Так деньги его расходились по сотням тайных каналов, и если бы он сразу потребовал их обратно, то потерял бы на этом тысячи. Однако он ел не больше и не лучше прежнего, не играл в кости, как сделал бы каждый, заведись у него свободные деньги сверх того, что нужно на еду и одежду, не позволял и сыновьям носить шелковые халаты, и, глядя на него и на то, как он живет, никому не пришло бы в голову, до чего он богат.
И потому он мог думать о трех тысячах заграничных ружей, нисколько не удивляясь, как удивился бы Ван Помещик на его месте. Да, встретившись с братьями на улице, всякий бы сказал, что Ван Помещик и есть богач, потому что тратит деньги не считая, толст до безобразия, щеголяет в мехах, шелковых и атласных халатах, да и все сыновья его тоже были разодеты в шелк, кроме маленького горбуна; он жил у Цветка Груши и незаметно достиг совершеннолетия, и родители начали о нем забывать мало-помалу.
Ван Купец размышлял некоторое время молча, а потом сказал:
– А не говорил мой брат, какой он даст мне залог? Ведь на покупку этих ружей понадобится много денег? Мне нужно солидное обеспечение, так как покупать ружья запрещено законом.
И юноша ответил:
– Он говорил: «Скажи моему брату, чтобы он взял в залог всю землю, какая у меня осталась, если не поверит мне на слово, пока я не соберу налогов на уплату долга. Теперь все налоги этой области в моих руках, но больших денег сразу я дать не могу, чтобы солдатам моим не пришлось терпеть из-за этого нужды».
– Земли мне больше не нужно, – сказал Ван Купец в раздумьи, – этот год был здесь плохой, чуть ли не голодный, и земля дешева. Того, что у него осталось, не хватит. Свадьба его съела много денег.
Тогда юноша сказал пылко, и небольшие живые глазки его засверкали, – с таким жаром он говорил:
– Отец, это правда, что дядя – великий человек. Посмотрел бы ты, как все его боятся! А ведь он добрый человек и не станет убивать без нужды. Даже правитель всей провинции его боится. А сам он не знает страха, нет! Кто, кроме него, не побоялся бы жениться на женщине, которую все называют лисицей. А если ты достанешь ему эти ружья, то он станет сильней, чем когда бы то ни было!
Слова родного сына не могут сильно повлиять на отца, но все же в этом была доля правды, а принять решение заставила Ван Купца мысль, что ему будет выгодно, если брат его станет могущественным военачальником. Да, если начнется великая война, о которой идет слух все эти годы, и если она подойдет ближе, – а кто может сказать, куда двинется война? – то его богатства захватят и разграбят если не вражеские войска, то поправшие закон бедняки. Богатство Вана Купца было уже не в земле; земли его были ничто в сравнении с домами, лавками и ссудными кассами, а все это богатство нетрудно отнять в такое время, когда людям можно безнаказанно грабить, и в несколько дней богач может стать бедняком, если, на случай нежданной беды, которая может нагрянуть в любое время, за ним не будет стоять и охранять его какая-нибудь скрытая сила.
И он думал про себя, что ружья эти могут послужить защитой и ему самому, и долго придумывал, как ему купить их и как провезти контрабандой внутрь страны. Сделать это было можно, потому что у него было два собственных небольших судна, на которых он вывозил рис в лежащую рядом страну. Законом не дозволялось вывозить рис, и приходилось делать это тайком, но Ван Купец сильно на этом наживался; окупались даже взятки, которые он давал, потому что правители были продажны, и, получив взятку, они старались не замечать двух его маленьких суденышек, а он с расчетом держал маленькие; свой же гнев и усердие перед законом правители срывали на иностранных судах или на тех, которые им не приносили дохода.
И Ван Купец думал о том, что его два суденышка иногда идут из соседней страны пустые или только наполовину нагруженные бумажными тканями или чужеземными побрякушками, думал и о том, что нетрудно было бы ввезти иноземные ружья контрабандой среди этих товаров, а если его поймают, он даст где нужно денег, сунет кое-что и капитанам, заткнет им рот, чтобы им было из-за чего молчать. Да, он мог бы это сделать. И тогда он сказал сыну, взглянув сначала, нет ли поблизости кого-нибудь из гостей или прислужников, и говорил он сквозь зубы, не шевеля губами, и очень тихо:
– Я могу доставить ружья в прибрежную полосу, и даже дальше, – в то место, где железная дорога подходит всего ближе к области брата. Но как я доставлю оружие в глубь страны, если туда больше двух дней пути и пробраться можно только пешком или верхом на лошади?
Об этом Ван Тигр ничего не говорил юноше, и он только с глупым видом почесывал в затылке, глядя на отца, и говорил:
– Нужно мне вернуться и спросить его об этом.
Но Ван Купец возразил:
– Скажи ему, что я спрячу ружья среди других товаров, помечу их чужим именем и доставлю их в известное место, а там пусть уж он берет их, как знает.
С этим известием юноша должен был вернуться к дяде и на следующий же день пустился в обратный путь. Но эту ночь он переночевал дома, и мать состряпала ему любимое блюдо: горячие пирожки с чесноком и свининой – очень вкусное кушанье. Он наелся до отвала, а что оставалось, сунул за пазуху, чтобы съесть дорогой. Потом, сев на осла, он пустился в обратный путь к Вану Тигру.
XIX
На следующий месяц случилось то, чему Ван Тигр в своем высокомерии не поверил бы, если бы ему об этом рассказали. Когда стало известно, что правители воюют между собой и страна раскололась на две части, всю область охватила лихорадка войны. Очаги восстания были повсюду, и люди, оставшиеся без работы, и те, кто не желал работать, охотники до приключений, сыновья, не ладившие с родителями, игроки, которым не везло в игре, и все недовольные воспользовались этим временем, чтобы выступить и чем-нибудь заявить о себе.
В той области, которой правил теперь Ван Тигр от имени старого правителя, бунтовщики объединились в банды, назвавшись Желтыми Тюрбанами[2] – потому что обматывали голову желтой тряпкой – и начали рыскать по всей округе. На первых порах они вели себя довольно робко и, только проходя мимо деревень, требовали у крестьян съестного, а заходя в харчевню, не доплачивали или совсем не платили за еду и при этом смотрели так свирепо и бранились так громко, что содержатель харчевни боялся поднимать шум и поневоле мирился с убытками.
Но число этих Желтых Тюрбанов все росло; они осмелели и начали подумывать об оружии, так как ружья были только у нескольких беглых солдат. Они осмелели, грабя крестьян; к большим селениям и городам они, правда, не решались подходить, а держались ближе к маленьким деревушкам и поселкам. Наконец кое-кто из крестьян похрабрее явились к Вану Тигру и донесли о том, что бандиты, не встречая сопротивления, становятся все наглее, нападают и грабят по ночам, а если им что-нибудь придется по вкусу, не задумываясь, убивают крестьян целыми семьями. Ван Тигр не знал, верить этому рассказу или нет, потому что, когда он посылал своих лазутчиков и те расспрашивали крестьян, многие боялись рассказывать и отпирались от всего. И Ван Тигр долгое время ничего не предпринимал, так как его занимала мысль о том, чтобы не упустить времени и самому принять участие в великой войне.
Наступили сильные летние жары, армия за армией проходила на Юг, и бандиты переманивали к себе многих солдат; шайки все росли и росли и становились наглее. В это время года гаолян в тех местах становится очень высоким, и бандитам было удобно в нем прятаться, а наглость их дошла до того, что люди боялись ходить по большой дороге в одиночку и ходили по ней только целыми толпами.
Трудно сказать, поверил бы Ван Тигр, что дело до такой степени плохо, или нет, потому что он все-таки зависел от своих лазутчиков и верных людей и должен был верить тому, что они скажут, а они льстили ему сверх меры, уверяя, что никто не осмелится противостоять ему. Но в один прекрасный день из западной части страны пришли два крестьянина, два брата, и принесли с собой пеньковый мешок. Они никому не хотели показать, что у них в мешке, и упрямо отвечали на все вопросы:
– Этот мешок для генерала.
Думая, что они принесли подарок Вану Тигру, часовой впустил их в ворота, и они вошли в приемный зал, где в эти часы обыкновенно сидел Ван Тигр. Подойдя к нему, братья поклонились, а потом, не говоря ни слова, развязали мешок и вынули из него две пары рук – руки дряхлой старухи, заскорузлые от тяжелой работы, с сухой и темной, потрескавшейся кожей, и другие – руки старика, покрытые на ладонях мозолями от рукоятки плуга. Эти руки, черные от запекшейся крови, братья подняли кверху, держа их за запястья. Тогда старший из братьев, человек суровый и озлобленный, немолодых уже лет, с широким честным лицом, сказал:
– Это руки наших отца и матери, которые теперь умерли. Два дня тому назад бандиты напали на нашу деревню, и когда отец сказал им, что у него ничего нет, они отрубили ему руки, а когда мать моя стала бесстрашно проклинать их, они и ей отрубили руки. Мы с братом работали в поле, когда жены наши, спасаясь от бандитов, с плачем прибежали к нам, и мы схватили вилы и бросились домой. Бандиты уже скрылись; их было немного, – человек восемь или десять, но где же было старикам справиться с ними. И никто в деревне пальцем не шевельнул, никто не посмел прийти к ним на помощь, боясь, как бы не поплатиться за это впоследствии. Господин, мы даем тебе пользоваться доходами, платим тебе большие налоги сверх того, что должно платить государству, платим налоги на землю, на соль, на все, что мы продаем и покупаем, для того, чтобы нас охраняли от бандитов. Что же ты сделаешь для нас, господин?
И они подняли кверху окоченелые старческие руки своих родителей.
Ван Тигр не разгневался на такие смелые речи, как разгневались бы многие другие на его месте. Нет, его поразил этот рассказ, и он рассердился не на крестьян за их слова, а на то, что в его области возможны такие случаи. Он позвал своих военачальников, и они входили один за другим, по мере того, как их разыскивали, и скоро в зале собралось человек пятьдесят. Тогда Ван Тигр сам поднял с вымощенного плитами пола мертвые руки, показывая их всем собравшимся, и сказал: