СЫНОКН. Ходза
Мечту пронесите
через года
и жизнью наполните!..
Но о тех,
Кто уже не придет
никогда, —
Заклинаю —
помните!
Рисунки Н. Кустова
В жаркий воскресный день я сидел на берегу Финского залива и наслаждался тишиной. Это было, пожалуй, единственное место, где пляж, даже по воскресеньям, не оглашался звонкими голосами молодежи, где не раздавались глухие удары по волейбольному мячу, не слышался визг ребятишек. От берега и до самого шоссе тянулось большое тенистое кладбище. И люди старались не нарушать торжественно-печальный покой этого места. Только жадные чайки, слету падая за добычей в воду, издавали пронзительный писк.
Солнце пошло на закат, пора было возвращаться домой. Я взглянул на часы — автобус в Ленинград уходил через сорок минут. Можно было не торопиться, и я решил побродить по кладбищу.
Одна из кладбищенских тропок привела меня к зеленой, свежевыкрашенной решетке. За решеткой я увидел усыпанную цветами могилу. На обелиске было написано:
ГЕОРГИЙ ФЕДОРОВИЧ АНТОНЕНКО
Род. 21.VIII.1927 г. Погиб 5.Х.1941 г.
Разведчик Отечественной войны
Белая черемуха низко склонилась над могилой мальчика. Дерево было буйным, непокорно-раскидистым. Я сорвал густо цветущую ветку и положил ее на могилу.
«Мальчик, совсем еще ребенок! — с горечью подумал я. — Проклятая война!»
Я снова взглянул на обелиск и вдруг встретился с пристальным взглядом светлых мальчишеских глаз. От неожиданности я даже вздрогнул, но тут же понял, почему не заметил сразу прикрепленного к обелиску портрета мальчика. Весь портрет был покрыт цветами. Свободным оставался только узенький просвет, через который разведчик Великой Отечественной войны Георгий Антоненко упорно, не мигая, глядел сегодня на мир.
Я собирался уже уходить, когда услышал за спиной шаги. У решетки стоял какой-то человек. Должно быть, он видел, как я положил на могилу мальчика ветку черемухи. На широкие плечи незнакомца был накинут морской китель. Человек молча прошел внутрь ограды, сел на узенькую скамейку и облокотился на крохотный, врытый в землю, столик.
Я понимал, что мне надо уйти, что я здесь лишний, но, сам не зная почему, сказал:
— Ужасно! Мальчик… пионер… Ничего не успел увидеть, ничего не успел сделать, и уже погиб…
Серые глаза незнакомца вдруг потемнели, и только сейчас я заметил, что смуглую щеку его прорезал глубокий светлый рубец.
— Ничего не успел сделать! — повторил он мою фразу. — Да что вы знаете о нем, чтобы говорить такое? Что?!
— Я ничего не знаю о нем, но в четырнадцать лет…
— Где вы были во время войны? — перебил меня моряк.
— В Ленинграде…
— Значит, вы помните, как фрицы обстреливали наш город?
— Еще бы! Сколько раз попадал под обстрел! Чудом жив остался. Случайно.
— Случайно? А, может быть, вы и сотни других ленинградцев потому и живы сегодня, что жил в Петергофе пионер Жора Антоненко! Потому что не захотел он эвакуироваться в тихий тыл, а остался у стен своего пылающего города!
— И все же непонятно, как мог спасти меня от смерти неизвестный мне мальчик?
Моряк невесело усмехнулся, вздохнул и вдруг повелительным жестом указал мне на место рядом с собой. Я сел и ждал, что будет дальше. Я почти не сомневался, что услышу сейчас рассказ о мальчике. И я не ошибся. Я узнал историю петергофского пионера и записал рассказ моряка слово в слово. Вот он, этот рассказ.
…Война застала меня на флоте старшиной первой статьи. А вскорости, если не ошибаюсь, в конце августа, списали меня в морскую пехоту и назначили командиром полковой разведки. Это были горькие дни. Мы отступали. И докатился наш полк в сентябре от Пскова до Петергофа. Вот тогда я и увидел впервые у нас в штабе Жору, Георгия Антоненко. Поначалу командир полка отказался даже разговаривать с ним. Война — не парад! Нужны солдаты, а не юные барабанщики!
Вышел Антоненко из штаба, а куда ему идти — не знает. Мать эвакуировалась в Ораниенбаум, в Петергофе — немцы. И решил он заночевать в лесу, в сторожке, чтобы утром пораньше снова прийти в штаб. Потому что не терял мальчик надежды уговорить полковника.
Что случилось дальше, узнал я от Жоры дней пять спустя, когда он уже был в моей разведгруппе. А случилось с ним вот что. В сумерки по дороге в сторожку встретил он знакомую бабку — тетю Улю. Она работала в Петергофе, в заводском общежитии. Ее весь Петергоф знал. Почему? А потому что в этом городе она была единственным неграмотным человеком. Не умела ни писать, ни читать. Сколько раз уговаривали ее учиться, старушка только посмеивалась:
— Я и без грамоты, родненькие, не плохо живу. Зарплату мне платят, как грамотной. Дай бог здоровья советской власти!
Это у нее была постоянная присказка: «Дай бог здоровья советской власти!»
И вот сейчас Жора встретил ее в столь необычном месте. Мальчик не удивился. За последние дни все так изменилось, так перемешалось, что никто ничему не удивлялся. Оказалось, что старушка бежала из Петергофа и сейчас пробиралась в Ораниенбаум.
— В Ораниенбаум, тетя Уля, — сказал Жора, — надо в другую сторону. Заблудились вы…
И он объяснил ей, как пройти менее опасной дорогой. Старушка долго благодарила парнишку, называла себя темной, неграмотной дурой, ругала по-всякому немцев, а потом спросила:
— А ты, родненький, что здесь делаешь в лесу?
Мальчику не хотелось открывать свое тайное убежище, и он сказал, что на опушке у него назначена встреча с его другом Лешкой Зайцевым. Они будут пробираться в Ленинград.
Когда паренек добрался до сторожки, в лесу стало уже темно. Он постелил в углу свое поношенное серое пальтишко и улегся. Где-то поблизости немцы вели минометный огонь, из Кронштадта била наша тяжелая артиллерия, в черном небе рвались огненными брызгами зенитки. Невозможно было уснуть в таком грохоте, и Жора вышел из сторожки. В этот момент в небе повисла осветительная ракета, и он увидел поблизости какую-то фигуру. Это было так неожиданно, что мальчик не поверил собственным глазам. Он уже знал, как обманчиво все выглядит при мертвом, зеленоватом свете ракеты. Это мог быть человек, но мог быть и обыкновенный куст…
Где-то на шоссе грохнул снаряд и одновременно со взрывом погасла в небе ракета. Мгновенно все погрузилось в непролазную темь. Человек или куст? А вдруг враг? Немецкий разведчик? Жора распластался на земле, отполз немного в сторону и выкрикнул на всякий случай:
— Кто такой? Стрелять буду!
— Свои, свои, батюшка, не стреляй! Заблудилась я…
Женский голос показался Жоре знакомым.
— Кто такая? — снова выкрикнул он.
— Из Петергофа я… От немцев бежала… заблудилась…
Теперь Жора узнал этот голос.
— Тетя Уля, вы!
— Я, родненький, я, — забормотала старушка. — А ты откуда меня знаешь?
— Я вас по голосу узнал. Это опять я, Жора Антоненко. Идите сюда. Здесь можно переночевать.
В сторожке тетя Уля долго и подробно рассказывала, как она по дороге в Ораниенбаум сбилась с пути и опять попала в этот лес.
— Надо же! Второй раз встретились. А я думала, ты уже к Питеру шагаешь, а ты эва где…
— Лешка не пришел, а мы условились вместе, — выкручивался Жора.
Перед тем, как уснуть, тетя Уля долго ругала фашистов:
— Глаза им надо повыкалывать, иродам! На кусочки мелкие резать!.. Ножами тупыми!..
Наконец она затихла и уснула. А Жора никак не мог забыться. Он все думал, как сделать, чтобы его зачислили в армию. И он решил написать письмо Буденному.
«Дорогой товарищ Буденный! — сочинял он, лежа на полу. — Мой отец был кавалеристом. Он был коммунист. Он пал смертью храбрых во время боя. Его убили финские фашисты…»
Сочинять письмо мешала старуха. Спала она неспокойно, ворочалась и стонала. И вдруг Жора разобрал, как тетя Уля пробормотала во сне: Russischen Hund… hasse…[1]
Этому невозможно было поверить: безграмотная тетя Уля, которая не умела ни читать, ни писать, говорила во сне по-немецки.
Теперь мальчику было не до сна. Замерев, он прислушивался к каждому движению старухи, ожидая, что она снова заговорит во сне. Но старуха не произнесла больше ни единого слова. На Жору напали сомнения: не ослышался ли он? Может быть, ему только почудились немецкие слова?
На рассвете тетя Уля поднялась и снова начала расспрашивать у Жоры безопасную дорогу на Ораниенбаум.
— Я тоже решил идти в Ораниенбаум, у меня там мать, — сказал Жора, — со мной не заблудитесь.
Они вышли из сторожки и двинулись в путь. В лесу было тихо, пахло прелым листом и грибами. Пересвистывались беззаботные синицы. Невозможно было представить, что еще несколько часов назад этот мирный лес был наполнен воем бомб, свистом снарядов, ревом тяжелых бомбардировщиков.
Они прошли меньше километра, как вдруг старуха остановилась, начала шарить по карманам, потом всплеснула руками и запричитала:
— Ах, я, ворона! Забыла паспорт в сторожке! Куда же я без паспорта в такое время! Ты уж подожди меня здесь! Только не уходи никуда!
«Хочет сбежать, ясное дело!» — решил Жора. Как только тетя Уля скрылась, он сейчас же последовал за ней.
Маскируясь в кустах, прячась за деревьями, Жора неотступно полз по следам старухи. Наконец, тетя Уля вышла к сторожке, миновала ее и остановилась у старого дуба. Какое-то время она стояла неподвижно, точно прислушиваясь к чему-то, потом быстро вытащила из-за пазухи конверт и сунула его в дупло…
…Старуха застала Жору на старом месте. Мальчик сидел на пенечке и жевал травинку.
— Нашла, родненький, нашла, дай бог здоровья советской власти, — тараторила старуха. — Паспорт у меня завсегда с собой.
Едва они вышли на дорогу, как поблизости начали рваться снаряды. Жора подивился, с какой быстротой старуха скатилась в придорожную канаву. Он укрылся невдалеке и н