— Пришел… Милый Ваня… Ведь я знала— придешь!
Иван Лукич в это время мчался в Грушовку. Обозленный на сына, сгоряча хотел разбудить Скуратова и выложить ему все, что накипело на душе. «Степан, избавь меня от этого умника! — кричал внутренний голос. — Отправь его в «Россию» к Игнатенкову или к чертям собачьим! Он поперек дороги становится, беседы, митинги устраивает! Куда это годится, Степан?» Встречный ветер трепал седой чуб, забирался под надутую парусом рубашку, холодил тело. Иван Лукич немного успокоился, и чей-то другой голос ему советовал «Не горячись, Иван Лукич, ни к чему эта твоя запальчивость, и не буди, не тревожь среди ночи Скуратова. Пусть он себе отдыхает, а ты погуляй по степи, подумай, успокойся. Ведь Иван не чужой тебе человек, это не Шустов, а сын родной. И ты сколько годов его ждал, хотел, чтобы он вернулся, а теперь хочешь спровадить к Игнатенкову. А хорошо ли это? Уедет Иван к Игнатенкову, а Игнатенков Илюшка хоть и молодой, но ушлый. Использует знания Ивана и начнет такое дело в Ново — Троицком, что тебе, Иван Лукич, стыдно будет людям в глаза глянуть. Так что не пори горячку, а хорошенько все обдумай».
Заглушил мотор возле скуратовского дома, постоял с полчаса, курил и смотрел на чуть приметные занавески в темных окнах. Прошелся взад-вперед. «Ладно, побалакаю с ним завтра, — подумал Иван Лукич, садясь в седло. — И в самом деле, зачем поднимать человека с постели? Лучше выскочу за Грушовку и полетаю по степи…»
И умчался в степь, но «летать» не стал. Облюбовал стоявшую поодаль от дороги копну суданки, вырыл нору, забрался в нее, как медведь в берлогу, и уснул. Проснулся, когда солнце высоко поднялось в чистом небе. Вспомнил вчерашний разговор с сыновьями, почесал затылок, закурил и тяжко вздохнул.
XXI
Летом дорогу со станции в Журавли утрамбовали колеса и отутюжили шины. Местами она лоснилась, и мчался по ней на мотоцикле чернолицый и черночубый Алексей Книга. Нет, он не мчался, а летел стрелой, так что только стежечка пыли, вспыхивая под колесами, ложилась на дороге. За согнутой спиной гонщика на пружинном седле подпрыгивала девушка в белом, точно подвенечном, платье, такая же чернолицая, как и юноша. Встречный ветер трепал ее тяжелые вороные косы, ласкал смуглое испуганное лицо; бедняжка цепко обнимала лихого наездника и кричала ему над ухом
— Ой, Алеша! Что ты делаешь, Алеша?!
— Как что? Похитил я тебя, Дина! — Алексей нагибался к рулю, подставляя свистящему
ветру чубатую голову. — Пусть мать увидит, какая ты красивая!
— Ну, Алеша! Ну, зачем это?
— Удивительная ты, Дина! И что тут такого? Познакомишься с моими родителями. Мать у меня хорошая, ласковая.
— А отец?
— Он почти дома не бывает.
— Ой, Алеша! Зачем так сильно поворачиваешь? Упаду!
— Держись, Дина, за меня цепче!
Вот и Журавли. Будоража собак, мотоцикл трескуче пронизал узкие улочки и влетел в знакомую нам калитку с кольцом бубликом на щеколде. Остановился и умолк. Пыль за воротами еще не улеглась, а вокруг было тихо. Дина соскочила на землю, оправила смятое платье, хотела убежать со двора. В это время на пороге появилась Василиса. Молодые люди, держась за руки, как провинившиеся школьники, боязливо приблизились к ней. Лица у них горячие, в глазах играл тревожный блеск. Василиса смотрела то. на сына, то на незнакомую ей девушку — и сразу все поняла. Больно защемило сердце, слезы навернулись на глаза, и она, не зная, что сказать, скривила в улыбке губы.
— Мама! Это Дина! Из Дагестана! Она лезгинка! — нарочито громко заговорил Алексей. — Выросла в ауле, а оттого и чернявая! От природы!
— А ты, Леша, не кричи. А то Дина подумает, что мать у тебя глухая.
— Нет, она не подумает. Ну, честное слово, мамо! Мы с Диной давно дружим! Мы с Диной учились вместе! Помните, мамо, я вам рассказывал!..
— Как же, помню, сыну, помню. — Василиса протянула Дине сухую, натруженную работой руку. — Здравствуй, дочка. Где же вы повстречались?
— На станции, — ответила Дина, не глядя на Василису и все еще чувствуя на своей руке пожатие ее твердой, сильной руки. — Я ехала домой. Алексей приехал…
— Мамо, я Дину с поезда снял! Да погляди, какая она красивая! — И вдруг совсем тихо — Мамо, Дина — моя невеста…
Дина так покраснела, что ее уши сделались пунцовыми. Она закрыла пылавшее лицо руками и побежала со двора. Куда бежать, не знала и завернула в переулок, уходивший к Егорлыку. Алексей удивленно смотрел на мать, краснел и» растерянно улыбался. Парень не знал, что ему нужно делать догонять ли Дину или оставаться с матерью. Василиса обняла сына и сказала
— Ну, ну, Алеша, беги, сынок, беги. Догоняй свое счастье. Да приходите вместе обедать, сынок. Я борщ сварила с курятиной.
Белое платье, как крыло птицы, полыхнуло за изгородью и погасло. Алексей бежал следом, просил остановиться. Дина даже не оглянулась. Проворнее козы она перескочила канавку и побежала к Егорлыку. Алексей вернулся. Не глядя на мать, оседлал мотоцикл.
— Алеша! Обедать с Диной приходите! — напомнила мать, — Такой вкусный получился борщ!
Алексей нажал стартер. Злобно, порывисто взвыл мотор. Алексей толкнул ногой калитку и исчез в переулке. Василиса стояла на пороге. «Лезгинка… в ауле выросла». Покачала головой, и что означало это ее грустное покачивание головой, трудно было сказать. Она, ничего не видя и как бы прислушиваясь к замирающему шуму машины, еще долго смотрела в тот переулок за домом, куда только что уехал Алексей.
XXII
Егорлык был спокоен. Вода в нем, вся в горячих блестках, текла лениво. Дина подбежала к высокому песчаному берегу и, тяжело дыша, спрыгнула к воде. Торопливо сбросила туфли, через голову стащила платье. Осторожно вошла в воду. Мягкий песок вдавливался, холодил босые ноги. Наклонилась, умываясь, а ее косы, повиснув, кончиками вонзались в воду. Она оправила тесный на груди и под мышками купальник и бросилась в реку. Взмах рук свободный, легкий, косы ее то темнели на спине, то скрывались в воде.
Если бы можно было на мотоцикле, разбежавшись, перелететь Егорлык, Алексей сделал бы это, не задумываясь, и был бы на том берегу раньше Дины. Он спустился вниз, снял рубашку, брюки и нырнул в Егорлык. Дину нагнал на сереДине реки. Они хохотали, плескались, а слабое течение уносило их и уносило.
Подплыли к низкому глинистому берегу и умолкли. Уселись возле воды и тяжело дышали. Солнце опустилось низко, и лучи его, отражаясь в воде, слепили глаза. Алексей и Дина не могли смотреть на пламеневшую гладь реки, отвернулись и неожиданно рассмеялись. Причиной их радости было то, что они сидели вместе, что солнце своим теплом ласкало их мокрые тела, что у их ног сверкал Егорлык — степная и удивительно спокойная речка…
Они неожиданно и так же без видимой причины загрустили, умолкли. Алексей пересыпал с ладони на ладонь песок и изредка поглядывал на Дину. Теперь, когда она сидела с ним на берегу и ее стройные вытянутые ноги касались воды, она казалась ему такой красивой и такой родной и близкой, что он готов был сидеть, ни о чем не думая и ничего не желая, хоть всю ночь. Даже в ту минуту, когда смотрел на все так же жарко полыхавшую воду, он видел только ее, ее черные косы, с кончиков которых слезинками стекали капельки; видел только ее вытянутые смуглые ноги, видел всю ее тонкую, как прутик молодого тополя, фигуру, видел смолистые, мокрые шнурочки ее бровей, ее ресницы в росинках…
Дина сердцем чувствовала, что Алексей изредка, украдкой поглядывает на нее, любуется его. И то, что она это чувствовала дане не сер, цем, а всем телом, ее и радовало и пугало.
— Алексей, — с трудом заговорила она, не поднимая голову и глядя на свои испачканные песком ноги, — мы так и к поезду опоздаем.
— Ты не это хотела сказать, Дина,
— Именно это.
— Неправда! Ты хотела сказать, что обиделась. Ну, скажи обиделась?
— Что ты, Алеша! Только получилось нехорошо.
— Не вижу ничего нехорошего.
Дина с трудом подняла голову, улыбнулас!
— Ты всегда ничего не видишь! Герой! Зачем матери так сказал?
— Я сказал правду. Ты моя невеста. Разве это неправда, Дина?
— Правда. Но зачем так… Влетели, как сумасшедшие, а ты сразу моя невеста!
— Пусть все знают! А ты заметила, как мать обрадовалась? Вся засияла!
— Леша! — Дина рассмеялась. — Давай хоть твоего дружка пожалеем! Мы тут купаемся, Яша сидит там, бедняжка, с моим чемоданом, караулит его и нас проклинает.
— Ничего! Яша — человек терпеливый.
Алексей хвалил своего друга, уверял Дину что Яша Закамышный — парень необыкновенно чистоты и честности; что ради их дружбы он готов не только приглядеть за Дининым чемоданома и любую просьбу Алексея исполнить. Он не утерпел и поведал Дине тайну с Яшей они решили не разлучаться всю жизнь и, что бы с ними ни случилось, не покидать друг друга. И на Чёрные земли они решили ехать вместе «Ветеринарный врач и зоотехник в одной отаре — здорово?! Дина растирала в ладонях жесткий сухой песок слушала и улыбалась. Тоненькой струйкой песок сочился на ее острые колени, покрывал просохшую кожу серебристой пеленой.
— И время, Дина, уже подтвердило правильность нашего решения, — хмуря брови, серьезным тоном сказал Алексей. — И мне хотелось бы знать, как же мы, Дина? Мы-то с тобой как, Дина?
— Ты это о чем? — В черных глазах девушки вспыхнула лукавая усмешка. — И так серьезно?
— Будто и не знаешь, о чем?
— И не знаю!
Она наигранно смеялась, и Алексей ей поверил.
— И не догадываешься?
— Нет!
Алексей причесал пальцами влажный чуб, почти крикнул
— Эх, Дина, Дина! Неужели не можешь взглянуть на вещи трезво?
— Ой, Алексей! — Дина не могла удержать смех. — Какой ты, оказывается, рассудительный «Время подтвердило…», «Неужели не можешь взглянуть…» Как настоящий старый дед! — Она говорила сквозь душивший ее смех. — У нас в аулах есть такие рассудительные деды!
— Смеешься? Все тебе смешно. А подумала ты…