На какое-то время Кириллу стало до дрожи, до жути страшно — что ждет там, по другую сторону бытия? Может, и вправду частичка света, составляющая его душу, отправится туда, откуда пришла — к Творцу?
А если к Демиургу в лапы?
Совсем некстати выплыли из памяти чеканные слова библейского пророка Исайи, за много столетий до Христа произнесшего: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему…»
Кирилл не помнил, чтобы внимательно штудировал книги пророков. Он вообще Ветхого Завета в работе о гностицизме касался мало, поскольку гностики больше опирались на Новый.
Но сейчас он был уверен, что эти строки принадлежат Исайе и звучат именно так.
И они жгли мозг, точно вколоченные в череп раскаленные гвозди.
— О, мой бог… — прошептал Кирилл, пытаясь избавиться от мыслей об этом пророчестве.
Неужели оно о нем?
Помогло очередное беспамятство, из которого вернулся тихим и равнодушным.
Вечером явился отец Павел, да не один, а в сопровождении отца Амвросия и пары охранников.
— Да помилует тебя Господь, сын мой, — мягко сказал старший священник, перекрестившись. — Не терзает ли твою омраченную душу раскаяние, не имеешь ли ты желания исповедаться?
Кирилл даже говорить ничего не стал, отвернулся к стене.
Услышал, как батюшки о чем-то пошептались и отправились к той «камере», где содержался Сеня. Ему предложили то же самое, но он ответил смехом и отъявленной бранью. Зато третий узник, бородатый любитель пения, неожиданно согласился на исповедь.
Долгое время доносилось его бормотание, мягкий голос отца Павла.
Священники удалились, но им на смену явились несколько крепких хлопцев — без оружия, зато с большим тюком.
— Вставай, — сказал один из них, узкоглазый и усатый, когда тюремщик открыл «камеру».
— Зачем? — спросил Кирилл.
— Переоденем тебя, как положено… — со смешком отозвался усатый.
На то, чтобы подняться, силы у бывшего журналиста нашлись, а вот устоять на ногах он не сумел. Его подхватили под руки, помогли стащить одежду, грязную, пропитавшуюся потом и кровью, и выдали новую. Точнее, условно новую: вроде бы хорошую, но пролежавшую где-то на складе много лет.
Хотя Кириллу было все равно, они могли даже оставить его голым.
«Костюмеры» ушли, и он остался лежать, ощущая прикосновение чистой ткани к коже.
— Завтра нас повесят, — громко сказал Сеня. — Или пристрелят? Интересно мне знать, братва, что за фарт нам такой вышел.
— Заткнись! — неожиданно взревел бородатый узник. — Если бы не этот козел со своей религиозной галиматьей, мы бы остались в живых. Наказали бы, но казнить не стали бы!
Кирилл не сразу понял, что «козлом» поименовали его.
— Э, фраер, что бы ты понимал, — откликнулся Сеня. — И вообще, пасть захлопни… Майора того видел харю поганую? Такому только и надо, чтобы жмуриков побольше было.
Но бородатого оказалось не остановить — он вопил, и брызгал слюной, даже колотил руками по решетке. Явился лопоухий тюремщик, но успокаивать узника не стал, рассудив, что тот сам проорется и заткнется. А устрашить чем-то человека, которого завтра казнят, почти невозможно.
Потом случилась смена караула, и к Кириллу в гости явился Вартан.
— Тэбэ смэрт готоват, — горячо зашептал он, прижавшись лицом к решетке.
— Я знаю.
— Давай попробуэм бэжат? — предложил тюремщик. — Там их патэро, но прорвемса, я думаю…
— Не надо. — Кирилл покачал головой. — От судьбы не уйти. И зачем тебе умирать? Поживешь еще.
Он еще раз попытался по собственному почину заглянуть в будущее, снова увидел пламя и клубы дыма. А это значит, что любая попытка увильнуть от костра закончится неудачей и приведет только к лишним жертвам. Пусть уж лучше погибнет трое людей, а не больше.
— Зачэм, вай? — В отчаянии Вартан ударил по решетке. — Зачэм жыт?
— Ты найдешь смысл.
Тюремщик ушел, и Кирилл остался наедине с воспоминаниями, на этот раз настоящими — эпизодами прошлого, фрагментами уже погибшей реальности, сохранившимися в памяти…
Вкус манной каши с маслом, падение с велосипеда, драка с другом, смугленькая девчонка, которую он таскал за косы, страшные истории про «черную руку», рассказанные после отбоя, уроки и домашние задания, первая студенческая попойка, когда его страшно тошнило, знакомство с Милой, выпускной, свадьба, рождение дочери — всё то, что и составляет жизнь.
Кирилл лежал во мраке и переживал ее заново — в последний раз.
Его так же трясло, напоминали о себе раны и синяки, но это было неважно, не имело значения.
Вот день, когда он, уже взрослый человек, с дипломом и работой, явился в детский дом, чтобы поговорить с директором, получить копии документов, узнать наконец, как он сюда попал и, может быть, найти родителей. Не для того, чтобы осудить или броситься в объятия, а только посмотреть, пусть даже издали.
К его удивлению и искреннему изумлению директора, документов не оказалось. Они исчезли, словно испарились.
Кирилл Вдовин провел в этих стенах восемнадцать лет, но как он сюда попал — никто не знал. Новые сотрудники такой возможности не имели, а никого из тех, кто работал в момент его приема и мог вспомнить подробности, не осталось.
Вот та проклятая авария, когда погибла Мила…
Никто не смог объяснить, что произошло, как маршрутка вылетела на встречную полосу, и от столкновения с «КамАЗом» смялась в гармошку… Выживших в «Пазике» не оказалось.
Вот недавние события, то, что началось с его пробуждения на Казанском шоссе.
Это и вовсе напоминало откровенный бред. Заросший, одичавший город, каннибалы и майор с его коммуной, золотое свечение и «воспоминания» из будущего, бегство и люди, верящие в Сына зари…
Эх, вернуть бы времена, когда этого всего не было. Хотя Дину можно оставить.
Затем Кирилл задремал. Проснулся от того, что прямо над ухом лязгнул замок. Подняв веки, тут же прищурился — красный свет факелов бил в глаза, казался невыносимо ярким.
— Поднимите его, только осторожно… Поняли? — раздался приказ, отданный голосом Василича.
Кирилл сообразил, что всё, за ним пришли, и в груди родился страшный холодок, по рукам и ногам пробежала дрожь. Захотелось во весь голос заорать «Нет!», вскочить, рвануться прочь, сделать хоть что-нибудь, только бы свернуть с той дороги, что ведет на костер!
Но он сдержал себя, только глухо застонал.
Сильные руки аккуратно подняли его, и Кирилл оказался липом к лицу с ближайшим помощником Дериева.
— Вот таким тебя люблю я, вот таким тебя хвалю я, — сказал тот. — Молчишь, проповедей не читаешь.
— А надо?
На этот вопрос едва хватило сил.
— Шутник. — Василич потер подбородок. — Ничего, скоро тебе будет не до шуток. Этому руки не связывать, он сейчас и мухи не свалит.
«Это точно», — подумал Кирилл.
Его повели к выходу, медленно, осторожно, давая ступать самому, только придерживая. Еще двое вытащили из «камеры» дрожащего, дико бормочущего бородача, а впереди всех оказался Сеня, которого пришлось «успокоить», несколько раз треснув резиновой дубинкой и заковав в наручники.
Мелькнуло отчаянное лицо Вартана с выпученными глазами и осталось позади, за спиной. Лестница далась тяжело, так что Кирилл едва не упал, но наверху ему дали передохнуть.
— Все готовы? — Василич еще раз оглядел подопечных и скомандовал. — Пошли!
От сырости и мрачности последних дней не осталось и следа, солнце весело сияло, а небо выглядело таким чистым, каким оно обычно бывает во время июньской жары, когда облака словно боятся вылезать из-за горизонта. И это совпадение реальности с тем, что он «вспомнил», заставило Кирилла испугаться еще больше.
Каждый его шаг отдавался болью во всем теле, сердце колотилось, но он шел и старался не горбиться. Их вели в обход универсама, к зданию районной администрации, туда, где когда-то располагалась автостоянка.
Недавно здесь торчали молодые деревца и ржавые флагштоки, но сейчас ни того, ни другого не было. Волновалась и перешептывалась толпа — выстроенная по бригадам коммуна, — на каждом шагу торчали вооруженные пестро и разнообразно охранники, усердно пучили глаза.
При виде узников шепот перешел в гул, и Кирилл гордо вскинул голову.
Едва не содрогнулся, увидев, что дальше, рядом с ржавым «костяком» остановки торчат три обложенных дровами столба, но удержался, понимая, что на него смотрят, и что единственное доступное ему оружие сейчас — это именно выдержка.
— Но я же покаялся! — заорал бородатый, пытаясь вырваться из объятий конвоиров. — Я же все признал, все принял! Отпустите меня, я хочу жить! Жить хочу! — Голос его сорвался на визг.
— А толку, брателло? — спросил обернувшийся Сеня. — Умри не как лох.
Но бородатый не слушал. Он брыкался и вопил так, что его приходилось тащить.
Толпа почти не обращала на крикуна внимания, сотни глаз смотрели на Кирилла. Он ощущал взгляды как горячее давление, и оно вроде бы даже придавало сил, позволяло забыть о слабости и о боли, о том, что до мучительной смерти осталось меньше часа.
Узников провели по специально оставленному проходу, и Василич скомандовал:
— Стой! Кругом!
Значение последней команды Кирилл понял, когда его развернули лицом к зданию районной администрации, и он увидел, что на крыльце стоит Дериев, рядом с ним отец Павел и еще кто-то.
Бывший журналист усмехнулся.
Мелкий тиран, «отец народа», действовал так же, как его предшественники более крупного калибра — устраивал из казни шоу, урок для подданных, повод для собственного возвеличивания.
— Слушайте меня! — крикнул майор, и толпа притихла.
С первых же фраз стало ясно, что речь эта не лучше той, которую Кирилл слышал, находясь в коммуне — набитая казенными штампами вроде «внутренних врагов» и «идеологической измены», она вызывала отвращение. А Дериев, стремившийся выглядеть оратором, был достоин лишь презрения.