Пол повернулся и кинулся домой. Он и опомниться не успел, как очутился в кухне. Он был очень бледен. А глаза темные, и что-то зловещее в них, словно он пьян. Мать посмотрела на него.
— Ну и в хорошем же виде у тебя башмаки! — сказала она.
Он глянул на ноги. Потом сдернул пальто. Мать подумала, уж не пьян ли он.
— Значит, она успела на поезд? — спросила мать.
— Да.
— Ее-то туфли, надеюсь, не так перемазаны. Понять не могу, куда ты ее таскал!
Какое-то время Пол сидел молча, не двигаясь.
— Понравилась она тебе? — наконец нехотя спросил он.
— Да, она мне понравилась. Но тебе она надоест, сын. Сам знаешь.
Он промолчал. Мать заметила, как трудно он дышит.
— Ты что, бежал? — спросила она.
— Нам пришлось бежать к поезду.
— Ты себя загоняешь. Поди-ка выпей горячего молока.
Молоко отлично бы его подбодрило, но он отказался и пошел к себе. Не сняв покрывала, повалился ничком на кровать и заплакал слезами ярости и боли. Было и физически больно, так что он в кровь искусал губы, а смута в душе мешала думать, даже чувствовать.
Вот как она со мной обходится, а? — снова и снова мысленно повторял он, прижимаясь лицом к одеялу. И ненавидел Клару. Опять он возвращался к той сцене, и опять в нем вспыхивала ненависть.
Назавтра он держался замкнуто, отчужденно, как никогда. Клара была очень кроткая, можно сказать ласковая. Но он был сух, с оттенком презренья. Она вздыхала, оставалась все так же кротка.
Однажды вечером на той же неделе в Ноттингеме в Королевском театре в «Даме с камелиями» играла Сара Бернар. Полу хотелось увидеть эту старую знаменитую актрису, и он пригласил на спектакль Клару. Мать он попросил оставить для него-ключ на окне.
— Значит, брать билеты? — спросил он Клару.
— Да. И надень смокинг, пожалуйста! Я никогда не видела тебя в смокинге.
— Да что ты, Клара! Надо же, я — в театре в смокинге! — запротестовал он.
— Ты не любишь смокинг? — спросила она.
— Ну раз тебе очень хочется, надену. Но буду чувствовать себя дураком.
Она посмеялась над ним.
— Тогда почувствуй себя дураком, ради меня, согласен?
От такой просьбы у него кровь забурлила в жилах.
— Видно, не миновать мне этого.
— Зачем тебе понадобился чемоданчик? — спросила Пола мать.
Он отчаянно покраснел.
— Клара просила, чтобы я… — начал он.
— Какие же у вас места?
— Первый ярус… по три с половиной шиллинга!
— Ого! — насмешливо воскликнула мать.
— Ну это же в кои веки, — сказал Пол.
Он переоделся на фабрике, надел пальто и шапку и встретился с Кларой в кафе. Она была с одной из своих подруг-суфражисток. На ней было старое длинное пальто, которое совсем ей не шло, голова повязана полушалком, который Пол терпеть не мог. К театру пошли втроем.
Клара еще на лестнице сняла пальто, и оказалось, она в подобии вечернего платья, открывающего руки, шею и часть груди. Волосы модно причесаны. В этом платье, зеленом, шелковом, простого покроя, она была очень хороша. Да, она великолепна. Видишь всю фигуру, словно обтянутую легкой тканью. Пол смотрел на нее и прямо ощущал упругость и нежность этого стройного тела. Он крепко сжал кулаки.
И ему предстояло весь вечер сидеть, касаясь ее прекрасной обнаженной руки, смотреть на сильную шею, гордо поднятую над сильными плечами, на грудь под зеленым шелком, на изгибы рук и ног под облегающим платьем. Каким-то уголком души он опять ее возненавидел — зачем обрекает его на муку этой близости. Но и любил ее, когда, вскинув голову, она смотрела прямо перед собой, чуть надув губы, задумчивая, неподвижная, будто покорилась судьбе, которая сильнее ее. Ничего она не могла с собой поделать; она оказалась во власти чего-то, что важнее ее самой. Вечностью веяло от нее, будто от задумчивого сфинкса, и Пол ощутил властное желание ее поцеловать. Он уронил программку и низко нагнулся, чтобы, поднимая, украдкой поцеловать Кларину ладонь и запястье. Как мучительна ее красота. Она сидела не шевелясь. Лишь когда погас свет, чуть склонилась, подалась к нему, и он тихонько гладил ее кисть, руку. Слабый запах духов исходил от нее. Опять и опять накатывали раскаленные волны крови, каждая на миг глушила его сознание.
Спектакль шел своим чередом. Пол видел его будто из дальней дали, будто драма развертывалась неведомо где, но, кажется, где-то в глубинах его существа. Он стал Клариными полными руками, ее шеей, ее вздымающейся грудью. Кажется, это и есть он. Где-то там все еще играют актеры, и он сливается с драмой. Сам по себе он не существует. Серые, а то черные глаза Клары, ее грудь, что льнет к нему, ее рука, что он сжимает в своих руках, — только это и есть на свете. И он мал, беспомощен, а она, облеченная силой, возвышается над ним.
Лишь антракты, когда загорался свет, причиняли ему четко выраженную боль. И хотелось куда-нибудь сбежать, пока снова не станет темно. Сбитый с толку, он плутал в поисках выпивки. Потом огни гасли, и он опять оказывался во власти странной безумной реальности, в которой слились Клара и драма на сцене.
Спектакль продолжался. Пол был одержим желанием поцеловать крохотную голубую венку, что примостилась в изгибе Клариного локтя. Он чувствовал эту жилку. Кажется, пока он не прижался к ней губами, жизнь его приостановилась. Поцеловать ее, непременно! Но кругом люди! И все-таки он быстро наклонился и коснулся ее губами. Усы пощекотали нежную плоть. Клара вздрогнула, отдернула руку.
Но вот спектакль кончился, зажгли свет, публика аплодировала, Пол очнулся, глянул на часы. Его поезд уже ушел.
— Придется мне идти домой пешком! — сказал он.
Клара посмотрела на него.
— Уже так поздно? — спросила она.
Пол кивнул. Потом подал ей пальто.
— Люблю тебя! Ты так хороша в этом платье, — пробормотал он, пригнувшись к ее плечу, среди шумной толчеи.
Она все молчала. Они вышли из театра. Пол увидел идущих мимо людей, извозчиков, что поджидали седоков. Ему показалось, он встретился с горящими ненавистью карими глазами. Но не узнал их. Они с Кларой повернули, бессознательно направляясь к вокзалу.
Поезд уже ушел. Придется идти пешком десять миль.
— Не страшно, — сказал Пол. — Мне будет только приятно…
— А может, переночуешь у нас? — краснея, предложила Клара. — Я могу лечь с мамой.
Пол посмотрел на нее. Глаза их встретились.
— А что скажет твоя мама? — спросил он.
— Она не будет против.
— Ты уверена?
— Конечно!
— Значит, я пойду к тебе?
— Если хочешь.
— Хорошо.
И они повернули в другую сторону. На первой же остановке сели в трамвай. Свежий ветер дул им в лицо. Улицы были темны. Трамвай поспешал, покачивался. Пол сидел, крепко зажав в руке Кларину руку.
— А твоя мама уже легла? — спросил он.
— Возможно. Надеюсь, что нет.
Единственные прохожие, они быстро шли по молчаливой темной улочке. Клара юркнула в дом. Пол замешкался.
— Входи, — сказала она.
Пол мигом оказался на крыльце, и вот он уже в комнате. В двери напротив появилась мать, большая, недружелюбная.
— Кого это ты привела? — спросила она.
— Это мистер Морел, он опоздал на поезд. Я подумала, мы можем приютить его на ночь, не то ему придется отшагать десять миль.
Миссис Рэдфорд хмыкнула.
— Твое дело! Раз ты его пригласила, будет гостем, я-то не против. Хозяйка здесь ты!
— Если я вам не по душе, я могу и уйти, — сказал Пол.
— Не, не, еще чего! Заходите, располагайтесь! Вот только по вкусу ли вам будет, что я ей на ужин сготовила.
Ужин состоял из тарелочки жареной картошки и кусочка бекона. Стол был накрыт кое-как, на одного.
— Можете взять еще бекону, — продолжала миссис Рэдфорд. — А жареной картошки больше нету.
— Мне неловко вас беспокоить, — сказал Пол.
— Еще извиняться вздумал! Это не по мне! Вы ведь приглашали ее в театр, верно? — в вопросе слышалась насмешка.
— Ну и что? — неловко засмеялся Пол.
— Ну, так чего ж говорить про кусочек бекона! Снимайте пальто.
Большая, осанистая, она пыталась оценить, что же происходит. А тем временем хозяйничала у буфета. Клара взяла у Пола пальто. В комнате горела лампа, было очень тепло и уютно.
— Вот те на! — воскликнула миссис Рэдфорд. — И красавчики же вы оба, скажу я вам! Чегой-то вы так вырядились?
— По правде говоря, мы и сами не знаем, — сказал Пол, чувствуя себя мышью в лапах кошки.
— Нет места в нашем доме для этаких франтов, коли вы невесть чего об себе вообразили, — съязвила она. И это был злой выпад.
Оба они, и Пол в смокинге и Клара в зеленом платье с обнаженными плечами, порядком смутились. Оба чувствовали, что в этой кухонке им надо быть друг для друга защитой.
— Нет, вы только гляньте, как расцвела! — продолжала миссис Рэдфорд, показывая на Клару. — Чего она надумала, на кой это все?
Пол посмотрел на Клару. Она вспыхнула, даже шея пошла красными пятнами. Не сразу он сказал:
— И ведь вам приятно видеть ее такую?
Они сейчас были в ее власти. Сердце его все время громко стучало, нервы натянуты. Но он ей не поддастся.
— Это мне-то приятно! — крикнула старуха. — Чего ж приятного, коли она ведет себя дура дурой!
— Я видал, иные люди ставят себя в положение и поглупее, — сказал он. Теперь он защищал Клару.
— Вон что! Это когда ж? — ехидно отозвалась старуха.
— А когда они похожи на пугало, — отвечал Пол.
Большая, грозная, миссис Рэдфорд застыла на каминном коврике с вилкой в руке и ответила не сразу.
— Обои дураки, и те и эти, — наконец сказала она и отвернулась к жаровне.
— Нет, — упрямо возразил Пол. — Люди должны выглядеть как можно лучше.
— И по-вашему, вот это и значит выглядеть мило! — крикнула мать, презрительно ткнув вилкой в сторону Клары. — Это… это похоже, будто она толком и не одета!
— Да просто вам завидно, что сами не можете вот так щегольнуть, — засмеялся Пол.
— Я-то! Да я с кем хочешь могла б пойти в вечернем наряде, была бы охота! — последовал презрительный ответ.