяк тебе цена со всеми твоими славными деяниями, уже бойко превращаемыми в легенды, Башня иначе-то не умеет. Тебе теперь два пути: или в святые, или в мученицы… Второе им выгоднее.
– Знаю. Только вот им, – Зоэ показала не самый приличный жест и подмигнула гостю, окончательно себя уверив: этот нэрриха странный, и говорит он слова, которые вызывают боль… а только пусть так, эти слова – правда! И сам рыжий сын ветра – не худший из нелюдей и людей. – Не ври мне, что Ноттэ нет. Говори толком, с чем явился.
Гость расхохотался, отстучал дробь ладонями по штанам. Мокрым насквозь: дождь-то за окном неуемный, осенний. Пошумев, гость притих, задумался. Потом негромко, скороговоркой, морщась и глотая подробности, как яд – с отвращением и вынужденностью – изложил историю танца на острове, грозового шквала и отданного долга.
– Эй, насчёт Ноттэ… ты ведь немножко прав, тот сон про мотылька… Значит, не сон. И мне никто не сказал? – испуганно прошептала Зоэ.
– Очнись, наивная, кто б стал говорить? Вион едва ветер с запада унюхал, прыгнул на коня и понёсся махом – к Оллэ в ученики! Это-то ты заметила, нет его во дворце, – скривился гость.
Зоэ дернула плечом и смолчала. Еще как заметила! Возразить нечего: обидно, а ещё на душе тускло от упоминания знакомого имени. Вион обещал не бросать, говорил – буду рядом. Как сейчас помнится: в последний раз Вион явился вон из той двери. Вбежал запыхавшийся, просиял восторженной улыбкой, схватил рапиру, невпопад кивнул на вопрос – и сгинул. Только к вечеру и удалось разузнать: ускакал из столицы, никому и словечка не объяснив.
Тогда Зоэ от огорчения стала неразговорчива, королева заметила – и холодно, сухо усмехнулась.
– Нэрриха, куколка, за то и зовутся нелюдьми, что ровней нас не числят, – без раздражения отметила Изабелла, гладя по голове. – Все они вроде башмаков, на одну колодку пошиты, как по мерке. А внешние отличия – только узорчики и бантики, обман для глаз. С кем ни поведись, мозоли неизбежны…
Зоэ удивилась сравнению нэрриха с обувью, но возражать не стала. От предательства Виона было именно такое ощущение – саднящего крупного мозоля. Вион сгинул, а боль осталась надолго. И новую дружбу примерять сделалось сложно: недоверие мешало, как мозоль.
Дверь качнулась без шума, в проеме возник юный нэрриха. С тихой улыбкой глянул на названую сестру, затем на гостя – уже без приязни, с каким-то подслеповатым прищуром недоумения. Так он смотрел почти всегда на новых людей: будто против солнца стоит и видит их не вполне отчетливо. Рыжий плечистый гость хмыкнул, схватил кубок, выхлебал вмиг и приглашающе махнул.
– О! Ты кстати. Я Кортэ. Ты уже выбрал имя? – гость оживился до розовости щек, заметив движение подбородка, мало похожее на кивок, слишком скупое. – Надеюсь, в святые не лезешь и вином не брезгуешь? Иди сюда, обмоем. Сидр здесь есть? Да ты толковый младенец! Тащи, и побольше, я пока что схожу за подарком. А вообще-то у меня тоже сидр есть. Я крепко к нему пристрастился.
Рыжий нэрриха прыжком покинул кресло, в два шага пересек комнату, затопал по коридору, пританцовывая и напевая. Зоэ недоуменно пожала плечами: разве так надо прятаться от королевы, если полагаешь себя нежеланным во дворце? Хотя… чему удивляться? Есть те, кого ищут, и есть иные – кого в упор не замечают, сберегая собственный покой. Взять хоть дона Эппе, королевского пса: для всех он невидимый невидимка, а как оскалится, так и вовсе улица пустеет, хотя взгляд на него никто не обращал, увидеть его оскала вроде и не мог! Кортэ, очевидно, похож по нраву, а вдобавок он нэрриха.
Ненадолго оставшись наедине с собой, Зоэ настороженно повела плечами, зябко поежилась, потянула любимую теплую шаль со спинки дивана.
Ноттэ сгинул… Счесть гостя лжецом нет причин. Почему же отчаяние упорно обходит стороной? Ноттэ родной, по настоящему, без него и дышать-то никак невозможно. Всякий вечер Зоэ глядит на румянец заката и думает о том, кому обязана жизнью и нынешним счастьем сытости, уверенности в завтрашнем дне. А ещё – ждет… то есть ждала.
Кортэ прогрохотал по коридору, влетел к залу, замотал головой, по-собачьи стряхивая дождинки с неопрятно торчащих волос. Бросил к ногам мешок, гордо хлопнул по боку объемистого свертка. Дождался, пока младший нэрриха явится и выставит на стол бутыли и кубки, подвинет себе кресло и сядет, с прежним подозрением косясь на наглого пришельца.
– Имя! – потребовал рыжий, хлопком по донышку выбивая первую пробку.
– Альба, – представила Зоэ своего названого брата.
– Сын зари? – одобрительно уточнил Кортэ, сразу выбрав подходящее толкование смысла имени.
Дождался кивка Зоэ, поднял бутыль в вытянутой руке и принялся без спешки, тонкой струйкой, переливать сидр в кубок, удерживаемый в низко опущенной второй руке. Одновременно сын тумана пояснил торжественно и сосредоточенно: теперь он в сидре разобрался и крепко знает, как следует подавать и сколько раз переливать, наполняя вкусом.
– Хорошее имя, – похвалил Кортэ, закончив колдовать над сидром и раздав кубки. – Первое на моей памяти имя нэрриха, хранящее свет и надежду, а не разочарование и боль. Ни шторма, ни тумана, ни гнуснейшего штиля, полного неопределенности и скрытой угрозы, ни иных гадостей и двусмысленностей. Будь у меня такая сеструха, я бы тоже жил младенцем, радовался каждому дню.
Кортэ кивнул, подтверждая свои слова, и выпил сидр в несколько длинных глотков. Указал на сверток и жестом пояснил – тебе. Альба принял подарок, на лице проступила осторожная заинтересованность. Пальцы юного нэрриха бегали бережно и быстро, слой за слоем снимали плотную ткань, сберегающую вещь от дождя. Кортэ щурился и, не ожидая результата, продолжал прерванный ненадолго разговор о нынешних делах и о том, почему исчезновение Ноттэ осталось тайной для Зоэ.
– Никто не сказал… Да ты сама посуди: гранду Факундо не до тебя, его норовят то отравить, то вовсе сжечь за ересь, то произвести в паторы. Страдальцу живется не проще, чем тебе, а ведь он на редкость толковый и даже порядочный человек для служителя Башни. К тому же Факундо очень занят: хочет создать из Сантэрии святое место и постоянное чудо, даже маджестик проникся и поддержал идею… горячо. Ага, сразу после того, как Оллэ пообещал лично прощупать его сердце еще при жизни. – Рыжий нэрриха оскалился, опустил руку в огонь, поморщился, слушая, как шипят сгорающие волоски на тыльной стороне ладони и упрямо трогая угли. Отдернул руку, подул на пальцы. – Не, святость ко мне не липнет… Люди на юге по углям бегают. Я видел, даже сам попробовал как-то, давно было дело… Ух и пытка!
Зоэ хихикнула, подперла кулаками щеки, завозилась, заползла глубже в кресло, устраиваясь удобно, чтобы и слушать гостя, и поглядывать на Альбу, все еще разворачивающего бесконечные ткани.