Когда наступил вечер второго дня, Ван Тигр вышел из храма и стал смотреть с каменной лестницы вниз, не возвращается ли племянник. В глубине души он боялся за мальчика, и при мысли, что он, может быть, умер мучительной смертью, чувствовал непривычную жалость и раскаяние, и когда совсем стемнело и взошел молодой месяц, он взглянул на гору Двуглавого Дракона и подумал:
«Следовало бы послать человека, без которого я мог бы обойтись, а не сына моего родного брата. Если он умрет жестокой смертью, как я взгляну брату в глаза? И все-таки я могу доверять только родному по крови».
Люди его заснули, а он все еще бодрствовал; и месяц вышел из-за гор и повис высоко в небе, но мальчика все не было. Наконец поднялся пронизывающий ночной ветер, и Ван Тигр вернулся в храм с тяжелым сердцем и только теперь понял, что ему будет недоставать мальчика, если тот не вернется, – такие у него были забавные и лукавые ухватки и ровный нрав.
Но глухой ночью, лежа без сна, он услышал тихий стук в ворота, встал и поспешно выбежал во двор. Мальчик стоял за воротами, и, отодвинув деревянный засов, Ван Тигр заметил, что вид у него очень усталый и измученный, но все же веселый. Он вошел, прихрамывая, штаны у него были порваны на бедре, и вся нога покрыта запекшейся кровью. Но он был весело настроен.
– Я вернулся, дядя! – крикнул он осипшим от усталости голосом, и Ван Тигр засмеялся неожиданно и беззвучно, как смеялся всегда, когда был доволен, и грубовато оказал:
– А что у тебя с бедром?
Но мальчик ответил весело:
– Это пустяки.
И оттого что Ван Тигр был очень доволен, ему захотелось пошутить чуть ли не в первый раз в жизни, и он сказал:
– Не Леопард ли тебя оцарапал?
Мальчик засмеялся, понимая, что дядя сказал это в шутку, и, присев на ступеньки храма, ответил:
– Нет, не он. Я упал на куст терновника, – мох влажен и скользок от росы, и это куст меня так поцарапал. Дядя! Я умираю с голода!
– Ступай и поешь, – сказал Ван Тигр. – Поешь, напейся и выспись, а потом я тебя выслушаю.
Он велел племяннику пойти в зал и громко позвал солдата, чтобы он сейчас же принес для мальчика еды и питья. Но шум разбудил солдат; один за другим они выбежали и столпились во дворе, освещенные сиявшим с высоты месяцем; всем им хотелось послушать о том, что видел мальчик. Тогда Ван Тигр, увидев, что мальчик наелся и напился и теперь не скоро заснет, возбужденный своей удачной вылазкой и сознанием собственной важности, заметив, что рассвет уже близок, сказал:
– Ну, рассказывай, а потом пойдешь спать.
И мальчик сел на алтарь перед Буддой с завешенным лицом и начал:
– Я все шел и шел, а та гора вдвое выше этой, дядя, и становище бандитов на самом верху, во впадине, круглой, как чаша. Хорошо бы нам захватить и гору, когда мы захватим область. У них там есть дома, и становище похоже на маленькую деревню. Я сделал так, как ты сказал, дядя. Вечером подошел к воротам, притворился, будто хромаю; за пазухой у меня лежали убитые птицы, – а на той горе есть редкие птицы, самых ярких цветов. Я убил одну, ярко-желтую, всю словно золотую, – она и сейчас со мной, такая красивая.
Тут он вытащил из-за пазухи желтую птицу, и она легла у него на ладони мягко и безжизненно, похожая на горсточку легкого золота. Вана Тигра раздражало такое ребячество – ему хотелось поскорее услышать рассказ, но он сдержался и предоставил мальчику рассказывать по-своему, а тот бережно положил птицу возле себя на алтарь, обвел взглядом слушавших его солдат, освещенных пылающим факелом, который Ван Тигр приказал зажечь и воткнуть в полную пепла курильницу на алтаре, и продолжал:
– И вот, когда они услышали стук в ворота, то подошли и открыли сначала маленькую щелку посмотреть, кто стучит. А я жалобно плакал и говорил: «Мой дом далеко, я заблудился, ночь застала меня в пути, я боюсь диких зверей – пустите меня в храм!» Тогда тот, который открывал ворота, опять захлопнул их и побежал кого-то спрашивать, а я плакал и стонал как можно жалобней, – тут он застонал, показывая, как он это делал, а солдаты покатились со смеха, и то один, то другой из них кричал в восхищении: «Ах ты, маленькая обезьяна, рябой дьяволенок!» Мальчик от удовольствия ухмылялся во всю ширь рябого лица и продолжал:
– Наконец они меня впустили, и я, как умел, прикинулся дурачком, а когда съел чашку каши с пшеничным хлебом, притворился, что только сейчас понял, куда попал, и принялся вопить, будто бы с испуга: «Я хочу домой! Мне здесь страшно, вы бандиты, я боюсь Леопарда!» Я побежал к воротам и стал просить, чтобы меня выпустили: «Уж лучше я пойду к диким зверям!» Тогда все они засмеялись моей простоте и, утешая меня, сказали: «Не думаешь ли ты, что мы тронем мальчика? Подожди до утра, а тогда ступай себе с миром своей дорогой». И немного погодя я перестал дрожать и плакать и притворился, что не так уж боюсь, и тогда они стали меня спрашивать, откуда я, и я сказал, что из деревни по ту сторону горы. Я знаю, как она называется. Потом они спросили меня, что я про них слышал, и я сказал, будто бы слышал, что они очень храбрые и бесстрашные люди и что главарь у них не человек, а оборотень с головой леопарда, и что мне хотелось бы посмотреть на него, только я боюсь, не очень ли он страшен. Тогда все засмеялись, и один из них сказал: «Пойдем, я тебе покажу его». И повел меня к окну; там внутри горели факелы, и, заглянув снаружи из темноты, я увидел, что в комнате сидит их главарь. Он, и правда, страшен и уродлив с виду, дядя, голова у него широкая на макушке и покатая на лбу, и от этого он похож на леопарда, он сидел с молодой женщиной и пил вино. Она тоже злющая с виду, но все-таки красивая, и они пили вино по очереди из одного кувшина. Сначала отпивал он, а потом она.
– Сколько там людей и какие у них ружья? – спросил Ван Тигр.
– О, людей там много, – отвечал мальчик уже без улыбки. – Воинов в три раза больше, чем у нас, и много прислужников; есть женщины, всюду бегают маленькие дети, есть и подростки вроде меня. Я спросил у одного из них, кто его отец, и он ответил, что они не знают отцов, а только матерей. И это тоже чудно. У всех воинов есть ружья, а у прислужников серпы и ножи и другое нехитрое оружие. А на верхушках утесов, вокруг становища, лежат груды валунов, их они скатывают на нападающих; и туда ведет только одна дорога, потому что везде кругом скалы, и у входа в ущелье всегда стоит стража. Когда я проходил мимо, часовой спал, и я прокатился мимо него. Он спал так крепко, что я мог бы захватить его ружье, – оно валялось возле него на скале, а он так храпел, что ничего не почувствовал бы. Но я не взял, хоть мне и хотелось, – иначе они подумали бы, что я не тот, кем прикинулся.
– А воины у них высокие и храбрые с виду? – опять спросил Ван Тигр.
– Да, довольно храбрые, – ответил мальчик. – Есть там и высокие, и низенькие. Они говорили между собой после ужина, не обращая на меня внимания, потому что я был с подростками, но я слышал, как они жаловались на Леопарда и говорили, что он будто бы делит добычу не по правилам и слишком много оставляет себе, зарится на всех красивых женщин и не отдает их другим мужчинам, пока они не наскучат ему самому. Он делится не по-братски, – говорили они, – и очень спесив, хоть он простого рода и не умеет ни читать, ни писать, а им такая спесь надоела.
Ван Тигр выслушал все это с удовольствием, а потом задумался, и в то время как мальчик рассказывал дальше о том и о сем, чем его кормили и какой он ловкий, Ван Тигр размышлял и обдумывал свой план и довольно скоро заметил, что мальчику больше не о чем рассказывать и он только повторяет свои слова и придумывает, чем бы напоследок привлечь внимание солдат и заставить их подольше восхищаться собой. Тогда Ван Тигр встал, похвалил племянника и велел ему идти спать, а солдатам приказал браться за работу, так как уже рассвело, факел догорал, и его колеблющееся пламя побледнело в свете восходящего солнца.
Он пошел в свою комнату, позвал своих верных людей и сказал:
– Я все обдумал, у меня есть план, и, пожалуй, можно будет достичь цели без единой потери, а сражения нам нужно избегать, потому что у них в становище гораздо больше людей, чем у нас. Когда хочешь убить стоножку, самое важное – раздавить ей голову, и тогда все сто ножек задвигаются в беспорядке, натыкаясь одна на другую, а вреда принести не могут. Мы раздавим ядовитую голову этой банды.
Люди смотрели на него, изумленные такой смелостью, и Мясник сказал громко и грубо, по своему обыкновевению:
– Начальник, говорить-то хорошо, а только прежде, чем отрубить стоножке голову, нужно ее поймать.
– Так я и сделаю, – возразил Ван Тигр, – и вот мой план. Вы должны помочь мне. Мы оденемся в лучшее платье, как подобает храбрым воинам, пойдем к правителю области и скажем, что мы – наемники, бродячие солдаты, и хотим поступить к нему на службу телохранителями, и порукой будет обещание убить для него Леопарда. Он теперь боится за свое место и с радостью примет нашу помощь. А план у меня такой. Я скажу ему, что для вида нужно примириться с бандитами и позвать Леопарда и его приближенных на большой пир. А когда придет время, правитель сам подаст знак, выронив чашу с вином из рук, все мы выскочим из засады, нападем на бандитов и перебьем их. По всему городу я спрячу наших людей, и они нападут на тех из бандитов, которые откажутся перейти под мое знамя. Так мы раздавим голову стоножке, и сделать это нетрудно.
Теперь все они увидели, что это можно осуществить, и, придя в восхищение, с радостью согласились. Поговорив еще немного о том, как это нужно сделать, Ван Тигр отпустил их и созвал своих солдат в большом зале храма. Он поставил верных людей стеречь, чтобы священники не подходили близко и не подслушивали, а потом сообщил солдатам свой план. Когда он кончил, все они громко закричали:
– Слава Чернобровому Тигру!
И Ван Тигр слушал эти крики, стоя возле завешенного покрывалом Будды, и хотя он ничего не ответил, а гордо молчал, он так глубоко наслаждался своей властью, что опустил глаза и стоял надменно и неподвижно, окруженный своими людьми. Когда они опять затихли, дожидаясь, что он им скажет еще, он заговорил: