штурмом ворвались в Ниневию, прежде открыв ворота каналов и устроив наводнение в городе… Как таяли и падали ассирийские дворцы, подмытые водой, – ведь они были построены из сырцового кирпича! Как рушилась богатая Ниневия, полная награбленных у многих народов сокровищ!..
Несметные богатства потекли тогда в Экбатаны. В прекрасные дни ранней осени возвращался Киаксар с войны, и караваны с ниневийскими сокровищами следовали за ним. Мидия ликовала.
Киаксар сделал много. А что сделал он, Астиаг? Приближенные его, богатые, знатные вельможи и полководцы, недовольны им, – он чувствует это, он знает это. Им нужны новые войны, новые завоевания, новые земли. Вавилон – вот куда устремлены их помыслы.
Как ненавидит он всех этих потомков мелких царьков, правивших когда-то отдельными «странами», как и его прадед Дейок, как трудно терпеть ему их высокомерие, их независимые речи, их тайное презрение, которое кроется в опущенных, прикрытых ресницами глазах!
Но Вавилон – грозный соперник. Мидия никогда не будет спокойна, пока стоит этот город на Евфрате, – город, полный богатых дворцов и храмов, город с высокими крепкими стенами и медными воротами. И все чаще в мозгу Астиага возникало видение: отряды индийских солдат, идущие по равнинам Вавилонии, сверкание их стрел и копий сквозь жаркую красную пыль, поднятую копытами коней. Взять Вавилон нелегко. Но с помощью богов его отец Киаксар пришел в Ниневию, которая была укреплена не менее. И что осталось от нее? Пыль и пепел.
Астиаг – сын Киаксара. Он покорит Вавилон, оставит там пыль и пепел, он привезет богатую добычу и еще более возвысит свое царство!
Но обдумать, обдумать… Покорить Вавилон потом. Сначала надо ослабить его, надо захватить долину Междуречья… Надо занять Северную Сирию… А уж потом – Вавилон.
И вот теперь, когда Астиаг обдумывал свой поход в Междуречье, ему вдруг опять явилось сновидение, которое снова наполнило смятением его душу. Ему приснилось, что над его дочерью Манданой выросла виноградная лоза и лоза эта была так огромна, что покрыла собой всю Азию.
Угрюмо сдвинув брови, Астиаг рассказал магам свой сон. Маги истолковали этот сон так же, как и тот, что приснился ему раньше:
– Сын твоей дочери, царь, будет царем всей Азии.
– После меня?
– Вместо тебя, царь.
Злые молнии зажглись в черных глазах Астиага. Он знал, что Мандане скоро предстоит родить ребенка. Кто родится у нее?
Астиаг приказал дочери немедленно явиться к нему в Экбатаны. Мандана покорно явилась. Камбиз, тихий, спокойный перс, ее муж, сопровождал ее.
Мандана только переступила порог отцовского дома, как ее тут же взяли под стражу. Камбиз недоумевал. Мандана плакала, сидя в заключении. Страшная догадка уже мучила ее. Она слышала о снах царя, и она хорошо знала своего отца.
А царь ждал. Если у Манданы родится девочка, он отпустит их с ребенком обратно в Персию. Если родится мальчик, он отпустит их в Персию, но без ребенка.
Родился мальчик.
Мандана, ничего не видя от слез и горя, покинула отцовский дворец. Камбиз, подавленный и безмолвный, возвратился вместе с ней в Персию. Их ребенок, их сын остался у деда.
Они чувствовали, что царь задумал недоброе, но не смели противиться. Только надежда, что у царя в груди все-таки человеческое сердце и не поднимется у него рука на собственного внука, – только эта надежда поддерживала их.
Едва Камбиз и Мандана вышли из дворца, едва затих стук копыт их коней на каменистой улице, Астиаг призвал к себе своего родственника Гарпага. Это был самый надежный, самый преданный царю человек.
– Я хочу поручить тебе важное дело, Гарпаг, – сказал царь, глядя ему прямо в глаза, словно стремясь увидеть его мысли и чувства, – не предай меня, иначе и самого тебя ждет беда в будущем…
Гарпаг, чувствуя угрозу, склонил голову. Он уже заранее был готов сделать все, что прикажет ему царь.
– Возьми рожденного Манданой ребенка, – продолжал Астиаг, – отнеси его к себе, убей и похорони где хочешь.
Гарпаг содрогнулся. Но, внешне спокойный, он ответил, как преданный друг и слуга:
– Никогда прежде, царь мой, ты не слышал, чтобы я противоречил тебе. И теперь, если такова твоя воля, я выполню ее.
Напрасно вглядывался в его лицо Астиаг своими пронзающими глазами. Гарпаг был спокоен, сдержан и почтителен.
«Он сделает это», – подумал Астиаг. И успокоился.
Гарпагу принесли ребенка. Одетый в богатый наряд, как одевают для похорон царских детей, здоровый, крепкий мальчик весело глядел на Гарпага черными, будто спелая олива, глазами. Гарпаг взял корзину с ребенком и понес домой.
Когда Гарпаг вышел из царских покоев, сердце его не выдержало и он заплакал. У Гарпага у самого был маленький сын. И ему представилось, что чья-то злая воля может вот так же погубить его дитя.
А черноглазый мальчик весело ворковал в корзине. Гарпаг взглянул на него – и снова заплакал. Гарпаг был храбрый воин. На войне он умел сражаться, умел быть беспощадным к врагу. Он немало убил людей в боях, его копье не знало промаха.
Но убить младенца!..
Пока он с плачем шел до своего дома, мальчик, убаюканный его мерным шагом, уснул в корзине. И лежал он там в роскошной одежде покойника, крепенький, румяный, теплый, как птенчик в гнезде.
Гарпаг принес ребенка к жене и рассказал все, что случилось. Жена встревожилась, задумалась.
Убить ребенка! Поднимется ли на это рука? Но ослушаться царя – Гарпагу ждать смерти. Все знали, что Астиаг жестоко наказывает за ослушание.
– Как же ты намерен поступить, Гарпаг?
– Не так, как повелел мне царь, – ответил Гарпаг. – Пускай он гневается, неистовствует, я не приму на себя такого злодеяния. Я не хочу губить младенца. Астиаг уже стар, а наследника у него нет. После его смерти власть перейдет к его дочери, – так разве она простит мне? Если ребенку суждено умереть, то убийцей его пусть будет кто-нибудь другой. Пускай слуги Астиага убивают его. А я даже слугам своим не позволю этого.
Высокие горы, заросшие лесом, поднимались над Экбатанами. В горах среди вековых деревьев и густых зарослей водилось много зверей. Волки, львы и медведи бродили там, преследуя добычу. Дикие вепри подходили к самым деревням, вытаптывали посевы.
В горных долинах, обильных пастбищами, пастухи пасли многочисленные царские стада. Там, среди скалистых уступов, в зеленой тени дубов и буков, ютились хижины пастухов. Там жил и пастух Митридат. К нему-то и послал Гарпаг слугу с приказом немедленно явиться.
Митридат явился.
– Слушай внимательно, Митридат, – сказал Гарпаг, стараясь не глядеть ему в лицо. – Царь приказывает тебе взять этого ребенка, положить его на самой дикой горе, чтобы он погиб как можно скорее. Царь велел сказать тебе: если ты не погубишь ребенка, а сохранишь его живым, то он казнит тебя мучительной казнью. Запомни. Мне приказано проверить, как ты выполнишь царский приказ.
Пастух побледнел. Ребенок, одетый в золотом шитые одежды, весь, как сверкающая рыбка, барахтался в корзине и громко плакал. Он требовал, чтобы его взяли на руки, чтобы его накормили.
«А где-то там, в персидском доме, сидит и плачет его мать, – думал Гарпаг, – но она не может прийти и накормить его…»
Не поднимая глаз, Гарпаг передал Митридату корзину с ребенком. Пастух молча взял ребенка и в раздумье отправился к себе в горы.
У Митридата была жена, царская рабыня. Ее звали Спако, что по-мидийски означает «собака». В этом имени не было ничего неприятного, потому что мидяне считали собаку священным животным.
Спако сама ждала ребенка. Она должна была родить как раз в этот день, когда Митридата позвали к Гарпагу. И день этот был полон тревог и волнений. Спако волновалась за мужа: зачем позвали его в Экбатаны? Может, не угодил чем-нибудь царю, и тогда жди беды. А Митридат тревожился за жену: как оставить ее в такую трудную минуту? Но раз приказывают – приходится оставить.
Митридат спешил домой. Ребенок то умолкал, то снова принимался кричать. Смуглый и розовый, как персик, созревший под южным солнцем, он беспомощно тянулся к Митридату. И пастух отворачивался: он не мог смотреть на мальчика, которого должен был погубить.
Жена лежала в постели, когда Митридат, еле переводя дух от быстрой ходьбы, переступил порог хижины.
– Зачем так внезапно позвал тебя Гарпаг? – тревожно и нетерпеливо спросила она.
Митридат оставил корзину у порога, прикрыв ее расшитым покрывалом. Сел у постели жены и все рассказал ей.
– Я пришел в город. И не пожелаю никому того, что я там увидел и услышал! Когда я со страхом вошел в дом Гарпага, там все плакали. И вижу: лежит младенец среди покоев, плачет, кричит. Гарпаг, как увидел меня, сейчас же велел взять ребенка и бросить на самой дикой горе. Я взял ребенка и понес. А как вынес из дома, там все заплакали еще громче. И я ничего не могу понять. Сначала думал, что это ребенок какой-нибудь служанки. Но в то же время удивительно мне было, что он весь в золоте. А когда я вышел из дома, тут мне слуги все потихоньку и рассказали. Этот мальчик – сын царской дочери Манданы, и сам царь Астиаг приказал умертвить младенца. А теперь гляди – вот он!
Митридат поставил корзину около постели жены и поднял покрывало. Жена, увидев ребенка, такого здорового и красивого, со слезами обняла колени мужа:
– Нет-нет, не бросай его! Прошу тебя, не губи младенца!
– Но как же мне быть? – возразил Митридат. – Ведь Гарпаг пришлет своих соглядатаев, они увидят, что я его приказания не выполнил, и тогда я погибну жестокой смертью!
– Нет, не погибнешь. Ты скажешь им, что младенца растерзали звери. А этого мы возьмем себе и будем растить как сына.
– А куда же мы денем ребенка, который родится у нас?
– Признаюсь тебе, – печально ответила Спако, – ребенок у меня уже родился… но родился мертвым. Вот ты возьми его и отнеси на гору, пускай они придут и посмотрят, если уж надо обязательно показать, что ребенок выброшен и погублен. Наш сынок будет погребен в царской гробнице. А сына Манданы мы вырастим как родное дитя. Так мертвый будет похоронен, а живой останется жить. И мы не сделаем злого дела, и ты не будешь наказан!