— Ничего, — ответил он с невинным видом. — Мне разрешили приехать.
— Это правда? — спросила она Гришу, абхазца с грустным лицом, который, казалось, заранее покорился всем превратностям судьбы, в том числе и безрассудным выходкам Алексея.
— Правда, — вздохнул Гриша. — Мне было велено сопровождать товарища Водопьянова и следить, чтобы он не слишком много ходил.
— Вот видите! — с довольным видом произнес Алексей. — А там мне одному было скучно.
Руперт внимательно наблюдал за этой маленькой семейной сценой и за Алексеем: ему хотелось понять, не привели ли его сюда, подозрения или ревность. Но нет, натуре Алексея не были свойственны ни подозрения, ни ревность. Он слишком верил в себя и был непоколебимо уверен в своей жене, своих друзьях и в своем замечательном английском друге Руперте Ройсе.
Зато сам Руперт на миг почувствовал острую ревность, и это его поразило.
Шагая по широким полутемным коридорам, Алексей неловко оперся на руку Руперта своей забинтованной рукой — он с открытой душой принимал помощь своего английского друга. Другой рукой он попытался в знак покаяния, а может быть, из бравады нести Нинин чемоданчик, но она сердито отказалась от его услуг.
Руперт шел, привязанный к Алексею знакомой хваткой его железной руки. Он чувствовал себя как узник, прикованный наручниками к своему тюремщику, и, шагая, лихорадочно думал о том, что уедет из России немедленно, завтра же и уж никак не позже чем послезавтра.
█
Немного погодя он попросил Нину заказать разговор по телефону с Джо и с Роландом. Ему пора уезжать. Он выполнил все, ради чего приехал в Советский Союз.
— Да, — тихо сказала она. — Вы правы. Вам надо уехать. — Она уже не пыталась его удерживать, взывая к его привязанности или дружбе. Ей изменило чувство долга, а вместе с ним надломилась и ее воля.
«Надо держать себя в руках, — твердил он себе сурово. — Все кончено. Я совершил непростительную ошибку, но теперь уже ничего не исправишь».
Руперт напрасно пытался себя утешить, он ведь был человек старомодный. Его нравственные устои ничем не отпивались от моральных принципов Нины. Ничто не могло заставить его забыть о том, что произошло.
— Роланд у телефона! — крикнула ему Нина.
Руперт подошел к аппарату и невольно отметил про себя, что они с Ниной снова одни. Алексея отправили в пустовавшую комнату отдохнуть. Но как только Нина передала ему трубку и он услышал далекий голос Роланда, все остальное отступило на второй план.
— Это ты, отец?
Обращение «отец» прозвучало довольно церемонно. Вероятно, Роланд был в одном из тех необщительных настроений, когда он изображал взрослого.
— Да, это я, — прокричал в трубку Руперт. — Как ты поживаешь?
— Спасибо, очень хорошо. Что-нибудь случилось?
— Нет, нет. Я звоню потому, что пора собираться домой, — сказал Руперт.
Роланд немного помолчал.
— А можно мне остаться здесь до четверга?
— Тогда я приеду за тобой в пятницу.
Они сухо и вежливо попрощались, и Руперт повесил трубку.
Нина взглядом спросила его, что сказал Роланд.
— По-моему, он чувствует себя там как рыба в воде, — заметил Руперт. — Хочет остаться до четверга, поэтому закажите нам места на самолет до Москвы на пятницу. Это возможно?
— Думаю, что да.
Они тоже были друг с другом необычайно вежливы, но странное дело: чем дальше они старались друг от друга держаться и чем больше прилагали к этому усилий, тем больше разжигали в себе чувство, которого прежде не испытывали. А оно, в свою очередь, толкало их на близость, которой они так упорно старались избежать.
— Вы можете соединить меня по телефону с Джо? — спросил он.
— Вам придется подождать до одиннадцати вечера, — сказана она. — Я к тому времени вернусь. А сейчас, если я вам больше не нужна, я должна пойти утихомирить Алексея.
— Спасибо, мне ничего не нужно.
— Тогда я пойду.
— Хорошо.
Нина уходила нехотя, и он отпускал ее тоже неохотно. Он вдруг осознал, что последние две-три недели проводил с ней целые дни, а вот сейчас она закроет за собой дверь и уйдет к другому. «Что она будет делать, когда войдет к Алексею? — спрашивал он себя. — Как она будет себя с ним держать? Неужели она будет такой, какой была раньше?»
— Нина! — окликнул он ее.
Она неуверенно обернулась.
— Да?
— Где Тедди? — осведомился он, принуждая себя думать о другом. — Он вернулся из Севастополя?
— Вернулся, а потом снова уехал, когда узнал, что нас нет. Не знаю, где он сейчас. Кажется, гостит у приятеля. Кто-то приезжал с ним из Севастополя… А что? Он вам нужен?
— Нет, ничего. Я просто подумал, куда он девался.
— Вернется. Не беспокойтесь, — сказала она и поспешно ушла, воспользовавшись тем, что Татьяна принесла обед.
Тревожные мысли о Федоре и о синем путеводителе были сейчас для Руперта даже облегчением. Что угодно, лишь бы не думать о Нине!
Хотя время обеда прошло и Руперту совсем не хотелось есть, он все же сел за стол, чтобы Танины труды не пропали даром.
█
Руперт и Нина просидели на балконе битый час, ожидая соединения с Лондоном. Вокруг синела тихая, теплая летняя ночь. Наконец Руперт услышал нетерпеливый голос Джо, донесший до него аромат другого, английского лета.
— Здравствуй, Джо! — его крик нарушил полуночную дремоту. — Как поживаешь?
Но Джо вдруг куда-то пропала, и он закричал громче, чтобы ее вернуть.
— Джо, ты меня слышишь?
— Когда ты приедешь домой? — спрашивала она. — У тебя даже голос обрусел. Ты съездил на остров? Я только что получила твое письмо…
— Да, — ответил он, мысленно кляня этот остров. — Мы там были. Ты слышишь? Мы вернемся, наверно, через неделю…
— Я ждала вас сегодня или завтра. Роланд с тобой?
Она снова исчезла, и он крикнул ей:
— Нет, он спит!
Он до сих пор так и не сказал ей, что Роланд в пионерском лагере. Успеется. Многое еще успеется. Связь опять прервалась. Наступило молчание. Потом Джо появилась снова в середине торопливой фразы о том, что Тэсс уже два дня в больнице.
— Почему в больнице? — кричал он. — Я ведь думал, что она выздоровела.
Тут их разъединили, и он передал трубку Нине: некоторое время она громко пререкалась с телефонисткой, потом развела руками.
— Они попытаются соединить вас вторично, — пообещала она.
— Джо говорит, что Тэсс в больнице…
— Давайте подождем.
Они вернулись на балкон, утонувший в синеве над темным морем, — оно было покрыто глазурью белого лунного света, но прожектор пограничников то и дело резал его, как пирог.
— Зачем вам ждать, Нина? — сказал Руперт. — Вы, наверно, устали.
— Ничего. Разговор скоро дадут.
Она вновь обрела свое чувство долга, свое бесстрастное гостеприимство. Зато он вновь почувствовал опасность — ее сдержанность только напоминала ему о том, чего нельзя было себе позволять. И чем дальше, тем было хуже. Спокойствие не возвращалось к нему. Он надеялся, что голос Джо все поставит на свое место, но дело оказалось не так просто. Джо — это Джо. Голос ее был спокойным, далеким и безличным, какой сейчас казалась ему и она сама. Одно душевное слово от Джо — и он почувствовал бы себя совсем иначе, но Джо не умела говорить душевных слов. Все у нее было на редкость трезво и прямолинейно, даже любовь.
— Алексей не будет беспокоиться, если проснется? — спросил Руперт Нину.
— Нет, — тихо ответила она. — Он знает, где я; а пока с ним побудет Гриша. Алексей спит.
«А ты пока сидишь здесь со мной», — чуть не вырвалось у него цинично. Но цинизм был несвойствен ни его настроению, ни его натуре. Он знал, что она испытывает то же, что и он. Ей было, наверно, даже труднее — ведь другая часть ее жизни находилась всего в нескольких шагах от нее, и ей приходилось и там и тут сохранять спокойствие и выдержку.
— Мне очень жаль; Нина… — с отчаянием произнес он.
— Теперь уже это касается только меня, — тихонько прервала его она.
Да, но и у него самого не все решено! Голос Джо напомнил ему об этом. Правда, для него не было новостью, что у них с Джо разные натуры, разный душевный мир. Но теперь он начинал понимать, что между ним и Ниной это различие не так велико. И какой бы характер ни носила человеческая слабость, с которой оба они боролись, даже эта борьба рождала между ними странное душевное сродство, какого Руперт раньше никогда не ощущал в своих отношениях с другими людьми.
— Не надо себя терзать, — мягко сказала Нина.
Женщины так спокойны и выносливы, подумал он. Во всяком случае, она казалась спокойной, хотя он и не был в этом уверен. Телефон избавил его от дальнейших мучительных расспросов, на которые он все равно не получил бы ответа.
Руперт опять услышал ровный голос Джо, и опять в нем вспыхнула тайная надежда, что в ее далеких словах он обретет поддержку и спасение. Но этого не случилось.
— Они сделали Тэсс очень болезненную клизму, — сообщила Джо. — Вот и все. Взяли анализы и говорят, что она здорова.
— Прекрасно! — воскликнул он. — Я постараюсь приехать как можно скорее.
— Хорошо, но только не смей лететь, — приказала Джо.
— Почему?
<— Пожалуйста, не лети! С Роландом не надо. Поездом из Москвы всего два дня, так что, прошу тебя — самолетом ни в коем случае!
— Ладно, — пообещал он и вдруг, как ни странно, почувствовал облегчение.
Жизнью детей дорожишь больше, чем своей, и защищаешь ее упорнее, чем что бы то ни было на свете, о детях думаешь всегда в первую очередь, а у Руперта к тому же была с детьми та близость, которая не нуждалась ни в каких подпорках. Дети— венец любви, даже если любовь не приносит полного удовлетворения. Даже если вдруг — довольно поздно в жизни — ты обнаружил душевное сродство с кем-то другим.
█
Руперт и так считал, что дела его плохи, но утром, когда Нина читала ему в парке «Правду» — Алексей в это время ловил соломенной шляпой бабочку, — его по-настоящему испугала короткая заметка, на которую сама Нина не обратила никакого внимания.