— Пол, Пол, ты мне нужен.
То была Фанни, горбунья, — она стояла на верхней ступеньке лестницы, и лицо ее сияло, озаренное какой-то тайной. Пол удивленно на нее посмотрел.
— Ты мне нужен, — сказала она.
Он стоял в растерянности.
— Иди сюда, — звала она. — Иди сюда, пока не взялся за письма.
Он спустился на несколько ступенек в ее скучную, узкую «завершающую» комнатушку. Фанни шла впереди; черный облегающий лиф платья был короткий — талия приходилась почти под мышками, — а зелено-черная кашемировая юбка чересчур длинная, и когда она большими шагами шла перед молодым человеком, он казался особенно изящным. Она прошла к своему месту в узком конце комнатушки, там, где окно выходило на колпаки дымовых труб. Пол смотрел на ее тонкие руки и плоские красные запястья, а она беспокойно теребила белый фартук, лежащий перед ней на рабочем столе.
Она была в нерешительности.
— Ты ведь не думал, что мы тебя забудем? — с укором спросила она.
— Почему? — спросил он. В эту минуту он сам забыл про свой день рожденья.
— Еще спрашивает «почему! почему!» Да посмотри сюда! — она показала на календарь, и он увидел — большое черное число «21», а вокруг сотни карандашных крестиков.
— Ой, поцелуи к дню рожденья, — он рассмеялся. — Откуда вы узнали?
— Ага, тебе хочется знать, правда? — насмешничала безмерно довольная Фанни. — Тут по одному от каждого, кроме леди Клары… а кой от кого и по два. Но сколько тут моих, не скажу.
— Да я знаю, ты такая душенька, — сказал Пол.
— А вот и ошибаешься! — возмутилась Фанни. — Вовсе я не люблю разводить нежности. — У нее было сильное, глубокое контральто.
— Вечно ты, притворяешься этакой бессердечной деревяшкой, — со смехом сказал он. — А ведь ты чувствительная, как…
— Уж лучше пусть меня называют чувствительной, чем ледяшкой, — выпалила Фанни. Пол понял, что это камешек в огород Клары, и улыбнулся.
— Неужели ты это обо мне говоришь такие гадости? — смеясь, спросил он.
— Нет, мой птенчик, — с бесконечной нежностью ответила горбунья. Было ей тридцать девять лет. — Нет, мой птенчик, ты ведь не воображаешь, будто ты этакий красавец из мрамора, а все мы просто грязь. Я ведь не хуже тебя, Пол, правда? — Она была в восторге от своего вопроса.
— Так ведь все люди одинаковы, верно? — ответил он.
— Но я не хуже тебя, правда, правда, Пол? — отважно настаивала Фанни.
— Ну, конечно, не хуже. И уж наверняка добрей, великодушней.
Ей стало боязно. Как бы ей не разреветься.
— Я решила, приду-ка пораньше… девчонки уж точно скажут, что я хитрая! Ну, а теперь закрой глаза…
— И открой рот, увидишь, что Господь пошлет, — докончил Пол и так и сделал, ожидая шоколадку. Ему слышно было, как шуршит фартук, как тихонько звякнул металл. — Сейчас посмотрю, — сказал он.
И открыл глаза. Фанни глядела на него, длинное лицо ее разрумянилось, голубые глаза сияли. На рабочем столе перед ним лежал небольшой пакет с тюбиками красок. Пол побледнел.
— Нет, Фанни, — быстро сказал он.
— Это от нас от всех, — поспешно ответила она.
— Нет, но…
— Они такие, как нужно? — спросила она, радостно взволнованная.
— Господи! Да лучших не сыскать в каталоге.
— Такие самые, как нужно? — воскликнула Фанни.
— Они у меня в маленьком списке, я его составил на случай, когда разбогатею. — Он закусил губу.
Фанни отчаянно разволновалась. Надо ей перевести разговор.
— Всем уж так хотелось тебе их подарить, все внесли свою долю, кроме царицы Савской.
Царица Савская — это Клара.
— А она не присоединилась? — спросил Пол.
— У ней и случая не было, мы ей не сказали. На кой нам, чтоб она все по-своему сделала. Мы вовсе не хотели, чтоб она в это встревала.
Пол посмеялся над Фанни. Он был глубоко тронут. Но пора было уходить. Она стояла совсем близко. И вдруг обхватила его за шею и жарко поцеловала.
— Сегодня тебя разрешается поцеловать, — виновато сказала она. — Ты стал такой белый, у меня аж сердце заныло.
Пол поцеловал ее и ушел. Руки у нее оказались такие худенькие, у него у самого сжалось сердце.
В этот день он повстречался с Кларой в час обеда, когда бежал вниз мыть руки.
— Вы не ушли обедать! — воскликнул он. Обычно она в обед не оставалась на фабрике.
— Да. И я будто пообедала старыми протезами. Сейчас мне необходимо выйти, не то буду чувствовать, словно я вся из отработанной резины.
Но она медлила. И Пол мигом понял, чего она хочет.
— Вы куда-нибудь идете? — спросил он.
Они пошли вместе к Замку. Верхнее платье Клары было очень будничное, чуть ли не уродливое; в помещении же она всегда была одета мило. Неуверенными шагами она шла рядом с Полом, опустив голову и отворотясь от него. Скверно одетая и ссутулившаяся, она предстала сейчас перед ним в самом невыгодном свете. Он с трудом узнавал ее статную фигуру, в которой словно бы дремала тайная сила. Съежившись под взглядами прохожих, она стала вовсе неприметной.
Парк Замка был зелен и свеж. Взбираясь по крутому подъему, Пол смеялся и болтал, а Клара шла молчаливая, похоже, невесело о чем-то задумалась. У них едва ли хватило бы времени зайти в приземистое квадратное здание, которое венчало отвесную скалу. Они прислонились к стене, в том месте, где утес прямо спускается в парк. Пониже, в ямках, выдолбленных в песчанике, прихорашивались и нежно ворковали голуби. Внизу, в стороне, у подножия скалы, на бульваре в озерцах собственной тени стояли крохотные деревца, и крохотные человечки, смехотворные в своей озабоченности, торопливо семенили кто куда.
— Так и чудится, будто можешь сгрести весь этот люд, точно головастиков, и зажать в горсти, — сказал Пол.
— Да, — со смехом ответила Клара. — Нужно отойти подальше, чтобы увидеть, какие мы есть на самом деле. Деревья куда значительней.
— Только по величине, — сказал он.
Клара язвительно засмеялась.
Дальше, за бульваром, тонкими металлическими нитями обозначались железнодорожные пути, по обеим сторонам их теснились крохотные штабели досок и бревен, возле них суетились, дымя, игрушечные паровозики. Среди черных отвалов блестела серебряная тесьма канала. Еще дальше, на речном берегу, тесно сгрудились жилища; будто черные ядовитые сорняки, они тянулись плотными рядами и густо засеянными грядками, и там и сям на равнине, рядом с блестящим иероглифом реки, поднимались растения повыше. Крутые отвесные утесы по ту сторону реки казались мелкотой. Широкие пространства то темные, поросшие лесом, то слабо светящиеся полями пшеницы, уходили в туманную даль, где высились синие горы.
— Одно утешение — что город не растет дальше, — сказала миссис Доус. — Он пока только маленькая болячка на зеленом просторе.
— Маленький струп, — сказал Пол.
Ее передернуло. Город она терпеть не могла. Она с тоской смотрела на поля, в которых ей было отказано, лицо ее побледнело, враждебно замкнулось, и она напоминала Полу исполненного муки и раскаяния падшего ангела.
— Но город — это совсем неплохо, — сказал Пол. — Он такой временно. Это непродуманное, нескладное воплощение идеи, мы еще поймем, какой же он должен быть. Город станет совсем неплохим.
В углублениях скалы, среди нависающих кустов, уютно ворковали голуби. Слева над беспорядочной каменной свалкой городских зданий высилась большая церковь святой Марии, под стать Замку. Глядя в поля, Клара весело улыбнулась.
— Теперь мне лучше, — сказала она.
— Спасибо, — отозвался Пол. — Ай да комплимент!
— А как же! — засмеялась миссис Доус.
— Гм! Стало быть, отбираете левой рукой то, что дали правой, — сказал он.
Она рассмеялась, он ее забавлял.
— Но что с вами было? — спросил он. — Что-то вас тревожило. На лице и сейчас еще печать тревоги.
— Пожалуй, не стоит вам говорить.
— Ну и держите про себя, — сказал он.
Клара покраснела, прикусила губу.
— Нет, — сказала она. — Это все из-за наших девушек.
— А что? — спросил Пол.
— Они уже неделю что-то затевают, а сегодня, кажется, особенно полны своей затеей. Все как одна. А от меня скрывает, и мне обидно.
— Вот как? — озабоченно спросил он.
— Меня бы не трогало, если б они не тыкали мне в нос, что есть у них какой-то секрет, — продолжала она, голос гневно зазвенел.
— Чисто по-женски, — сказал он.
— Это гадость, низкое злорадство, — ее голос был как натянутая струна.
Пол молчал. Он знал, почему девушки злорадствуют. И ему неприятие было, что из-за него опять повали раздоры.
— Пускай секретничают сколько угодно, — горько рассуждала вслух Клара, — но могли бы не хвастаться, что у них от меня секреты, мне и без того невесело, что я вечно на отшибе. Это… это просто невыносимо.
Пол с минуту раздумывал. Он был в смятении. Даже побледнел, заговорил взволнованно.
— Я вам объясню, в чем деле. Это из-за моего дня рожденья, девушки купили мне целую кучу красок, все вскладчину. Они к вам ревнуют, — он почувствовал — при слове «ревнуют» Клара сделалась высокомерно холодной, — просто потому, что иногда я приношу вам какую-нибудь книгу, — медленно прибавил он. — Но послушайте, это ж пустяк. Не огорчайтесь из-за этого, пожалуйста… ведь… — он усмехнулся, — вот они торжествуют, а что бы они сказали, если б увидели нас сейчас?
Клара рассердилась на него — зачем так неловко упомянул об их дружеской прогулке. В сущности, это оскорбительно. Но так он скромно держится… и она его простила, хотя и не без труда.
Их руки лежали на грубом каменном парапете крепостной стены. Пол унаследовал от матери изящное сложение, и кисти у него были маленькие и крепкие. А у Клары — большие, под стать ее большим рукам и ногам, но белые и на вид сильные. Глядя на ее руки, Пол лучше ее понимал. «Как она нас ни презирает, все равно ей хочется, чтоб кто-нибудь взял ее руки в свои», — подумалось ему. А Клара смотрела на руки Пола, такие теплые, живые, и показалось, лишь для нее они и живут. Пол невесело задумался, сдвинув брови, уставился вдаль, поверх полей. Хоть и малое, но живописное разноо