– У них хорошие шпионы.
– И думается мне, что дамы Планкенхорст лучшие из них.
– Это невозможно. Ты ведь знаешь, что их привратник преданный нам человек. Он доносит нам обо всех, кто днем или ночью является во дворец. Никто из посторонних к ним не ходит, и сами они никуда не выезжают. Единственно, кто по воскресеньям регулярно их посещает, это сестра Ремигия из монастыря святой Бригитты; монахиня сопровождает барышню Эдит, воспитывающуюся в монастыре, когда та приходит навестить тетку. А монахини, как тебе известно, мало интересуются политикой. Кроме того, они нам многим обязаны: ведь мы неоднократно защищали их от гнева народного.
– Возможно и так, но я хочу тебе сказать, что все-таки зря мы вмешиваем в наши дела женщин.
– Не будь неблагодарной свиньей, Маусман. Вспомни хотя бы о женском демократическом обществе. Сколько оно сделало для нашего дела: кто ухаживал за ранеными, кто собирал для нас деньги, кто вдохновлял в бою наших бойцов. О мой друг, без женщин за свободу нельзя воевать!
– Ты хочешь сказать – флиртовать!
– Опять рифмы плетешь?
– От них никуда не уйдешь.
– Бессовестный! Ты не заслужил того, чтобы красивейшие женщины Вены целовали твою рожу!
– Ну и что же?
– И ты их еще ругаешь?
– А ты ни черта не понимаешь. Все это было сперва. А теперь, когда нас разобьют, их нежные ручки шеи врагов обовьют. И все сувениры, предназначавшиеся ранее нам, теперь перейдут прямехонько к нашим врагам. Так и будет, дружище, вопрос этот ясен.
– Ну, тут я с тобой не согласен, – ответил Гольднер, невольно попадая в рифму.
Наступил час смены караула. Друзья отправились отдыхать. В стенах полуразрушенного сахарного завода их ждали нары, на которых лежала сырая солома. Надо было набраться сил для завтрашних боев.
Тем временем по темным улицам Вены медленно двигалась карета с двумя фонарями, светившимися в темноте, как два блуждающих светлячка. Эти огоньки еще больше подчеркивали могильный мрак ночи, окутавшей город.
Экипаж остановился у дворца Планкенхорст, кучер слез с козел, сам открыл ворота, и карета въехала во двор.
Из экипажа вышли две женщины: монахиня и совсем юная девушка. Они торопливо поднялись по лестнице, которую освещала сама хозяйка дома, вышедшая им навстречу с двойным подсвечником в руках.
Баронесса обняла монахиню, а девушке протянула руку для поцелуя; капюшон девушки сдвинулся на затылок, и из-под него выглянуло неунывающее личико Эдит.
– Да хранит вас небо, сестра Ремигия, – тихо проговорила баронесса.
– Воистину небо служит мне защитой, сестра моя, если в эту ужасную ночь я благополучно добралась до вас от самого монастыря. Нигде не горит ни один фонарь, все мостовые разрыты.
– Но бог хранит своих избранников и не дает им споткнуться.
– Воистину так, сестра моя. Лишь благодаря чуду мы остались живы. Но куда опять убежала барышня? Ох, сколько с ней хлопот! Слежу за ней, как за дикой козочкой.
– Ничего, она пошла в зал. Спешит услышать новости от Альфонсины. Ну, сестра моя, сегодня я расскажу вам такое, что вы всю жизнь будете помнить.
С этими словами баронесса провела сестру Ремигию в столовую, где их уже ждал накрытый стол: холодные закуски, тонкие вина, ликеры. В серебряном чайнике кипел чай.
– Альфонсина; прошу тебя, загляни в лакейскую и скажи, чтобы сюда никто не заходил.
Эдит хотела опередить кузину:
– Давайте, я пойду.
– Останьтесь, моя милая. Сегодня вы гостья. Вам надо отдохнуть.
Эдит только передернула плечиками в ответ на подобную заботу и позволила баронессе ухаживать за собой. Хозяйка дома сама повесила ее плащ.
– Пожалуйте к столу.
Госпожа Антуанетта усадила монахиню на диван у круглого столика. Эдит заняла место рядом с нею.
После того как баронесса еще раз самолично убедилась, что в соседних комнатах никого нет, она закрыла за собой двери и, попросив Альфонсину приготовить для всех чай, села почти вплотную к монахине.
– Что просил передать генерал?
– Завтра – решительное наступление. – прошептала сестра Ремигия, озираясь по сторонам, будто сомневаясь, не подслушивают ли их стены, картины и скульптуры.
– Знает ли он неприятную новость?
– Какую?
– Среди войск, окруживших город, есть отряд, о которым мятежники надеются договориться. Гольднер раскрыл мне их планы. Я выразила беспокойство по поводу того, что с нами будет, если город возьмут штурмом. Подумать только, сказала я, что победитель сделает с теми, кто играл видную роль в революции! И этот наивный мальчик утешил меня, заверив, что нам нечего бояться. В критический момент, когда судьба города окончательно решится, будет, дескать, организована эвакуация тех, кто не должен попасть в руки врага. На дороге между кладбищами Мариахильф и Лерценфельд расположился отряд гусар, участвующих в осаде города. С этим отрядом студенты давно уже свели дружбу и теперь надеются, что в момент смертельной опасности он не только откроет им выход из города, но, присоединившись к ним. защитит их от преследователей. Таким образом, те, кому это нужно, смогут убежать из Вены в Галицию или Венгрию. Выполнению этого плана мятежников препятствует лишь одно обстоятельство – упрямство капитана гусар. Его зовут Рихард Барадлаи.
– А, тот самый, что защищал наш монастырь?
– За это вы должны быть благодарны красивым глазкам моей племянницы Эдит.
– Насколько мне известно, капитан и раньше не очень-то дружелюбно относился к мятежникам.
– Во многом он был не согласен с ними. Они никак не могли привлечь его на свою сторону. Солдаты его отряда поддались на уговоры, но они очень любят своего капитана. Если он прикажет им драться, они пойдут за ним в огонь и в воду. Но вся беда в том, что они скоро получат неожиданную поддержку.
– От кого?
– От женщины.
– От женщины?
– Да, очень опасной и способной на любой отважный поступок, Это – мать братьев Барадлаи.
– Но как она сумела пробраться в осажденный город?
– Чрезвычайно смелым, почти немыслимым способом. Фриц рассказал мне всю историю. Эта аристократка переоделась в старое платье зеленщицы и вместе с торговкой, взвалив мешок лука и картофеля на спицу, прошла через все посты. По дороге они продавали солдатам зелень и вино и таким образом пробрались в столицу. Они остановились в домике зеленщицы, на улице Зингерштрассе, семнадцать.
– Удивительная смелость! Чего она хочет?
– Увезти своих сыновей в Венгрию.
При этих словах взгляды обеих кузин скрестились, В одном из них сверкала злоба, в другом – гордость…
– Значит, она хочет увезти с собой сыновей? – с удивлением переспросила монахиня.
– Да. Она думает уговорить их отправиться в Венгрию и перейти на службу к тамошнему правительству.[51]
– И она их уже видела?
– К счастью, еще не успела. Она только сегодня вечером добралась сюда. Но Гольднер с ней уже говорил. Он посоветовал ей не выходить ночью из дому. Таким образом, она отправится к Рихарду лишь на рассвете. Пусть сходит, пусть поговорит. Эту возможность ей следует предоставить. Потом она снова вернется в город. Если она встретится с Рихардом, то наверняка переубедит его. Вы, сестра Ремигия, должны вес это передать генералу. Завтра вечером, перед наступлением, генералу надо окружить надежными войсками гусарский отряд. Какая часть стоит там поблизости?
– Кирасирский полк Отто Палвица.
– Очень кстати. Гусар сомнут в два счета, а капитана Рихарда пристрелят на месте.
И все это приходилось выслушивать Эдит!
Зачем нужно было говорить при ней? О том, что все это было подсказано баронессе строго продуманным, хладнокровно рассчитанным планом, читатель узнает и Поймет позднее, в конце нашего повествования, а пока будет считать, что эти жестокие слова вырвались у баронессы в присутствии Эдит вследствие слепой и беспощадной ненависти к бедной девушке и ради удовольствия насладиться страданиями своей несчастной жертвы. Черная душа этой женщины желала упиться смертельными муками другой женской души.
Но насладиться этим ей не удалось.
Ни один мускул не дрогнул в лице Эдит. Девушка ничем не обнаружила, что ее хоть в какой-то мере занимает этот разговор.
Она с аппетитом ела.
Когда баронесса предрекала близкую смерть Рихарду, Эдит отправила в рот такой большой кусок ветчины, что лицо ее перекосилось, затем она попросила передать ей уксусу к маринованным грибам, лежавшим у нее на тарелке.
Альфонсина кипела от злости при виде такого безразличия кузины. Наконец она не выдержала и ледяные тоном спросила:
– Как видно, милочка, тебе не очень-то портит аппетит весть о скорой гибели жениха.
Эдит подцепила вилкой маринованный гриб и с кокетливой миной ответила Альфонсине:
– Лучше мертвый жених, чем живой, но сбежавший.
С этими словами она поднесла вилку ко рту.
– Indomptable![52] – процедила сквозь зубы баронесса.
А сестра Религия, подняв глаза к потолку и сложив на груди руки, изобразила на своем лице полнейшее осуждение этому испорченному до мозга костей существу. Ничто, мол, не действует на жесткое сердце дерзкого создания!
Эдит словно не замечала стараний трех этих василисков[53] превратить ее в камень. Она пододвинула свой бокал Альфонсине и как ни в чем не бывало сказала:
– Налей мне ликера, пожалуйста. Раз мне суждено стать монашенкой, я должна к нему привыкать.
Альфонсина передала ей бутылку и смотрела, как Эдит наливает вино.
Нет, руки Эдит не дрожали, когда она разливала тягучее зелье: она до краев наполнила свою рюмку и рюмку сестры Ремигии.
– Выпьем, сестра, ведь и у нас должно быть какое-то утешение, – произнесла девушка с шаловливой улыбкой.
Монахиня для приличия немного поломалась, говоря, что она столько не выпьет, но в конце концов выпила все до дна: ликер был ее слабостью.