Я вскрыл ей грудь и рассек ножом мясистые части тела – так быстро, что иной за это время не успел бы перебрать свои четки или десять раз произнести «Аве Мария». После того я повернул ее, как мясник это делает со скотом, и разрубил топором тело на части…
Даже женская одежда вызывала во мне сладострастное чувство. При удушении женщины я наслаждался больше, чем при мастурбации.
Возрождение не оправдало ожиданий, а на смену ему в XVIII веке пришла эпоха Просвещения – ее идеологи, среди которых были столь выдающиеся философы, как Вольтер и Руссо, подняли на щит принципиально новые ценности: всеобщее равенство людей от рождения, свободу личности, демократию, свободу слова, свободу науки от церковных суеверий и стремление к счастью для всех социальных классов и рас (зависящее от колониальной стратегии и от пределов прибыли от торговли африканскими рабами).
До XIX века только церковь определяла, что есть зло, порок, извращение или безумие. К середине XIX века этим уже преимущественно занимались «душецелители» – психиатры (в переводе с древнегреческого psykhe – «дух, душа» и iatreia – «лечение»). В процессе обмирщения и криминализации монстров, наряду с набирающей авторитет психиатрией, центральное место стало занимать государственное обвинение, так как дела серийных убийц начали рассматривать в светских судах и о них все чаще писали в печатных СМИ.
С 1650 по 1815 год Европа друг за другом переживала многочисленные конфликты за очередное наследство, Французскую революцию и Наполеоновские войны. Когда после 1815 года в Европе наступил мир, полным ходом развернулась индустриализация: феодальные подданные стали называться гражданами и начали переселяться из сельской местности в многолюдные города, а разобщенная власть местных феодалов сменилась централизованным государственным управлением с новообразованными бюрократическими структурами вроде полицейского и судебного аппарата.
В свете всех этих перемен серийные убийцы начали появляться на горизонте исторических событий уже не как мифические монстры, а как преступники, пойманные в сеть новой системы правоохранительных органов. С этого момента чудовища примут знакомый нам облик типичного серийного убийцы, хотя в то время их так не называли.
Серийный некрофил Франсуа Бертран, «Вампир с Монпарнаса». Париж, 1850 г.
Этот случай серийного вампиризма, как тогда называли некрофилию, хоть и обошелся без убийств, но стал переломным моментом в развитии современной судебной психиатрии и новой роли, которую ей отныне предстояло играть в расследовании преступлений и правосудии. Дело Бертрана оживило мир криминологии и подарило будущей судебной психиатрии свой особый язык и концептуальный контекст, что позднее будет фигурировать в оценке, которую психиатры станут давать сексуальным серийным убийцам.
В период с июля 1848 по март 1849 года на парижских кладбищах ночью были осквернены некоторые могилы и выкопано пятнадцать трупов женского и мужского пола. Над женскими телами жестоко надругались, кроме того, они подверглись некрофагии (поеданию разлагающейся трупной плоти) и половым актам. Как это часто наблюдается у жертв сексуальных серийных убийц, женские трупы были разрезаны или разорваны вдоль грудной клетки и живота с извлечением кишечника. Иногда удалялись сердце и печень, а в ходе судебного разбирательства было заявлено, что преступник откусывал и пережевывал куски заплесневелой плоти{204}.
Иногда рты у трупов были разрезаны от уха до уха, напоминая «улыбку Джокера» (как произошло в 1940-х в Лос-Анджелесе с Элизабет Шорт по прозвищу Черный Георгин), у женщин изрезаны бедра или полностью отрублены конечности{205}. В своих записях по этому делу французский историк и культуролог Мишель Фуко отмечает, что преступник «разреза́л их своим штыком, извлекал кишки и прочие органы, а затем развешивал тела на крестах и ветвях деревьев, составляя из них гирлянду». Причем останки этих тел, хотя и изрядно уже разложившиеся, «используются для сексуального удовольствия»[20]{206}.
Пресса окрестила преступника «Вампиром с Монпарнаса». В конце концов был арестован сержант французской армии Франсуа Бертран. На военном трибунале зал суда был заполнен журналистами, практикующими криминалистами, психиатрами и другими учеными со всех концов Земли. Процесс освещал английский медицинский журнал «Ланцет» и объяснял читателям, откуда взялось парадоксальное прозвище Вампир, кажущееся пережитком времен ведьм и оборотней: «Говоря об этом возмутительном деле, сразу же вспоминается психическое расстройство, широко распространенное на севере Европы около полутора веков назад, известное как вампиризм. Следует отметить, что вампиры страдали от некоего рода ночного бреда, который зачастую затрагивал и часы бодрствования. Они верили, что какие-то мертвецы восставали из могил, приходили к ним и пили их кровь, поэтому в них просыпалось желание мести, которое реализовывалось путем осквернения захоронений. В деле Бертрана все иначе, ибо здесь не мертвые восстают из могил, чтобы мучить живых, а сам человек ужасающим образом, какой только можно представить, нарушает покой кладбищ»{207}.
После ареста Бертрана осмотрел доктор Шарль-Жакоб Маршаль де Кальви, врач и психиатр, чье доброе имя известно по сей день{208}. В эпоху, когда Чезаре Ломброзо вот-вот сформулирует принципы криминальной антропологии, предполагающей связь между внешностью и преступным поведением, Маршал ожидал, что «вампир» будет принадлежать к низшему классу и выглядеть как неотесанный, звероподобный «прирожденный преступник». Тонкие, «цивилизованные» черты лица Бертрана и интеллект сбили его с толку.
Маршаль согласился дать показания в защиту Бертрана, утверждая, что обвиняемый страдает от «непреодолимого желания», которое в то время называлось мономанией – патологической фиксацией на какой-либо идее, или, иначе говоря, одержимостью в остальном здравого рассудка. Термин «мономания» сопоставим с современными описаниями компульсивных поведенческих расстройств, неврозов, парафилий, психопатий, социопатий и других поведенческих расстройств личности, которые не сопровождаются бредом или галлюцинациями{209}.
Маршаль утверждал, что мономания Бертрана настолько непреодолима, что может временно снижать его способность отличать правильное от неправильного – основание, достаточное для оправдания по невменяемости{210}.
Дело «Вампира» рассматривалось всего шесть лет спустя после прецедентообразующего признания невменяемости в деле Макнотена (см. глава 5).
Аргумент доктора Маршаля, что «непреодолимое желание» Бертрана эквивалентно юридической невменяемости, был радикальным отходом от правил Макнотена – как произойдет позже в 1955–1984 гг., когда тот же аргумент вновь будет приводиться американскими адвокатами в защиту серийных убийц. Адвокаты утверждали, что их подзащитные «не могли действовать в соответствии с законом по причине «непреодолимой тяги», что было равносильно невменяемости{211}. Позже эту стратегию назовут юридической защитой на основании волеизъявления. При президенте Рональде Рейгане конгресс принял закон о реформе защиты на основании безумия и тем самым ограничил применение юридической защиты на основании волеизъявления. Произошло это после того, как оправдали Джона Хинкли-младшего, признанного невменяемым из-за «неспособности сопротивляться» желанию убить президента Рональда Рейгана, наложившейся на одержимость актрисой Джоди Фостер и ее героиней из фильма «Таксист»{212}.
Улики против Бертрана были неоспоримы, как и его чистосердечное признание. На суде уже не шла речь о том, страдает ли он от какого-либо психического расстройства – его наличие было несомненным, – а велись обсуждения характера и формы заболевания. Сразу после суда печать взорвалась потоком книг по психиатрии и криминалистике, в которых ведущие французские психиатры спорили о природе расстройства Бертрана: является ли оно «эротическим» (сексуальным), «деструктивным» (садистски-убийственным) или и тем и другим сразу, если же верно последнее, то что же преобладает в большей степени: эротизм или деструктивность, и можно ли это приравнять к юридической невменяемости{213}.
Сексуальное влечение к мертвым, или, по-другому, некрофилия, обладает множеством клинических, юридических и культурных аспектов. Ее спектр разнится от безобидных романтических фантазий до желания убивать, от легкой псевдонекрофилии, описанной в «Спящей красавице» и «Сумерках», до реально существовавшего серийного убийцы и некрофила Эда Гина по прозвищу Псих.
Сегодня общепризнанным авторитетом в области судебно-медицинской экспертизы некрофилии считается доктор Анил Аггравал.
Он подразделяет некрофилов на десять видов от легких форм к более серьезным:
1. Любители ролевой игры в некрофилию – по взаимному согласию занимаются сексом с партнерами, притворяющимися мертвыми.
2. Романтические некрофилы – не могут вынести разлуки со своими умершими близкими, поэтому мумифицируют их трупы и хранят у себя.
3. Некрофилы-фантазеры – занимаются сексом в непосредственной близости от мертвых, например, в похоронном бюро или на кладбище.
4. Тактильные некрофилы – испытывают наслаждение от прикосновений к трупам и поглаживаний мертвой плоти.
5. Некрофилы-фетишисты – собирают и хранят части тел, иногда носят их как амулеты или украшения. Сюда же относится сбор частей тела врага (ушей, черепов) в качестве тотемов солдатами на войне (читайте в главе 14 о том, как американские солдаты во время Второй мировой войны коллекционировали части тел умерших японцев).
6. Некроманьяки – главным образом уродуют и калечат трупы.
7. Ситуативные некрофилы – не обязательно фантазируют о сексе с трупами, но занимаются этим, если подвернется возможность.
8. Систематические (заядлые) некрофилы – иногда занимаются сексом с живыми, но все же предпочитают делать это с мертвыми.
9. Некрофилы-убийцы – лишают жизни людей и потом занимаются сексом с их трупами.
10. Облигатные некрофилы – занимаются сексом исключительно с мертвыми{214}.
Парадокс объективности судебно-медицинской экспертизы заключается в том, что стадия некрофила, убивающего людей для того, чтобы заняться сексом с их трупами (девятая), оказывается в этой классификации на ступень менее тяжкой, чем стадия того, кто занимается сексом уже только с ранее умершими (десятая).
Ли Меллор предлагает другую классификацию некрофилии. Он составляет график с пересекающимися осями «холод-тепло» (основывается на времени, прошедшем с момента смерти трупа) и «сбережение-разрушение» (наносит ли некрофил трупу увечья), маркируя четыре полюса. Данная шкала в большей степени проявляется в делении серийных убийц-некрофилов на «дезорганизованных, разрушающих, теплых оборотней» и «организованных, сохраняющих, холодных вампиров»{215}.
Не все согласны считать некрофилию преступлением. К примеру, историк и психолог Дани Нобус критикует то, как «диагностическая путаница некрофилии с некросадизмом и сексуальным убийством продолжает влиять на современное ви́дение темы… Как в популярных, так и в научных источниках все еще часто встречается ложное отождествление некрофилии с некросадизмом и сексуальным убийством»{216}.
Сам термин «некрофил» предложил в 1850 году бельгийский психиатр Жозеф Гислен во время врачебных обсуждений, последовавших за процессом Бертрана. Нобус обнаружил, что в печати термин впервые появился в 1852 г. в учебнике Гислена Leçons orales sur les phrénopathies («Лекции по психологии»), где содержались записи лекций, которые читались в течение двух лет до этого{217}.
Несмотря на все усилия Маршаля, суд отклонил признание невменяемости и признал Бертрана виновным в нарушении статьи 360 французского Уголовного кодекса – «Надругательство над могилой или захоронением», – которая была направлена на предотвращение расхищения могил ради кражи материальных ценностей, а также продажи трупов в медицинские институты. Подобное деяние расценивалось как мелкое правонарушение, за которое следовало наказание в виде лишения свободы на срок от трех месяцев до одного года и/или штраф от шестнадцати до двухсот франков. Бертран получил максимальное наказание в виде одного года лишения свободы{218}.
Вопреки всем сообщениям о его самоубийстве в 1850 году, после отбытия наказания Франсуа Бертран вновь вернулся во французскую армию. После освобождения он некоторое время служил рядовым в легком пехотном батальоне в Алжире, а затем обосновался в нормандском портовом городе Гавр, где занял прибыльную должность квартирмейстера. 21 мая 1851 года он женился на швее Эфрозин Корсели-Делоне. У них, очевидно, были дети, и они оставались в браке до самой смерти Бертрана 25 февраля 1878 года в возрасте пятидесяти четырех лет (причина так и осталась невыясненной){219}. По имеющимся сведениям, больше Бертран не совершал никаких преступлений.
Роберту[21] Крафт-Эбингу, судебному психиатру и автору книги «Половая психопатия», который позже популяризировал предложенный Гисленом термин «некрофилия», наряду с «садизмом» и «мазохизмом», во время разбирательства по делу Бертрана было всего девять лет. Но споры между психиатрами о фетишах, парафилиях, некрофилии и их связи с маниакальным поведением, как в случае Бертрана, оказали огромное влияние на более позднюю работу Крафт-Эбинга и на наше понимание того, что заставляет серийных убийц совершать убийства, сопровождаемые изнасилованиями, нанесением увечий, а иногда и труположеством{220}. По статистике, при серийных убийствах некрофилия встречается от одиннадцати процентов случаев (самый низкий показатель) вплоть до максимальной цифры в сорок два процента (читайте в главе 2).
Первый серийный убийца современного типа во Франции: «Волк», или «Убийца служанок из Лиона», 1861 г.
26 мая 1861 года около двух часов дня в третьем по величине городе Франции Лионе безработная служанка Мари Пишон шла по оживленному мосту Гильотьер через реку Рону. Лион находился в самом сердце промышленного пояса Франции, и его многочисленный средний класс нанимал много домашней прислуги. Мари направлялась в бюро по найму слуг в надежде найти работу, в которой отчаянно нуждалась. Именно там, на мосту, она встретится со своим серийным убийцей, сможет выжить и поведать о своем злоключении.
Сзади к ней вдруг подбежал некий незнакомец и легонько потянул за платье, привлекая внимание. Мужчина спросил, не знает ли она, где находится бюро по найму слуг. На вид ему было за пятьдесят; в память женщине врезались выпуклые голубые глаза, длинная темная борода и орлиный нос. На незнакомце была синяя рубашка, подобная той, что носят рабочие, большие ботинки и серая шляпа с широкими полями. Если бы он ее приподнял, то Мари бы увидела длинные густые волосы и очень странную голову каплевидной формы с массивным основанием, но острой макушкой. А на верхней губе виднелся хорошо заметный шрам или что-то вроде небольшого нароста. Позже Мари говорила, что по одежде и поведению сразу узнала в нем «деревенского». Однако вел он себя сдержанно и вежливо, и Мари любезно сообщила ему, что сама направляется в бюро в поисках работы для прислуги и они могут дойти до него вместе.
«Какое счастливое совпадение!», – радостно воскликнул он. Его работодатель в соседнем городе Монлюэле, что примерно в двенадцати милях от Лиона, срочно послал мужчину в город за домашней прислугой. Как заявляла Пишон, он сказал: «У меня для вас имеется замечательнейшее предложение. Я работаю садовником в замке под Монлюэлем, и моя госпожа отправила меня в Лион с весьма категорическим распоряжением: любой ценой разыскать в городе прислугу».
Он перечислил преимущества, которые весьма меня обрадовали, и сказал, что работа очень легкая, а платят двести пятьдесят франков, да еще и рождественские наградные. Замужняя дочь его хозяйки часто навещала дом и всегда оставляла горничной пять франков на каминной полке. Еще он добавил, что мне придется регулярно посещать мессу. Внешность, слова и манеры этого добросовестного человека произвели на меня такое сильное впечатление, что я, не колеблясь ни минуты, приняла его предложение, и вскоре мы уехали поездом, который прибыл в Монлюэль с сумерками – где-то около половины восьмого»{221}.
Когда Мари покинула железнодорожный вокзал в Монлюэле и последовала за мужчиной по дороге, ведущей прочь из городка во мрак, – ночь, проведенная во власти первого серийного убийцы Франции, которую женщина всю оставшуюся жизнь будет вспоминать с содроганием, еще только начиналась. За тридцать лет до появления Джека Потрошителя французская пресса, в соответствии с давней традицией считать серийных убийц оборотнями, окрестила этого маньяка «Волком».
Небывалый ранее дивный новый мир
Мир, в котором жили Мари Пишон и ее обидчик, довольно быстро и серьезно изменился в сравнении со временами Красной Шапочки, оборотней и охотников на ведьм. Приход промышленной революции полностью преобразил европейскую цивилизацию. В течение примерно двенадцати тысяч лет люди в основном выращивали и продавали продукты питания, а также пользовались природными ресурсами: обрабатывали землю, рубили лес, вручную пряли хлопок и лепили из глины горшки. Самым ценным ресурсом Старого Света была пахотная земля – ключ к богатству и власти. Большинство простых людей жило в сельских общинах, с другими членами которых находились в тесных родственных и клановых отношениях. В доиндустриальном обществе функции полиции в ночное время выполняли низовые «комитеты общественной безопасности» или отдельные бдительные граждане. В самых крайних случаях собирались толпы с вилами и факелами и шли вершить самосуд.
Самым впечатляющим образом на мир повлияли две вещи: паровая тяга и телеграф. За тридцать лет до нападения поездка из Лиона в Монлюэль заняла бы у Мари и ее обидчика несколько часов. Теперь же путешествие продлилось едва ли шестьдесят минут. С подчинением энергии пара не только возросла скорость производства, но и сократилось время перевозки товаров и людей, а газеты стали чаще печататься и появляться на прилавках и выходили большими тиражами. Серийные убийцы и жертвы отдалялись не только друг от друга, но и от потенциальных свидетелей.
Другим источником этой революционной скорости стал телеграф, или, как его назвал в своей работе английский журналист Том Стэндедж, «интернет Викторианской эпохи»{222}. Без преувеличения можно сказать, что появление телеграфа в 1845 году было подобно возникновению интернета. Начиная с 1845 года мы обрели возможность передавать информацию со скоростью близкой к скорости интернета – по крайней мере, со скоростью прохождения электрического тока по медному проводу, пусть и по одному сообщению зараз и, конечно же, без пропускной способности современного волоконно-оптического кабеля.
Мир начал ускоряться. Люди теперь не только стали быстрее получать новую информацию, но и реагировать на нее действием, иногда почти в режиме реального времени. Будь то управление государством, бизнес, дипломатия или военные действия – с телеграфом и паровой энергией можно было не только быстрее передавать информацию, но и ускорить логистику восполнения ресурсов и боеприпасов или развертывания войск. Общество оказалось оплетено новой сетью (как буквальной сетью проводов, так и метафорической – информационной), новости ежедневно телеграфировались издательствам, по ночам на паровых прессах печатались газеты, а наутро с ними уже могли ознакомиться читатели.
Изменения также повлияли и на ориентацию серийных убийц в урбанизированном мире, где взаимодействия осуществлялись по-новому, а маленькие уединенные сельские естественным путем сложившиеся «органические общины» были вытеснены более крупными обезличенными городскими «организованными сообществами», в которых человека отныне определяло не имя (личность), а занятие (социальная роль): заводского рабочего, предпринимателя, сапожника, учителя, ученика, полицейского, проститутки, бродяги, жертвы или – да, наконец-то мы назовем их своим именем – серийного убийцы.
Мартин Дюмойяр: психологический портрет серийного убийцы и деревенского негодяя
До встречи с Мари Пишон на мосту в Лионе Мартин Дюмойяр уже лишил жизни по крайней мере трех женщин, а возможно, даже шесть или больше. По современной классификации мы бы отнесли Дюмойяра к организованным серийным убийцам, так как он тщательно выслеживал жертв и заманивал их в ловушку. Используя свое обаяние и обещая прибыльную работу, он уговаривал молодых женщин сопроводить его и уводил из оживленного города подальше от многочисленных свидетелей, в безлюдную сельскую местность, после чего приканчивал где-нибудь в лесу.
Дюмойяр родился 21 апреля 1810 года в соседней с Монлюэлем деревне Трамуа в семье беглого венгерского революционера по имени Петер Демола, который изменил фамилию на французский лад. Демола был богатым землевладельцем, но при этом активно боролся с монархией и разыскивался на родине за организацию заговора с целью убить императора Австро-Венгрии[22]. Во время Наполеоновских войн австро-венгерские войска частично захватили Францию, и семья бежала в Италию. Там отца Мартина опознали, арестовали и приговорили к смертной казни. Четырехлетний Мартин, по-видимому, лично присутствовал при ужасной казни собственного отца через écartèlement, то есть четвертование. Его ноги и руки привязали к четырем лошадям и отпустили их, отчего тело еще живого Петера разорвало на части. После этого Мартин уже никогда не будет прежним.
Вместе с обедневшей и овдовевшей матерью он вернулся в Трамуа, где работал пастухом, ухаживая за стадом местного помещика. Скорее всего, детства как такового у Дюмойяра не было, но даже если у него была возможность играть с другими детьми, они, вероятно, сторонились Мартина из-за конусообразной головы и нароста на губе. Должно быть, он вел одинокое существование – именно при таком у травмированных детей развиваются циклы фантазий об убийстве.
Несмотря на свои уродства, в 1840 году Мартин сумел привлечь внимание Марианны Мартине, которая работала служанкой у того же самого помещика, и жениться на ней. Вероятно, у Марианны тоже были какие-то свои отклонения, потому что семейную жизнь они начали с того, что сбежали, похитив часть хозяйской отары. Мартина быстро арестовали за кражу и приговорили к году тюремного заключения. После этого он с женой поселился в соседней деревне Даньё, совсем близко от Монлюэля. В 1844 году Мартин был снова осужден за мелкую кражу и приговорен к тринадцати месяцам тюрьмы. В остальном Дюмойяр почти не привлекал внимания. Когда его имя впервые всплыло в качестве подозреваемого в убийстве, мэр города понятия не имел, кто он такой.
В Даньё Дюмойяры жили в ветхой лачуге с конюшней у дороги и ни с кем не общались, кроме тех случаев, когда появлялись на рынке, чтобы купить там кое-какой подержанной одежды или домашней утвари. Мартин обладал дурным нравом и иногда по неведомым причинам пропадал где-то ночами напролет. Позже жители деревни вспоминали, что, придя домой поздно ночью, он так громко кричал жене секретный пароль, что все соседи выучили его наизусть. Однако же Мартин ни с кем не вступал в открытый конфликт и держался особняком, как и его жена.
Первая жертва
28 февраля 1855 года, за шесть лет до событий с Мари Пишон на мосту в Лионе, охотники наткнулись на обнаженное тело женщины, брошенное в зарослях в Пизе, недалеко от деревни Трамуа, где родился Дюмойяр, и примерно в десяти километрах к северо-западу от его дома у дороги из Даньё в Монлюэль. Тело жертвы было все в едва подсохшей крови. Смерть наступила от шести ударов по голове. Кроме носового платка, воротника, черной кружевной шапочки и пары туфель, найденных поблизости, никакой одежды на убитой не обнаружили. Предполагалось, что она подверглась сексуальному насилию. Тело привезли в церковь в Трамуа, где его сфотографировали в надежде, что женщину кто-то опознает.
Убитой оказалась тридцатишестилетняя Мари Баде, служанка, которую в последний раз видели в Лионе тремя днями ранее. Она рассказала знакомым, что какой-то мужчина-сельчанин предложил ей хорошо оплачиваемую работу домашней прислугой, если женщина сможет сразу же приступить к работе. В тот же день, когда Мари Баде покинула Лион вместе с незнакомцем, другая служанка, Мари Кар, получила от странного на вид человека с раздутой губой, приехавшего из деревни, такое же предложение, но не решилась сразу его принять.
4 марта мужчина вернулся к ней в Лион с тем же самым предложением. На этот раз она ему отказала и представила любезного посланника своей подруге Олимп Алюбер, которая тут же согласилась на столь щедро оплачиваемую работу. Когда они прибыли в Трамуа, уже смеркалось. Мужчина повел Алюбер на то же место в лесу в Пизе, где несколькими днями ранее обнаружили тело Баде. Сегодня оно известно как Bois de la Morte – лес Смерти{223}.
Неясно, слышала ли Олимп о недавно найденной мертвой женщине или читала о происшествии в лионских газетах, а даже если и так, непонятно, знала ли девушка, что мужчина ведет ее в тот самый лес, но шестое чувство подсказало: что-то не так. Когда они приблизились к лесу, ее охватил необъяснимый испуг, и девушка убежала прочь, укрывшись в первом же доме, что попался на пути. Полиции Олимп смогла помочь лишь с описанием внешности подозреваемого, не забыв при этом нарост на губе. Пусть он и жил всего в десяти километрах от места преступления, но с таким же успехом Дюмойяр мог находиться и за тысячу километров. Несмотря на технический прогресс, в сельские деревушки телеграфные провода не прокладывали, но даже если они и были, то у разных подразделений полиции все равно не существовало протокола систематического обмена данными.
22 сентября 1855 года тот же самый мужчина выманил из Лиона девушку по имени Жозефт Шарлети. Пока они ехали к новому месту работы, убийца принялся расспрашивать о ее сбережениях, и Жозефт начала беспокоиться. Она сказала, что слишком устала и желает продолжить путешествие утром. Шарлети остановилась в гостинице и договорилась с мужчиной о встрече на следующий день, которая, разумеется, не состоялась. Жозефт сбежала и тем самым спасла себе жизнь.
31 октября похожий по описанию мужчина заманил в Лионе двадцатидвухлетнюю Жанну-Мари Буржуа, но, доверясь своей интуиции, она тоже сбежала от него во время поездки. К этому времени полиция уже арестовала подозреваемого в убийстве Баде, а потому игнорировала заявления «всяких истеричек» о встречах со странным незнакомцем. Буржуа вызвали на допрос подозреваемого, но девушка не опознала в нем своего обидчика. После этого задержанного отпустили.
В ноябре 1855 года в Лионе жертвой обещаний стала Викторина Перрен. Когда они шли по дороге, то встретили каких-то незнакомцев, и Дюмойяр выхватил у нее поклажу и убежал. В полицию вновь поступило заявление, но уже в другой юрисдикции. Но даже несмотря на то, что власти в различных юрисдикциях получали сообщения об одном и том же мужчине с изуродованной губой, а его описание было известно общественности, жители городка не признавали в Дюмойяре убийцу (или же просто стеснялись обратиться в полицию с подозрениями).
После его ареста полиция проследила передвижения Дюмойяра в период с 1855 по 1861 год. Обнаружилось, что Мартин так часто выслеживал жертв в Лионе, что его даже знали в одной гостинице, где он любил останавливаться. Полиция собрала показания о многочисленных молодых женщинах, которых видели в его компании, в том числе юной особе – по его заверениям, племяннице, – что провела с ним там ночь. Ее личность и судьба так и не были установлены, но сотрудники гостиницы, вызванные в качестве свидетелей на суд Дюмойяра, опознали некоторые из ее вещей, найденные у него дома.
Мартин действовал по одной и той же схеме. В своем городке садился на поезд до Лиона, а там уже бродил среди толпы по главным улицам и выслеживал идеальную жертву: отчаянно нуждающуюся в работе служанку (их Дюмойяр узнавал по одежде, юному возрасту и тому, что они ничем не заняты в рабочее время). Сперва он интересовался у них, как пройти в бюро по найму слуг (как Мартин и поступил с Пишон). Если же потенциальная жертва оказывалась, как он и надеялся, безработной служанкой, то Дюмойяр подкидывал наживку.
17 января 1859 года Дюмойяр заманил Жюли Фаржеа в деревушку в тридцати километрах к северо-западу от Монлюэля и Даньё. Когда он напал на безработную служанку в лесу, ее крики услышал местный фермер Симон Малле и прибежал на помощь. Дюмойяр сбежал со всеми вещами девушки. Но когда она сообщила о нападении в полицию, ее обвинили в бродяжничестве: ведь Жюли не смогла предъявить удостоверение личности, которое украл Мартин. Стоит напомнить, что в континентальной Европе той эпохи главная задача полиции долгое время заключалась в подавлении народных восстаний и поддержании порядка среди рабочего класса, а вовсе не в защите жизни и имущества каждого гражданина, как это принято сейчас.
29 апреля 1860 года Дюмойяр заманил на то же место Луизу Мишель. Ей удалось от него сбежать и укрыться на ферме Клода Эмона. Сам Дюмойяр тем временем скрылся в поле и случайно столкнулся там с Симоном Малле – тем самым, кто годом ранее пришел на помощь Жюли Фаржеа. Эмон и Малле вместе отправились в местный полицейский участок, чтобы сообщить о нападениях, но в магистрате упустили из виду замечание о раздутой губе, связывающее два разных дела. Заявление приняли и отправили в архив, и за пределы местной юрисдикции оно так и не вышло.
Перед нами классический пример «слепоты связей» – неспособности полицейского ведомства распознать причастность одного преступника к нескольким разным делам, которая остается одной из самых серьезных проблем в расследовании серийных убийств. С подобной трудностью недавно столкнулись и следователи по делу Лонг-Айлендского потрошителя. Серийные убийства сходили Дюмойяру с рук в 1860-х так же легко, как и Теду Банди в 1970-х, когда полиция не смогла связать между собой серию убийств, совершенных в разных юрисдикциях.
Арест «Французского волка»
Дюмойяру везло довольно долго, но когда в мае 1861 года он избрал в жертвы Мари Пишон, то, позабыв про привычную осторожность, бездумно привел ее на железнодорожный вокзал в Монлюэле, который относился к той же полицейской юрисдикции, что и городок, где Мартин жил. Прибыв вечером на небольшую железнодорожную станцию в Монлюэле, где его заметили и опознали свидетели, Дюмойяр вместе с Мари Пишон пешком направились к предполагаемому месту новой работы.
Как разворачивались события далее – мы знаем со слов Пишон: «Он закинул на плечо мой чемодан и пригласил идти за ним, сказав, что дорога займет полтора часа, но если пойдем окольными путями и срежем, то доберемся быстро. В одной руке я держала коробочку, а в другой корзинку с зонтиком. Мы перешли через железную дорогу и двинулись вдоль нее, а потом мужчина внезапно свернул налево и направился вниз по крутому склону, заросшему густыми кустарниками. Там он обернулся и сказал, что устал нести мой чемодан и надо спрятать его где-нибудь в чаще, а завтра вернуться за ним на повозке. Затем мы совсем сошли с тропинки, пересекли несколько полей и подошли к каким-то кустам, в которых он спрятал чемодан, и сказал, что теперь мы осмотрим замок. Нам пришлось перейти еще несколько полей, дважды перебраться через что-то вроде русел пересохших ручьев и наконец скорее даже не взойти, а вскарабкаться на вершину невысокого холма.
Здесь мне следует упомянуть одну вещь, что привлекла мое внимание. Во время нашего пути мой спутник казался удивительно предупредительным, постоянно говорил мне следить за тем, куда ступаю, и с величайшей бережностью помогал огибать любое препятствие. Но сразу после того, как мы взошли на холм, о котором я говорила, его действия начали меня беспокоить. Проходя мимо какого-то виноградника, он попытался выдернуть из земли большой кол. Однако кол сопротивлялся его усилиям, да и я следовала повсюду за ним по пятам, посему он оставил попытки. Немного дальше мужчина наклонился и, как показалось, решил поднять один из больших камней, что лежали вокруг. Теперь я серьезно встревожилась и, постаравшись принять как можно более равнодушный вид, спросила, что же такое он ищет? Мужчина ответил что-то невнятное и вскоре вновь повторил свои попытки. Я спросила еще раз:
– Месье, вы что-нибудь потеряли?
– Нет, ничего, – ответил он. – Всего лишь хотел сорвать цветок для своего сада.
Другие странные движения повергли меня в состояние лихорадочной тревоги. Я заметила, что он несколько раз отставал и каждый раз что-то искал руками под одеждой, словно желая достать оружие. Меня сковал ужас. Бежать я не осмеливалась, потому как чувствовала, что он пустится следом, но постоянно просила его идти впереди, уверяя, что следую за ним. Вот так мы достигли вершины еще одного небольшого холма, где стоял какой-о недостроенный дом. Там был огород с капустой, а рядом пролегала проезжая дорога. Сам страх придал мне столь необходимое мужество. Я решилась не идти дальше и сразу же сказала: «Вижу, вы завели меня куда-то не туда. Здесь следует мне остановиться». Едва я успела вымолвить эти слова, как он резко обернулся, распростер руки у меня над головой и набросил веревку с петлей. В то мгновение мы стояли очень близко. Я по наитию уронила все свои пожитки на землю, схватила его за обе руки и изо всех сил оттолкнула подальше. Именно это меня и спасло. Веревка упала мне на голову, но не затянулась, а лишь зацепилась за шляпку и сорвала ее. Я закричала: «Боже мой! Господи! Я пропала!»
Меня это так взволновало, что я не заметила, почему убийца не попытался напасть снова. Помню лишь, что в руках у него все еще была эта веревка. Я схватила коробочку и зонтик и стремительно побежала вниз с холма. Пытаясь перепрыгнуть канаву, я упала и сильно ушиблась, еще и зонтик потеряла. Однако страх придал мне сил. Услышав тяжелые шаги преследователя, я в тот же миг вскочила на ноги и вновь пустилась в спасительное бегство. Почти сразу слева от меня над деревьями поднялась луна, и я увидела посреди равнины очертания некоего белого дома. К нему я и помчалась не помня себя. По пути перебежала железную дорогу и несколько раз упала. Вскоре показались огни: это был Балан. Я остановилась у первого же дома. Из него выбежал человек, и я была спасена.
На этот раз, когда о происшествии сообщили в полицию, описав при этом внешность нападающего и особенно его примечательную изуродованную губу, новость быстро распространилась по городам Монлюэль и Даньё. «Волк» Дюмойяр напал слишком близко от собственного логова. В течение того же дня деревенские сплетники и осведомители привлекли внимание полиции к странной нелюдимой паре, которая жила в Даньё, а особенно к мужчине с подозрительной привычкой пропадать где-то по ночам и характерным наростом на губе.
Полиция обыскала дом Дюмойяра и нашла то, что мы сегодня назвали бы типичным складом трофеев серийного убийцы: предметы, которые явно не принадлежали жене Мартина, крестьянке Марианне. Среди них были предметы одежды, обычные для служанок, от которых господа требовали «выглядеть достойно»: сшитые на заказ шелковые платья, кружева, ленты, наряды на выход, носовые платки, туфли, дешевая бижутерия. На каких-то из них остались следы крови, другие же постирали и высушили. В ходе проведенного обыска полиция обнаружила тысячу двести пятьдесят предметов. Один из жандармов заметил: «У него, должно быть, где-то целый склеп».
Под стражу взяли не только Мартина Дюмойяра, но и его жену Марианну, поскольку она, очевидно, знала о тайнике с награбленным. Свидетели из Монлюэля сообщили, что видели Дюмойяра в декабре 1858 года, когда он приходил на вокзал в компании другой молодой женщины. Там ее багаж зарегистрировали и приняли на хранение, но за ним никто так и не вернулся.
Жена Дюмойяра призналась, что в ту ночь, когда ее мужа заметили на вокзале с пропавшей девушкой, «он пришел домой очень поздно, с собой принес серебряные часы и заляпанную кровью одежду. Позже Мартин отдал мне ее постирать и сказал лишь одно: „Я убил в лесу Монмен одну девицу, теперь нужно ее закопать, пойду туда“. После этого взял мотыгу и ушел. На следующий день он хотел забрать ее багаж, но я отговорила».
Расследование дела четы Дюмойяр. Суд
Лес Монмен находился сразу же за северной границей Даньё, где стоял дом Дюмойяра. Семейную чету сразу привели туда. Марианна не смогла указать место захоронения, а Мартин отказался его сообщать. В конце концов поисковая группа заметила какой-то подозрительный бугорок и решила копать там. В яме обнаружили останки женщины с серьезным переломом черепа. Ее так и не опознали.
На следующий день поиски переместились несколько севернее, в лес, принадлежащий сельской общине. В этот раз Мартин был более сговорчив. Дюмойяр заявил, что его наняли два незнакомца. Они заплатили ему за то, что он будет выманивать из Лиона женщин и приводить их прямо к ним в деревню. По его словам, женщин убивали они сами, а в качестве награды отдавали ему личные вещи жертв. Он указал на место в лесу, где полиция откопала затем хорошо сохранившееся тело женщины. Она лежала на спине, левая рука прижата к груди, а в правой зажат ком земли – очевидно, ее похоронили заживо, и девушка пыталась выбраться, но в итоге задохнулась.
Дюмойяр также заявил, что двое его таинственных покровителей убили еще и Мари Баде, чье тело было найдено в Пизе в 1855 году, а трупы других трех женщин в разное время сбросили с моста в реку Рону. По его словам, жена знала об убийствах и захоронениях и сама отстирывала кровь с одежды, которую носила или продавала на рынке.
В конце концов полиция предъявила Дюмойяру обвинение в трех убийствах (одно из тел так и не было опознано), а также в покушении на убийство в отношении семи женщин, включая Мари Пишон. После его заявления о том, что мужчины сбросили трупы трех женщин в Рону, его также заподозрили в убийстве нескольких женщин, вытащенных из реки в начале 1850-х, но окончательно доказать его вину не удалось, поскольку с момента происшествия прошло много времени.
Суд над мужем и женой состоялся в январе 1862 года. Согласно показаниям Марианны, ее супруг дважды приносил одежду девушек, которых, по его словам, убил. Она заявила, что заметила на некоторых пятна крови, но ничего не сказала Мартину. Их отношения Марианна описывала как «полные безразличия»: Дюмойяр часто ночевал не дома или же приходил очень поздно. В типичной для сообщниц серийных убийц манере она утверждала, что оставалась с ним и не сообщала о его преступлениях, потому что боялась.
Обвинение предъявило предметы, предположительно похищенные у жертв: семьдесят носовых платков, пятьдесят семь пар чулок, двадцать восемь шарфов, тридцать восемь головных уборов, десять корсетов, девять платьев и множество других самых разных вещей. На некоторых остались пятна крови (в том же году голландский ученый Изаак ван Деен разработал тест, позволяющий отличить пятна крови от аналогичных от ржавчины, краски, спор растений или жевательного табака, но случилось это уже после суда над Дюмойяром, а потому в деле его не использовали). Свидетели опознали некоторые предметы как принадлежавшие членам их семьи, которые стали жертвами Мартина.
В какой-то момент судья задал Дюмойяру вопрос:
– Вам знакомо это платье?
– О да, прекрасно.
– А вам, Марианна Дюмойяр?
– Да, без сомнений. Я его носила.
– Не носили ли вы еще и чепца со следами крови?
– Конечно же, нет. Я бы его сначала постирала, – простодушно ответила женщина.
На протяжении всего процесса Дюмойяр относился ко всему происходящему с безразличием. Во время перерывов спокойно жевал бутерброды и упорно утверждал, что все убийства совершили те его два таинственных подельника. Также Мартин говорил, что Пишон пытался напугать намеренно, чтобы спасти от своих соучастников-убийц, которые только и ждали, когда девушка останется одна. Попытки обмотать ей шею веревкой Дюмойяр отрицал и говорил, что только схватил ее руками, пытаясь вызвать у девушки страх.
Судебный процесс длился четыре дня, после чего было вынесено окончательное решение по делу. Мартина приговорили к смертной казни, а его жену – к двадцати годам каторжных работ. Дюмойяру разрешили в последний раз пообедать с женой, и после этого он невозмутимо отправился на гильотину, установленную на центральной площади Монлюэля, до самого конца настаивая, что все преступления совершили наниматели. Мартина казнили 8 марта 1862 года. Его голову отдали медицинскому факультету в Лионе, где ее сначала изучили на наличие френологических аномалий, после чего с черепа сняли кожу, высушили и натянули на основу-манекен; сейчас она стоит в стеклянной витрине в Музее медицинских наук и здоровья коммуны Рийё-ла-Пап{224}.
Психопатология Дюмойяра: обычный грабитель или сексуальный преступник с парафилией?
В то время дело Дюмойяра не имело прецедентов и освещалось в газетах практически по всему миру, даже в Североамериканских Соединенных Штатах и Австралии. Хоть некоторые издания и прозвали Дюмойяра «Французским волком», его убийствам не были присущи нанесение серьезных увечий и потрошение жертв, как в случае с оборотнями.
В то время убийство ради развлечения все еще было распространено среди бандитов и грабителей, и так как Дюмойяр собирал и хранил женскую одежду, а его жена помогала ему избавиться от некоторых вещей, то многие полагали, что основным мотивом Мартина выступала именно материальная выгода. А даже если и предпринимались какие-либо сексуальные действия, то они все равно были вторичны, случайны, но никак не главной целью. В конце концов, его уже дважды судили за кражу, а доказать, что жертв изнасиловали, не представлялось возможным{225}.
Но это не означает, что у Дюмойяра совсем не было патологических сексуальных фантазий и желаний, которые толкали его на преступления. Возможно, он грезил о преследовании женщин и обретении контроля над ними через раздевание. Нередко у сексуального преступника не получается достичь оргазма или даже возбудиться непосредственно во время злодеяния. Гораздо чаще он чувствует удовлетворение лишь после того, как скрывается с места преступления и отступает с трофеями под защиту родного дома. Как только преступник попадает в безопасное место, он вновь переживает произошедшее, безудержно мастурбирует – иногда с использованием личных вещей жертв: трофеев, или тотемов, а порой и их частей тела, – и это помогает связать фантазию с реальностью, где он совершает убийства. В наши дни серийные убийцы очень часто просматривают при мастурбации «тотемные» фото или видео, на которых запечатлена жертва.
Патологическое выслеживание Дюмойяром цели, его многодневное преследование жертв, как было с Мари Кар, терпеливое возвращение к выбранной цели, если не получалось заманить ее с первой попытки, – все это требует такой патологической эмоциональной фиксации и бурной энергии, что прибыль от продажи одежды служанок и дешевых украшений не идет с этим ни в какое сравнение. Если бы он убивал исключительно ради материальной выгоды, то шел бы другими, менее рискованными, трудоемкими и энергозатратными путями. Очевидно, что Дюмойяром двигало нездоровое удовольствие, получаемое от преследования жертв и обретения контроля над ними. Вещи жертв были трофеями.
Дюмойяр против Бостонского душителя Альберта де Сальво
Возможно, у Дюмойяра имелись какие-то претензии к тому, что казнь отца обрекла его на крестьянско-пастушеское существование, тогда как служанки принадлежали к более высокому общественному классу. История Мартина перекликается с делом Альберта де Сальво по прозвищу Бостонский душитель, который в начале шестидесятых изнасиловал и убил тринадцать женщин. Канадский антрополог и эксперт по серийным убийствам Эллиот Лейтон отметил, что де Сальво неоднократно говорил о своем низком социальном положении{226}. Альберт чувствовал, что «выгодно женился» – его жена, Ирмгард, происходила из респектабельной среднеобеспеченной семьи, в то время как его мать вышла «замуж за неровню», став женой простого работяги, не стеснявшегося поднимать на нее руку. Схожим образом и родители Дюмойяра были из числа зажиточных землевладельцев, но лишились своего статуса и состояния из-за революционной деятельности отца и последовавшей за нею казни.
Де Сальво впервые попал в поле зрения полиции не как серийный убийца, а как мелкий преступник, прозванный Замерщиком, совершив несколько ненасильственных и чуть ли не смехотворных преступлений на сексуальной почве. Он представлялся «искателем талантов» из модельного агентства и спрашивал у женщин, можно ли снять с них мерки. Когда де Сальво измерял лентой грудь и бедра, то будто случайно касался их и тайком поглаживал. Многие женщины даже не замечали его действий, а в полицию начали обращаться, лишь когда поняли, что фотографировать их никто не будет, и очень возмутились.
Из показаний Замерщика де Сальво после ареста: «Всю жизнь я был бедным мальчишкой из неблагополучной семьи – вы всё это знаете – что мне вас дурачить? Слушайте, я вообще не разбираюсь ни в моделях, ни в съемках. Образования у меня нет, а все эти девушки были выпускницами колледжа, понимаете? Я выставил их на посмешище… Я заставил их делать то, что скажу, подчиняться мне, слушаться».
Позже, когда де Сальво обвинили в изнасилованиях и убийствах двенадцати пожилых женщин и одной студентки, о своих преступлениях в роли Замерщика он говорил следующее: «Самое большое удовольствие я получал от тех девушек из Гарварда. У меня и внешность не блеск, и образования нет, но я смог надуть представительниц высшего класса. Знаю, на таких, как я, они смотрят свысока. Считают, что они лучше меня. Все они были студентками, а у меня ни гроша за душой, но я их перехитрил. Я как бы должен был чувствовать себя хуже перед образованными людьми… Когда я говорил им, что они могут быть моделями, то смысл всегда один и тот же: ты лучше меня, лучше всех на свете и станешь моделью… Любой человек с мозгами сразу бы догадался. Но они никогда не просили никаких доказательств.
Когда я был замерщиком, то ненавидел этих девушек за их тупость и очень хотел с ними что-нибудь сделать… такое, что заставило бы их задуматься, хоть на секунду… и дало бы им понять: я так же крут, как и они, а может, даже лучше и умнее».
Возможно, Дюмойяр также получал психосексуальное удовлетворение от того, что дурачил «спесивых» разряженных служанок из города, которые свысока смотрели на простолюдина с уродливой губой и конусообразной головой, и имел над ними власть.
Фетиш на служанок
Казнь Дюмойяра совпала по времени с возникновением в обществе недоверия и опасений по отношению к современной городской среде и женской мобильности. С приходом промышленной революции появились розничные магазины с товарными запасами на складах, бухгалтерский учет и делопроизводство, что обогатило средний класс и, как следствие, побудило девушек, не желающих пробовать себя в единственной социально приемлемой для «приличных» незамужних женщин профессии школьной учительницы уезжать из деревень в поисках лучшей работы. Они селились в городах, подальше от надзора родственников. Некоторые устроились работать на фабриках, а потом и в магазинах и разного рода учреждениях, но большинство из них стало служанками в домах богатых семей среднего и высшего класса, где требовалась низкооплачиваемая рабочая сила.
Потенциально распущенное сексуальное поведение оставшихся без присмотра в большом городе молодых и независимых женщин стало известно как «девичья проблема»{227}. Веками в общественных местах без сопровождения появлялись лишь нищие бродяжки и проститутки. Теперь же незамужние девушки гуляли повсюду одни. Характерной чертой городов XIX века стали пансионы, где за проживающими незамужними девушками строго следили и сопровождали при каждом выходе в свет. Подобно тому, как стюардессам и медсестрам до недавнего времени приписывали мифическую неразборчивость в связях, всех одиноких, самостоятельных и трудоустроенных молодых женщин подозревали тогда в сексуальной неблагонадежности – особенно служанок, которые стали центральными фигурами эротических историй вроде романа «Моя тайная жизнь», написанного неким Уолтером. Книга была столь откровенной, что в США ее полностью опубликовали лишь в 1966 году, а в Великобритании – так и вовсе в 1995-м (подробнее об особенностях порнографии Викторианской эпохи читайте в главе 10){228}.
Кроме того, большинство состоятельных хозяев требовало от служанок прилично одеваться, душиться и носить украшения. Разнообразие одежды для прислуги, от униформы до дорогих повседневных платьев, очень привлекало фетишистов, страдающих всевозможными парафилиями (в отделе нижнего белья в секс-шопах до сих пор пользуется спросом костюм «сексуальной французской горничной», а в сочетании с чулками в сетку он становится забавным костюмом для вечеринки на Хеллоуин). В центре Лиона было так много служанок, что для поиска жертвы Дюмойяру требовалось лишь раз пройтись по одному-единственному мосту. Заманить их было даже легче, чем проституток, ведь, в конце концов, какая проститутка пойдет с деревенским увальнем вроде Дюмойяра в темный лес за двадцать километров, чтобы там перепихнуться (по крайней мере, точно не раньше, чем увидит у клиента приличную сумму наличных)? А вот служанка – о, служанка, словно Красная Шапочка, будет готова безропотно следовать за тем, кого сочтет своим собратом-слугой, посланным будущим состоятельным работодателем!
В европейском обществе смерти служанок низводились до статуса «незначительных», о чем свидетельствовала вся французская пресса, а особенно отличилась в этом консервативная центральная газета «Фигаро», без стеснения публиковавшая шутки о деле Дюмойяра – причем многие из них представляли собой неудачные каламбуры на сексуальную тему, обыгрывающие сходство между словами «служанка» и «хорошая» (и то и другое по-французски будет bonne){229}.
Хотя не исключено, что Дюмойяр убивал своих жертв ради того, чтобы в буквальном смысле «сорвать с них последнюю рубашку», так как в то время у определенного слоя людей и не бывало при себе ничего ценного, помимо одежды (да и сейчас бывают случаи, когда лишают жизни из-за пары фирменных кроссовок или айфона), – все же платья его «незначительных» жертв стали для него подобием фетишистского тотема, а то, что он не продавал их, а хранил у себя дома, говорит о том, что на убийство толкала его не нужда, а некая психопатологическая фетишистская тяга.
Так как сам Мартин относился к крестьянам, то он тоже был «незначительным». Когда в 1862 году художник Жан-Франсуа Милле представил на суд публики свою известную картину «Человек с мотыгой», на которой изображен крестьянин, работающий в поле, многие предположили, что это практически портрет Дюмойяра. Вдохновленный делом Мартина, Поль де Сен-Виктор, французский критик и эссеист, в 1863 году написал о картине следующее: «Вообразите себе бесчувственное чудовище с затуманенным взглядом и идиотической ухмылкой, что стоит посреди поля точно пугало. Ни единый проблеск мысли не выдает в этом отдыхающем звере человека. Чем он так утомлен: работой – или убийством? Рыхлит ли он грядку – или роет могилу?»{230}
Андреас Бихель – «Убийца дев». Германия, 1808 г.
Дело Дюмойяра 1861 года стало уникальным и совершенно небывалым для Франции, но не для Европы в целом. Весьма похожий случай, тоже связанный с убийством служанок и фетишем на одежду, произошел в немецком королевстве Бавария. Андреас Бихель точно так же, как и Дюмойяр, охотился за служанками, якобы желая украсть их платья. По сообщениям очевидцев, вещи жертв носила его жена, а какие-то из них продавала. И точно так же, как и во Франции, в то время считалось, что Бихель убивает ради денег, а сексуальные и фетишистские мотивы оставались на втором плане, словно он просто пользовался подвернувшейся возможностью.
Однако, в отличие от дела Дюмойяра, убийства Бихеля в течение столетия несколько раз пересматривались, переосмысливались и переопределялись до тех пор, пока их не перестали рассматривать как серийные ограбления и стали расценивать как серийные сексуальные убийства фетишизированного характера. Прекрасный пример тому, как мы выстраиваем свое понимание феномена серийных убийц, заново давая определение тому, кем считали их раньше. Нам говорят, что прошлое нельзя изменить, но любой историк знает, что прошлое бесконечно изменчиво. Чем больше мы узнаём о прошедших событиях, тем больше меняется для нас само прошлое.
Когда Андреаса арестовали, ему было сорок восемь лет и в городке Регендорф его много кто знал. Как и Дюмойяра (и многих других серийных убийц), Бихеля судили за мелкие проступки: в его случае – за кражу овощей из соседского сада и попытку вынести охапку сена из амбара своего нанимателя. Больше за Андреасом ничего серьезного замечено не было. Он был женат и жил в небольшом домике. После того как его уволили за попытку украсть сено, они с женой открыли портняжную лавку и магазин подержанной одежды (до распространения промышленного производства подержанным было большинство готовой для носки одежды и обуви в магазинах).
Ловкого делягу Бихеля в городке считали чудаком, который занимался самыми разными видами деятельности: от портняжной лавки до услуг для женщин, вроде бюро найма горничных и службы гаданий, благодаря которым незамужние девушки могли взглянуть на будущих мужей (его «волшебное зеркало» было обычным увеличительным стеклом, закрепленным на доске).
В октябре 1806 года юная крестьянка Барбара Рейзингер сказала родителям, что идет на встречу с Бихелем к нему в лавку, чтобы договориться о работе прислугой. Когда девушка пришла в лавку, жена Андреаса еще была там, но вскоре ей пришлось уехать на работу в соседнюю деревню. По возвращении она заметила, что во всей лавке мокрый пол. Бихель сказал, что пролил ведро воды. А тем временем Барбара Рейзингер не вернулась домой.
Когда пропавшую дочь пришел искать отец, Бихель сказал, что нашел Барбаре работу в близлежащем городе Нюрнберге. Несколько недель спустя Андреас направил ему весть, что Барбара вышла замуж за посла и попросила Бихеля забрать от родителей лучшие наряды и передать ей. Вещей Рейзингеры так и не собрали, и Андреас явился к ним домой с упреками. Мать Барбары извинилась перед ним и упаковала лучшие платья дочери, а отец помог Бихелю довезти одежду до лавки. В мире без телеграфа и телефона и с низким уровнем грамотности родители Барбары, простые крестьяне, даже не удивились, что дочь не отправила им письма о том, что вышла замуж и с ней все в порядке.
Полиции еще не существовало, а потому некуда было и заявить о пропаже человека. Если у семьи возникли подозрения, то они должны были сами собрать доказательства, представить их судье и получить ордер – причем всё за свой счет. Подобная процедура была за пределами понимания и возможностей обычного крестьянина. Когда отец Барбары узнал, что Бихель распродает вещи его дочери, то потребовал от Андреаса объяснений, а тот все отрицал и сыпал угрозами в ответ. На этом все и закончилось. Но от семьи другой убитой девушки не получилось отвертеться так же легко.
15 февраля 1808 года Катерина Зейдель сказала сестрам, что собирается в лавку Бихеля погадать на будущее. По ее словам, Бихель попросил девушку принести свои лучшие платья, так как для исправной работы «волшебного зеркала» во время гадания нужно три раза переодеться. Домой Катерина Зейдель так и не вернулась.
Когда ее сестры пришли в лавку, желая узнать о судьбе Катерины, Бихель сказал, что она ушла в компании какого-то незнакомца. До девушек дошли слухи об исчезновении Барбары Рейзингер, к тому же с тех пор Бихель предлагал прийти на сеанс гадания и принести с собой платья еще нескольким женщинам, но чутье подсказывало им недоброе, и те отказывались. Несколько месяцев спустя одна из сестер увидела, как в другой лавке портной работает с тканью платья, принадлежавшего Катерине. Когда она спросила, откуда у него эта ткань, портной сказал, что выполняет заказ Бихеля.
Семья Зейдель была более состоятельной и образованной, чем Рейзингеры, поэтому они подали официальное заявление в городское управление. 20 мая 1808 года в лавку Бихеля пришли баварские жандармы с ордерами на обыск помещения и арест как Андреаса, так и его жены. Когда его арестовали, полицейские заметили, что он пытается тайком избавиться от какого-то носового платка. Вещь изъяли и показали одной из сестер Зейдель, которая сразу же подтвердила, что платок принадлежал Катерине.
На допросе Бихель заявил, что купил платок на рынке, а когда Катерина пришла к нему в лавку, то следом появился молодой человек, имени которого Андреас не знал, и попросил представить его девушке. Он утверждал, что Катерина покинула магазин с незнакомцем, а после до Бихеля дошли слухи, что девушка живет в другом городе и одевается «на французский фасон». Когда его спросили о «волшебном зеркале», Андреас стал отрицать занятие предсказаниями и заявил, что в прошлом году в его лавке сеансы гадания проводил совсем другой человек.
В ходе обыска в магазине были обнаружены сундуки с женской одеждой, некоторые вещи опознали члены семей двух пропавших девушек. Выяснилось, что жена Бихеля часть одежды продала, но, по заявлениям женщины, откуда эти вещи взялись, ей неизвестно. Дальнейшее расследование привело к еще трем девушкам, которых пригласили на сеансы гадания с «волшебным зеркалом» с их лучшими платьями, но они в последнюю минуту передумали. Теперь полиция лучше понимала, с чем имеет дело, но как доказать факт преступления без тел жертв или даже следов крови?
Один из баварских жандармов привел с собой собаку и заметил, что она обнюхивает место возле сарая за домом Бихеля и роет там землю. 22 мая полиция начала копать вокруг сарая. Под углом постройки, где валялась куча соломы и мусора, они раскопали что-то похожее на человеческие кости. Когда полицейские копнули глубже, то обнаружили нижнюю половину тела, завернутую в хлопчатобумажную ветошь. В другом углу они нашли верхнюю часть обезглавленного тела и полуразложившуюся отрезанную голову. Позднее в останках опознали пропавшую крестьянку, Барбару Рейзингер. Рядом был найден второй труп, тоже разрезанный пополам. Тело Катерины Зейдель опознали по серьгам, которые сохранились у мертвой девушки в ушах.
Осматривавших трупы медиков озадачило то, что у обоих тел преступник вскрыл грудную клетку в продольном направлении, с помощью молотка вбив в торс нож, словно долото. Руки остались на месте, но стопы были отрублены по самые лодыжки. Тело Рейзингер слишком разложилось, и определить причину смерти не представлялось возможным, но труп Катерины Зейдель сохранился лучше, и врачи обнаружили легкую травму головы и колотую рану на шее, а также еще несколько повреждений. Также врачи сообщили, что Катерина с большой долей вероятности «…была еще жива или даже не имела смертельных ран до того, как ее тело разрезали пополам. Возможно, ее оглушили ударом по голове, но к летальному исходу он привести не мог, как и удара в шею не хватило бы, чтобы ее убить… Причиной смерти стало вскрытие и разрезание тела на части»{231}.
Улики Бихелю предъявили еще в полицейской казарме, и он предложил рассказать всю правду. Сначала Андреас состряпал неубедительную историю о том, что Катерину убили у него дома какие-то незнакомцы; затем, после заверений, что за совершенное злодеяние его не накажут, преступник признался, что в пылу гневного спора ударил Катерину по голове бревном, но отнюдь не собирался ее убивать. Ложь Бихеля наслаивалась одна на другую, но когда его спрашивали о втором трупе, то Андреас упрямо отрицал, что знал о нем.
Произошли бы преступления двумя годами ранее, на дознании Бихеля подвергли бы пыткам. Однако Бавария к тому времени присоединилась к Наполеоновской империи, и на ее территории отныне действовали введенные Бонапартом просвещенные законы, включая указ об отмене пыток от 7 июля 1806 года.
Вместо телесных истязаний полиция теперь применяла метод, заключающийся в том, чтобы доставить подозреваемого на место преступления и по возможности допросить его, пока в поле зрения подозреваемого виден труп. Считалось, что этот способ никогда не подводит, особенно когда дело касается детоубийства (именно этим методом воспользовалась полиция в 1957 году, когда заставила Эда Гина признаться в совершенных убийствах, показав ему изувеченное тело жертвы, – и он сработал{232}).
С Бихелем же методика дала сбой: даже при виде двух расчлененных трупов он продолжал отрицать, что причастен к смерти второй девушки. Но два дня спустя Бихель пошел на попятную и признался в убийстве Барбары Рейзингер, заявив, что его жена совершенно не виновата. Ее освободили, и вполне возможно, что именно поэтому Андреас и решил признать вину.
Бихель утверждал, что Барбара Рейзингер пришла к нему в лавку в сентябре 1806 года с целью найти работу прислугой. Пока они разговаривали, на него внезапно «нахлынуло» желание убить ее из-за платья, что носила девушка.
Андреас предложил Барбаре взглянуть через «волшебное зеркало» на будущего мужа, и она согласилась. Бихель положил перед девушкой доску с обычной лупой и предупредил, что ее нельзя трогать ни при каких обстоятельствах. Андреас сказал, что перед гаданием ему нужно связать ей руки за спиной и натянуть повязку на глаза, на случай если Барбара разволнуется, когда увидит будущего мужа, и потянется к зеркалу. Наивная девушка охотно согласилась. Согласно показаниям Бихеля, он ударил ее ножом в шею, и Барбара «в тот же миг упала» и с коротким стоном умерла. Затем его внезапно захлестнуло желание увидеть внутренности девушки, и он вспорол ей грудную клетку, обнажив органы. Затем Андреас разрубил ее тело на две половины, чтобы было легче спрятать, и закопал их в сарае. Пол лавки, на который лужами натекла кровь, он посыпал песком и пеплом, а потом смыл все водой.
Бихель признал, что в течение года после убийства Барбары пытался заманить в свою ловушку и других девушек, но не имел в этом успеха, пока не наткнулся на Катерину Зейдель.
«В день убийства я послал за Катериной и, когда она пришла, сказал ей: „Раз уж мы совсем одни, я позволю вам заглянуть в мое магическое зеркало. Но вам следует пойти домой и принести свои лучшие одежды, чтобы могли вы переменить ее несколько раз“. Когда она вернулась в своей обычной рабочей одежде с вещами в переднике, я положил на стол завернутую в белую салфетку доску и увеличительное стекло и запретил ей к чему-либо прикасаться. После я связал ей за спиной руки упаковочной бечевкой – той самой, что ранее связывал Барбару Рейзингер, – и повязал на глаза носовой платок. И сразу же ударил ее в шею ножом, что держал наготове. Меня одолевало желание взглянуть, что у нее внутри, и с этой целью я взял клин, поставил его на грудину и ударил по нему сапожным молотком. Я вскрыл ей грудь и рассек ножом мягкую плоть ее тела. Я начал резать ее почти в тот же миг, как ударил в шею; я вскрыл ей грудь и рассек ножом мясистые части тела – так быстро, что иной за это время не успел бы перебрать свои четки или десять раз произнести „Аве Мария“. После того я повернул ее, как мясник это делает со скотом, и разрубил топором тело на части, чтобы иметь возможность положить его в яму, вырытую мною на горе. Я должен сознаться, что при вскрытии я чувствовал такую жадность, что дрожал всеми членами и едва удержался от искушения отрезать кусок мяса и съесть его. Когда я ударил Зейдель в первый раз, она закричала, начала дергаться и сделала шесть или семь вдохов. Поскольку я принялся резать ее сразу после удара ножом, весьма возможно, что в ней тогда еще теплилась жизнь. Я тщательно запер все двери и закопал куски тела у сарая. Окровавленную сорочку и платье Зейдель дважды постирал, а от жены их утаивал и перепрятывал с одного места на другое, словно кошка своих детенышей. Остальные одежды, залитые кровью, положил в печь и сжег. Я лишь хотел заполучить их платья, потому и убил Рейзингер и Зейдель, а больше причин нет. Должен признаться, что их самих я не желал, но словно кто-то стоял у меня за плечом и говорил: „Сделай это и купи кукурузы“ – и нашептывал в ухо, что свое я должен получить без риска быть изобличенным»{233}.
В феврале 1809 года Бихеля приговорили к смертной казни через «распятие на колесе, с костями, сломанными от ног до головы, ударов не щадить, а тело после там и бросить всем на обозрение». Приговор был жестоким и варварским, и под влиянием просвещенных нравов Наполеоновской эпохи казнь заменили с колесования на обезглавливание – быструю и легкую смерть, – но не из-за милосердия к Бихелю, а «из уважения к нравственному достоинству государства, которое не должно, как бы то ни было, соперничать с убийцей в жестокости»{234}.
«Стратегия сериализации»: как Бихель стал серийным потрошителем-фетишистом
Андреас Бихель стал известен как баварский Mädchenschlächter – «Убийца дев». Если взять дело Дюмойяра, то психиатрическая дискуссия на тему мотивов его преступления сосредоточилась на одном вопросе: преследовал он сексуальное удовлетворение, материальную выгоду или и то и другое одновременно. В случае с Бертраном обсуждалось, были ли его мотивы «эротическими» или «деструктивными». Но на процессе по делу Андреаса Бихеля за пятьдесят лет до этого подобные вопросы возникли не сразу.
Случай Бихеля был впервые описан в книге баварского судьи Ансельма Риттера фон Фейербаха, опубликованной в 1811 году и посвященной курьезам судебного дела{235}. Фейербах описывает Андреаса как слабого и робкого человека, который затаил злость на тех, кто, по мнению Бихеля, его обидел, но при этом слишком трусливого, чтобы высказаться вслух. Преступника изображают как человека, подчиняющегося общественному порядку исключительно по причине слабости «женоподобного» характера и неспособности открыто выступить против общества, которое он тайно презирает и со стороны которого чувствует угрозу; вероятно, это одна из первых попыток описать психопатию. Фейербах пишет: «Если такие черты, как жестокость, грубость, алчность и боязливость, подкрепляются невежеством ума, отсутствием воспитания и образования, а может, и умственной ограниченностью на грани глупости, то человек пребывает именно в том состоянии, в котором способен совершить преступления, подобные деяниям Бихеля».
Уделяя большое внимание упрямой лжи Бихеля, а также признанию им вины лишь в том, что доказала полиция, Фейербах утверждал, что Андреас – это пример падшего человека, который поддался соблазну совершить преступление из-за своей слабости. Причиной, подтолкнувшей к совершению убийства, Фейербах считал трусость и боязливость Бихеля в сочетании с жадностью. Мотивом выступила материальная выгода, а психопатология боязливости позволила ему преследовать свои цели через убийство, при этом сохраняя перед соседями и обществом обличье добропорядочного гражданина (маску здравомыслия). Что же касается патологических вскрытий Бихелем грудных полостей жертв, то Фейербах их почти не упоминает и оставляет их без внимания как незапланированные действия побочного характера, не имеющие значения для само́й природы преступления{236}.
После суда о Бихеле все забыли и стерли его из коллективной памяти. Когда в 1861 году появилось дело Дюмойяра, пресса не проводила параллелей с Бихелем, несмотря на удивительно схожие обстоятельства: многочисленные убийства служанок якобы с расчетом заполучить их личные вещи.
В 1886 году, за два года до появления Джека Потрошителя, Бихель внезапно упоминается на страницах книги Рихарда Крафт-Эбинга «Половая психопатия». Крафт-Эбинг относит преступления Андреаса к категории убийств, совершенных на сексуальной почве, но, вопреки мнению Фейербаха и суда, отвергает мысль, что мотивом могла послужить алчность. Недавно историк Петер Беккер обвинил Крафт-Эбинга в создании ложного понятия серийной сексуальной психопатологии, обратившись к так называемой «стратегии сериализации». Без всякого уважения именуя Крафт-Эбинга (между прочим, заведующего кафедрой психиатрии в Венском университете!) «автором», Беккер вменяет ему недостаток специальных знаний и общенаучной подготовки, а также прямым образом уличает в подтасовках: «Используя обрывочные цитаты из самых разных источников, авторы вроде Крафт-Эбинга пытались решить проблему комплексности мотивов, что приводят к убийствам. И одним из решений стало введение в текст однообразных повторяющихся описаний убийств, сексуальных желаний и наследственных предпосылок. Из-за подобного изложения создавалось впечатление, что во всех описанных случаях присутствовала какая-то общая движущая сила, скрытая лишь от неподготовленного взгляда и оказывающая влияние в любом месте и времени»{237}.
Действительно, в книге Крафт-Эбинга дело Бихеля преподносится как «наиболее гнусный, но в то же время и наиболее доказательный пример взаимной связи между сладострастием и манией убийства… Сладострастие, усиливающееся до жестокости, мании убийства и антропофагии [каннибализма]»{238}.
Случай Бихеля Крафт-Эбинг называет по-латыни puellas stupratas necavit et dissecuit (девушки изнасилованы, убиты и рассечены [разрублены]), но не приводит никаких подробностей, кроме одного короткого абзаца, записанного со слов преступника: «Я вскрыл ей грудь и рассек ножом мясистые части тела. После того я повернул ее, как мясник это делает со скотом, и разрубил топором тело на части, чтобы иметь возможность положить его в яму, вырытую мною на горе. Я должен сознаться, что при вскрытии я чувствовал такую жадность, что дрожал всеми членами и едва удержался от искушения отрезать кусок мяса и съесть его».
Однако на дознании Бихель заявил, что его первое убийство было вызвано «внезапным желанием» убить Барбару Рейзингер «из-за платья, что она носила» – не для того, чтобы его отнять, но буквально из-за платья, которое было на девушке. Андреас совершил точно такое же фетишистское сексуальное преступление, что и Дюмойяр. Бихель стоял на своем: «Я лишь хотел заполучить их платья, потому и убил Рейзингер и Зейдель, а больше причин нет». В его речи то и дело повторялись до странности подробные заявления о том, что его жертвам одежда более не нужна, поскольку они теперь носят платья «французского фасона», и это указывает на озабоченность женской модой и нарядами, что в свою очередь наводит на мысли о патологической одержимости.
Многие серийные убийцы совершали преступления из-за того, как жертвы были одеты, а также хранили у себя многочисленные коллекции вещей-фетишей и заставляли похищенных жертв что-нибудь из них надевать. Очевидно, что смертоносные фетиши на одежду формируются не только самой модой, но и тем, с чем она связана, какое значение непосредственно несет в себе и какое значение вкладывается в нее извне, как она изображается и сексуализируется средствами массовой информации своего времени. История и развитие модной одежды в качестве кровавого фетиша – прекрасная тема для докторской диссертации.
Крафт-Эбингу, сыгравшему важную роль в выявлении фетишей (сексуализированных неодушевленных объектов), патологические мотивы убийств Бихеля были совершенно ясны. Связывание рук жертвы за спиной, завязывание глаз, расчленение и изувечивание – все это характерный почерк серийного убийцы. Для того чтобы избавиться от тел, совершенно не нужно было рубить их на части, так как преступник закапывал их у себя во дворе, а не увозил куда-нибудь в другое место. Расчленение с последующим захоронением требовалось не для сокрытия улик, а для получения контроля и ощущения обладания жертвами даже после их смерти. Одежда, которую хранил Бихель, как и в случае с Дюмойяром, стала фетишистским тотемом – символом контроля и обладания. Вот почему в обоих случаях убийцы хранили у себя некоторые предметы одежды своих жертв, а не продавали их, как могли бы сделать, будь желание нажиться главным мотивом преступления.
«Раса Бихелей»
О деле Бихеля вновь заговорили в 1888 году с появлением Джека Потрошителя. После первого «канонического» убийства Мэри Энн Николз 31 августа и еще до того, как его прозвали Потрошителем, лондонская газета «Пэлл Мэлл» написала о «расе Бихелей» и сексуальной психопатологии убийства:
«Прецедент для убийств в Уайтчепеле.
Предполагалось, что из-за исключительной жестокости и, на первый взгляд, отсутствия определенной цели, убийства в Уайтчепеле должны быть делом рук маньяка. Предположению об алчности как мотиве убийства противоречит крайняя бедность женщины; о ревности также не могло быть и речи; что касается личной неприязни, то не имелось ничего, что указывало бы на наличие недоброжелателей, а даже если таковой имелся, то ни один злодей в здравом уме не стал бы, перерезав жертве горло, намеренно уродовать тело из чистого изуверства.
Поразительный случай подобного рода, схожий по некоторым чертам с убийством в Уайтчепеле, произошел около восьмидесяти лет назад в Баварии. В 1806 году в деревне Регенсдорф жил поденщик по имени Андреас Бихель… Как утверждал преступник, его мотивом было желание завладеть одеждой девушек – в которой, однако, по его же признанию, он не нуждался и все, что смог сделать, – с большим трудом от нее избавиться…
К сожалению, нет оснований полагать, что «раса Бихелей» вымерла. Вероятно, негодяй, совершивший убийство в Уайтчепеле, имеет с ним много общего. Только самый непроходимый глупец, охваченный алчностью, рискнет своей головой ради столь ничтожного ограбления уличной бродяжки; только трус может подкрасться и ограбить ничего не подозревающую женщину, а после перерезать ей горло; и, наконец, только лишенное всякого чувства сострадания существо, движимое одной лишь жаждой крови, станет терзать тело той, которую убило»{239}.
В статье нет ссылок на «Половую психопатию» Крафт-Эбинга (1886 г.), потому что книгу эту переведут на английский только в 1892 году. Но в 1888 году, перед выходом на сцену Джека Потрошителя, до того, как серийный убийца Уайтчепела войдет в легенды как прообраз серийного убийцы современного типа, явление сексуального убийства с расчленением было знакомо даже простым читателям газет – независимо от того, читали ли они Крафт-Эбинга{240}.
Дюмойяр и Бихель не были единственными предшественниками Джека Потрошителя. Их можно назвать лишь верхушкой огромного айсберга. Случаи патологических сексуальных преступлений, в том числе серийных убийств, происходили повсеместно по обе стороны океана.
Далее в хронологическом порядке приводится краткий обзор самых значительных «забытых» серийных убийц западного мира, совершавших преступления до появления Джека Потрошителя.
Джорджо Орсолано, «Гиена из Сан-Джорджо», или «Колбасник-каннибал». Италия, 1835 г.
Джорджо Орсолано родился в 1803 году в небольшом городке Сан-Джорджо-Канавезе, неподалеку от города Турин в северной Италии. После смерти отца мать бросила его на попечение своего брата – местного священника. По-видимому, дядя не смог справиться с непослушным Орсолано и вернул его матери, где мальчик в итоге совсем отбился от рук. В подростковом возрасте он совершил несколько мелких краж, даже как-то своровал свечи из церкви.
В июне 1823 года в возрасте двадцати лет его арестовали за попытку изнасилования шестнадцатилетней Терезы Пиньокко, на которую он напал, когда девушка справляла нужду в лесу. На крики жертвы прибежала мать, и Орсолано бросился прочь, но в маленьком городке найти его не составило труда (в итальянском разделе веб-энциклопедии «Википедия» есть статья об этом деле, содержащая ссылки на оригинальные судебные записи, в них же утверждается, что Орсолано шесть дней удерживал Пиньокко у себя дома{241}). 15 декабря 1823 года Джорджо был приговорен к восьми годам тюрьмы за попытку изнасилования и несколько краж. В заключении он вел себя примерно и устроился подмастерьем в тюремную аптеку.
Отбыв полный срок наказания, 13 декабря 1831 года Орсолано вышел на свободу с положительной характеристикой и вернулся в родной городок, где пошел работать в аптеку, а затем арендовал лавку, желая открыть гастрономический магазин, но дело прогорело. В это время он начал ухаживать за своей троюродной сестрой Доменикой Нигрой, двадцатичетырехлетней вдовой и владелицей винного магазина{242}. После того как его предприятие потерпело неудачу, Орсолано переехал к ней, и пара расширила винный магазин, открыв в нем пошивочное ателье и колбасный отдел.
24 июня 1832 года, примерно через шесть месяцев после освобождения из тюрьмы, когда Орсолано исполнилось тридцать лет (напомню, что средний возраст совершения первого преступления среди серийных убийц составляет двадцать восемь лет), в городе пропала девятилетняя Катерина Дживогре. Поисковые отряды не обнаружили никаких следов.
14 февраля 1833 года исчезла десятилетняя Катерина Скаварда. И вновь поисковые группы не смогли найти никаких следов пропавшей девочки. Несмотря на то, что нападения волков на людей крайне редки, в пропаже девочек в итоге обвинили изголодавшихся животных. Несмотря на свой послужной список, Джорджо, который, казалось, вел тихую жизнь уважаемого городского лавочника, оставался вне подозрений. 7 июля 1833 года у Орсолано и Доменики родилась дочь Маргарита, а в апреле 1834 года они поженились.
3 марта 1835 года в Сан-Джорджо был вторник, базарный день, а также последний день карнавала перед Великим постом. Городок наполнился празднующими, гостями и купцами, всюду царила сутолока. Вот и четырнадцатилетняя Франческа Тонзо пришла из соседней деревни Монталенге продавать яйца на рыночной площади. Домой она так и не вернулась. Родители отправились в город на поиски дочери. Возможно, Орсолано думал, что его с девочкой не заметят в карнавальной толчее, но свидетели сразу вспомнили, что именно он купил яйца у Франчески на рынке и что в последний раз ее видели вместе с Джорджо, когда они направлялись в лавку за деньгами. Но когда родители пришли в магазин Орсолано, он грубо выставил их вон.
Убитые горем родители подали жалобу в магистрат, после чего Орсолано вызвали на допрос. Он утверждал, что заплатил Франческе, а затем девочка отправилась домой, и, возможно, по дороге ее ограбили, – весьма правдоподобный вариант развития событий. Обыскать дом Орсолано не представлялось возможным: недоставало вещественных доказательств. Орсолано тем временем укрылся в доме своего дяди, где попросил денег и приготовился пуститься в бега. Не очень ясно, что произошло дальше, но, похоже, будто заподозрившие неладное граждане ворвались в магазин Орсолано и обыскали его сами, обнаружив пару обуви, женский чепец и клочок ткани, которые родители опознали как вещи, принадлежавшие их пропавшей дочери. После более тщательного обыска лавки в чулане заметили свежие пятна крови, которые, очевидно, пытались смыть. Также был найден пропитанный чем-то влажным мешок, и, по предположениям, именно в нем перевозилось тело девушки.
В городишке закипело недовольство, люди требовали немедленно расправиться с «оборотнем», и ради безопасности Орсолано пришлось перевезти в ближайшие полицейские казармы, чтобы снова допросить. Орсолано яростно отрицал убийство девочки и утверждал, что свежая кровь натекла от козла, которого он зарезал в тот день. Один из жандармов, допрашивавших Джорджо, сыграл «доброго копа» и угостил подозреваемого вином и граппой, предполагая, что преступник признается в содеянном и заявит о своей невменяемости. Алкоголь развязал Орсолано язык, и он в самом деле рассказал, как заманил Франческу в магазин, изнасиловал ее, расчленил, а затем отнес останки в мешке на берег реки в лесу. Жандармы начали поиски и в самом деле обнаружили части тела.
Орсолано признался, что заманил к себе в лавку еще и двух других пропавших девочек, изнасиловал, расчленил и разбросал куски тел по лесу, чтобы их съели дикие звери. Никаких следов не было найдено. Орсолано был обвинен в трех изнасилованиях с последующим убийством, а уже 10 марта 1835 года, через неделю после убийства, с должной оперативностью предстал перед судом. Его приговорили к смертной казни через повешение, а через неделю на площади Сан-Джорджо-Канавезе приговор был приведен в исполнение на глазах у толпы в десять тысяч человек, пришедших поглазеть на то, как убивают «монстра». Многие были разочарованы: еще бы, вместо свирепого великана-оборотня их взорам предстал тщедушный (всего-то 1,63 метра) паренек с бледной кожей, вполне спокойный и благовоспитанный на вид.
После казни тело Орсолано забрали три хирурга из Туринского университета и вскрыли труп для выявления аномалий, способных объяснить преступное поведение. Кроме увеличенного размера яичек, анатомических отклонений не наблюдалось. Гипсовый слепок, снятый с его головы, и ее карандашный набросок находятся на выставке в Музее анатомии человека имени Луиджи Роландо при Туринском университете{243}.
Правосудие в Пьемонте вершилось быстро: с момента преступления до суда и казни прошло всего две недели. Однако на то, чтобы в эту эпоху, пограничную между старинными преданиями и современной историографией, за именем практически первого в Италии серийного убийцы потянулся шлейф из славы, слухов и легенд, потребовалось несколько больше времени. Пошли толки, что Орсолано ел мясо убитых им девочек и признался в этом. В конце концов эти слухи обросли подробностями о том, как Джорджо рубил тела жертв на мелкие кусочки, делал из них сосиски и продавал в своем магазине. На местном диалекте Орсолано прозвали Jena di San Giorgio – «Гиеной из Сан-Джорджо», а горожан окрестили mangiacristiani – «поедателями христиан», или каннибалами.
Джорджо стал героем преданий и страшилок, которыми пугают детей. Согласно легенде, Орсолано заманивал ребятишек к себе в лавку бесплатными колбасами и другими лакомствами, которые выкладывал на прилавке, а поймали его, когда один из покупателей нашел в салями кончик пальца ребенка. К началу ХХ века по мотивам истории о «Гиене из Сан-Джорджо» поставили популярную в Пьемонте детскую пьесу для кукульного театра; в тридцатых годах постановку запретил Муссолини, однако уже в восьмидесятых она опять игралась на сценах местных театров. Недавно делом первого серийного убийцы Италии вновь заинтересовались итальянские СМИ и массовая культура{244}.
Мануэль Бланко Ромасанта, «Оборотень из Альяриса». Испания, 1852 г.
Мануэль Бланко Ромасанта убил четырнадцать человек в автономном регионе Галисия на северо-западе Испании. Родился Ромасанта в 1809 году и до шести лет воспитывался как девочка – деталь, характерная для детства многих серийных убийц{245}. Например, мать американского маньяка Генри Ли Лукаса в первый день в школе отправила его на уроки одетым как девочка: в платье и с длинными волосами, завитыми в локоны. Спустя годы Лукас ее убьет. Серийного убийцу Оттиса Тула – сообщника Лукаса по преступлениям – мать в детстве тоже наряжала в платья. Кэрролла Эдварда (Эдди) Коула, на счету которого пятнадцать жертв, одевали в отделанные рюшами платья с подъюбниками (как «мамину малышку») и в таком виде заставляли подносить гостям напитки. К Джону Уэйну Гейси применяли весьма унизительное наказание: он должен был носить нижнее белье своей матери. Известно также, что как девочек в детстве одевали и множество других серийных убийц, включая Дойла Лейна, Чарльза Олбрайта и Чарльза Мэнсона (если считать его опосредованным серийным убийцей, так как преступления совершал не он, а члены основанной им секты){246}.
По всей видимости, над Ромасантой издевались в школе и даже во взрослом возрасте, так как ростом он не вышел (чуть больше 150 сантиметров). В конце концов он женился и начал работать портным (когда читаешь о преступлениях, совершенных до XX века, создается впечатление, что все как один работали портными; та же ситуация происходит с современными дальнобойщиками). Также Мануэль подрабатывал в приграничных горах проводником и торговцем (а возможно, и контрабандистом).
В 1844 году Ромасанта бежал из дома после того, как его обвинили в убийстве судебного пристава, пытавшегося добиться взыскания долга. Он поселился в небольшой деревушке, сменил имя и подрабатывал плетельщиком канатов, прядильщиком и поваром. Так как работал Мануэль в основном с женщинами, сельчане считали его женоподобным. Ромасанта продолжал работать горным проводником и в какой-то момент принялся убивать женщин и детей, которых вел по дороге. Кто-то заметил, как он продает мелкие предметы, принадлежавшие без вести пропавшим жертвам. В сентябре 1853 года Ромасанту арестовали и обвинили в совершении девяти убийств, но сознался он в тринадцати (не считая пристава). Семьи жертв прозвали его sacamantecas («добытчик жира») – как персонажа испанских фольклорных страшилок, который ловит детей, сажает их в мешок и вытапливает из тел жир для варки мыла. Весьма распространенная тема для рассказов о серийных убийцах в Испании XIX века.
На суде Мануэль утверждал, что дядя заразил его ликантропией, чем снискал себе прозвище «оборотень из Альяриса». Суд немедленно отклонил его фантастические заявления, но психиатры предположили, что, возможно, Ромасанта страдает от клинической ликантропии. В зарождающемся психиатрическом сообществе возник извечный спор: болен Ромасанта психически или симулирует клиническую ликантропию? В конце концов суд пришел к следующему выводу: «Его склонность к пороку является добровольной, а не принудительной. Подсудимый находится в здравом уме, его разум чист, мономанией не страдает, как и не представляется возможным, что это [состояние] он обрел во время заключения. Напротив, он является извращенцем и холодным, собранным, опытным преступником, способным на любое злодеяние, без капли добродетели, [действующим] по своей свободной воле и уразумению»{247}.
Ромасанту приговорили к казни гарротой, но королева Испании заменила его приговор пожизненным заключением. Умер Мануэль в тюрьме 14 декабря 1863 года{248}.
Луи-Жозеф Филипп. «Ужас Парижа». Франция, 1866 г.
8 января 1866 года семидесятитрехлетний Марсель Малуазо поздно вечером возвращался домой. По привычке он остановился у квартиры на втором этаже, намереваясь пожелать спокойной ночи Мари Бодё, проститутке, с которой подружился (по иронии судьбы ее квартира находилась над полицейским участком). Дверь была приоткрыта, и когда Малуазо заглянул внутрь, то увидел в мерцающем свете свечи какого-то мужчину: тот стоял перед зеркалом и поправлял галстук. Не желая мешать работе подруги, Малуазо вышел в коридор и решил дождаться ухода клиента. Когда незнакомец так и не появился, Марсель направился к двери, и тут вдруг мужчина поспешно вышел, бросив на ходу: «Спокойной ночи». Малуазо вошел и обнаружил мертвую Мари лежащей на полу в луже крови. Рана на горле была настолько глубокой, что голова практически отделилась от шеи. Марсель поднял тревогу, в квартиру ворвалась полиция, но преследовать мужчину было уже поздно{249}.
Место преступления было знакомо парижской полиции. За последние пять лет в городе убили двух детей и восемь женщин, в основном проституток, причем точно таким же способом, как и Мари Бодё: сначала их душили до потери сознания, а затем перерезали горло, практически обезглавливая. Затем злодей отмывал руки от крови в раковине или тазу и обыскивал квартиру жертвы в поисках ценных вещей. Из отчетов не было ясно, подверглись ли женщины изнасилованию. Полиция даже составила описание внешности убийцы со слов нескольких свидетелей, включая женщину, которой удалось избежать нападения. В основном его описывали как мужчину совершенно обычного вида, однако некоторые сообщали об особой примете – тату с надписью «рожден под несчастливой…» и рисунком звезды под ним{250}.
Три дня спустя, 11 января, художница мадам Миди услышала стук в дверь. Когда женщина открыла, то увидела на пороге тридцатипятилетнего Луи-Жозефа Филиппа, которого сразу узнала, ведь он недавно помогал ей с ремонтом в квартире. Филипп сказал, что позабыл у нее какой-то инструмент, и спросил, не видела ли его Миди. Художница ответила, что ничего не находила, и тогда мужчина достал из внутреннего кармана куртки наволочку и спросил, не ее ли эта вещь. Вопросы Филиппа начали раздражать женщину, и Миди повернулась к нему спиной. Тогда он вдруг набросился на нее, накинул на голову наволочку, одной рукой запихнул ткань в рот, а другой схватил за шею и начал душить.
Миди стала кричать и сопротивляться, укусила Филиппа и сумела вырваться. К счастью, шум услышала соседка и поспешила к квартире художницы. Филипп как ни в чем не бывало прошел мимо нее к выходу со словами: «Мадам Миди внезапно заболела, но не думаю, что серьезно, я за доктором». Однако только лишь он вышел на улицу, как подоспели соседи, догнали и задержали преступника. При себе у Филиппа был найден длинный нож, а при обыске квартиры полиция обнаружила несколько заляпанных кровью вещей, принадлежавших некоторым из жертв, включая Мари Бодё.
Родился Луи-Жозеф Филипп в 1831 году в коммуне Вельменфруа на востоке Франции, недалеко от швейцарской границы. Служил во французской армии, но, по-видимому, был наказан и уволен за хулиганство в пьяном виде. Сразу после этого Луи-Жозеф отправился в Париж. Из показаний свидетелей позже станет известно, что Филипп исправно выполнял свою работу, но у него имелись проблемы с алкоголем. По словам одной официантки из винного бара, он сказал ей: «Я очень люблю женщин, и к каждой из них нахожу свой подход. Сначала душу их, потом перерезаю глотки. Подожди немного, и ты обо мне еще услышишь»{251}.
Филипп начал убивать вскоре после того, как приехал в Париж, и считается, что в период с 1861 по 1866 год он совершил одиннадцать преступлений. Все его убийства совершались по одной схеме: сначала он душил жертв, а затем перерезал им горло так глубоко, что почти обезглавливал; впоследствии подобным методом будет пользоваться Джек Потрошитель. Филиппа подозревали в десяти убийствах, но полиция смогла доказать его причастность лишь к четырем из них: двадцатишестилетней проститутки Жюли Робер, тридцатидвухлетней Флор Маж и ее четырехлетнего сына, а также вышеупомянутой Мари-Викторин Бодё. 28 июня 1866 года Луи-Жозефу вынесли смертный приговор, а в июле казнили на гильотине.
Евсевий Пьеданьель, «Кровавый мясник». Франция, 1870 г.
В 1870 году во французской коммуне Виньвьей сдался полиции и признался в убийстве шести человек двадцатичетырехлетний Евсевий Пьеданьель, бывший помощник мясника и конторский служащий. Согласно представленным на суде показаниям, Евсевий происходил из «весьма почтенной семьи» и получил прекрасное образование. Жил он через дорогу от мясной лавки и во время разбирательства заявил следующее: «Меня всегда завораживал запах свежей крови и аппетитного мяса, вид сочных кусков плоти – и я начал завидовать тому, как помощник мясника закатывает рукава и весь в крови разделывает туши на чурбане». Хотя родители были против, Евсевий устроился работать в мясную лавку и был вне себя от радости, что теперь может днями напролет забивать животных. Он говорил о том, что одержим кровью и способен испытать оргазм от одного ее вида и запаха.
В конце концов отец забрал Евсевия из мясной лавки и отдал его в ученики к нотариусу. Как следствие, Евсевий погрузился в глубокую депрессию и начал убивать. Его первой жертвой стала пятнадцатилетняя девочка, в спальню которой юноша залез, когда она спала. Вот так Евсевий описывал убийство: «Когда я узрел столь прелестное создание, то первым делом мне захотелось ее поцеловать. Я уже было наклонился… но вдруг остановился, ведь что толку в украденном поцелуе! Но разбудить ее я никак не мог. Я посмотрел на ее прелестную шею, и в этот момент мне в глаза бросился блеск кухонного ножа, что лежал рядом с ней. Меня охватило непреодолимое желание взять этот нож».
Он убил еще пять или шесть человек и утверждал, что испытывает оргазм каждый раз, как пронзает ножом живую плоть. Перед тем как Евсевий сдался полиции, последней его жертвой стал бывший работодатель – тот самый мясник.
Винченцо Верцени, «Вампир из Бергамо». Италия, 1871 г.
В северной Италии, недалеко от города Бергамо, в декабре 1870 года четырнадцатилетняя Иоанна Мотта отправилась в соседнюю деревню. Но домой так и не вернулась.
Ее нашли на тропинке в поле со вспоротым животом, а вокруг места преступления были разбросаны разорванные на части кишки и куски гениталий. Девочке натолкали в рот земли, отчего она задохнулась. Также были обнаружены следы удушения руками. Неподалеку, под грудой соломы, отыскали остатки одежды и кусок мяса, отрезанный от ее икры.
В августе 1871 года двадцативосьмилетняя Элизабетта Паньончелли тоже не вернулась домой. Ее муж отправился на поиски и наткнулся на тело в поле. Элизабетту задушили, а потом вспороли живот и выпустили внутренности наружу. На следующий день девятнадцатилетняя Мария Превитали сообщила, что ее силой вытащил в поле и попытался задушить двоюродный брат, двадцатидвухлетний Винченцо Верцени. Когда он встал посмотреть, не идет ли кто, девушке удалось уговорить Винченцо ее отпустить. Когда Верцени арестовали, он во всем признался: «Удушение женщин дарило мне невыразимую усладу: я испытывал возбуждение и настоящее сексуальное наслаждение. Один лишь аромат женской одежды пробуждал во мне сладострастные чувства. Я душил женщин – и испытывал наслаждение большее, чем при самоудовлетворении. Пить кровь Мотты стало для меня безмерной усладой. Другим удовольствием мне стали шпильки, что я вытаскивал из волос жертв. Когда я трогал одежду и внутренности, чувствовал их запах, во мне просыпалось приятное ощущение. Наконец моя мать стала меня в чем-то подозревать, потому что после каждого убийства или покушения замечала на моей рубашке пятна семени. Я не безумен, но в момент удушения жертв забывал обо всем на свете. После совершенных деяний я оставался удовлетворенным и чувствовал себя хорошо. Мне никогда не приходило в голову касаться причинных мест или смотреть на них и тому подобное – достаточно ухватить женщину за шею и пить ее кровь. И до сих пор мне не ведомо, как устроена женщина. Когда я душил их и после этого, то прижимался к женщинам всем телом, не отдавая предпочтения какой-либо отдельной его части»{252}.
Верцени признался, что испытывал сексуальное наслаждение, когда душил женщину. Ранее он испытывал оргазмы просто от сдавливания горла своих жертв, не убивая их, но во время последних двух раз сексуальное удовлетворение заняло так много времени, что женщины умерли от нехватки кислорода. Он сосал у своих жертв кровь и оторвал из икры у Мотты кусок мяса, чтобы взять домой и изжарить, но спрятал его под стогом сена, опасаясь, что мать что-то заподозрит. Верцени рассказал о том, как в двенадцать лет начал получать сексуальное удовольствие, когда сворачивал шеи курам. За четыре года до убийств он пытался задушить еще трех женщин, включая свою бывшую няню, пока она, приболев, спала.
В XIX веке влиятельная школа итальянской криминологии под руководством Чезаре Ломброзо считала, что преступный характер является врожденным и проявляется во внешности человека, поэтому особое внимание уделялось чертам лица Верцени.
Отрывок из клинического обследования Винченцо: «У Верцени, по-видимому, порочная наследственность: двое дядей – кретины, третий – микроцефал; не имеет бороды, одно яичко отсутствует, другое – атрофировано… Семья Верцени отличается ханжеством и мелочной скупостью. Сам он обнаруживает среднее умственное развитие, умеет хорошо защищаться, пытается доказать свое алиби и набросить тень на дающих показания свидетелей. В прошлом его нет ничего, что указывало бы на душевную болезнь; характер у него, впрочем, странный; он молчалив, любит уединение. В тюрьме ведет себя цинично, мастурбирует и во что бы то ни стало ищет случая увидеть какую-либо женщину».
Описание этого сексуального серийного убийцы XIX века удивительно типично и для современных преступников. Умственные способности Верцени были средними, признаков психических заболеваний не наблюдалось, но он был себе на уме и склонен к одиночеству. В 1872 году Винченцо Верцени приговорили к пожизненному заключению. В 1918 году он умер в тюрьме.
Карлино (Каллисто) Гранди, «Детоубийца». Италия, 1875 г.
Двадцатишестилетний Карлино (Каллисто) Гранди промышлял изготовлением колес и починкой повозок в маленькой деревушке Инчиза-ин-Валь-д’Арно под Флоренцией. На свет Гранди появился с врожденной алопецией (безволосостью), слишком большой относительно тела головой, огромными ладонями и стопами, а также шестью пальцами на одной ноге. Считалось, что его умственные способности остановились на уровне развития семилетнего ребенка. Над Карлино всю жизнь издевались и насмехались, считая его «деревенским дурачком». Тем не менее Гранди сам зарабатывал на пропитание, ремонтируя телеги и колеса в лавке в самом центре маленького городка.
В мастерскую к нему часто заходили деревенские мальчишки, чтобы подразнить и поглумиться. Гранди, по-видимому, пытался заслужить их милость и иногда угощал их чем-нибудь вкусным или дарил деревянные игрушки, но желанного уважения добиться так и не смог. За два следующих года он убил четырех местных мальчиков в возрасте от четырех до девяти лет, заманив их поодиночке в мастерскую, где заранее вырывал могилы в мягком земляном полу. Некоторых из них Карлино отключал, ударяя по голове куском обода тележного колеса, других душил до потери сознания, а потом хоронил заживо. Следов сексуального насилия обнаружено не было.
29 августа 1875 года он был пойман с поличным при попытке убийства девятилетнего мальчика. В тот же день из неглубоких могил извлекли трупы четырех пропавших мальчиков, а Гранди арестовали.
Согласно показаниям Карлино, он убивал детей в отместку за бесконечные издевательства над его физической и умственной неполноценностью. Итальянские судебные психиатры утверждали, что Гранди следует признать невменяемым. Итальянские СМИ призвали власти создать национальную организацию защиты умственно и физически неполноценных людей от жестокого обращения, заявив, что достойного отношения заслуживают все «братья наши меньшие» – не только четвероногие{253}.
Во время судебного разбирательства Гранди практически все время вел себя претенциозно и выказывал признаки паранойи, утверждал, что ему восемьдесят лет и он работает художником и телеграфистом. Уже в тюрьме, несмотря на видимую неспособность к обучению, Карлино писал комедии и романы, в основу сюжета которых легла его собственная история. Суд признал Гранди вменяемым и виновным в совершении убийств и приговорил его к пожизненному заключению. К счастью для Карлино, в 1786 году в Тоскане отменили смертную казнь (остальные регионы Италии последуют ее примеру лишь в 1889 году, и с тех пор в Италии смертная казнь будет применяться лишь в эпоху фашизма, в период правления Муссолини). Итальянские судебные психиатры протестовали против признания Гранди виновным, и о природе невменяемости, толкающей на преступления, завязались оживленные споры. После отбытия двадцати лет в тюрьме L’ammazzabambini – «Детоубийцу» – освободили и тут же перевели на лечение в психиатрическое учреждение, где он и умер в 1911 году{254}.
Хуан Диас де Гарайо, «El Sacamantecas» («Добытчик жира»). Испания, 1879 г.
Хуан Диас де Гарайо совершил шесть убийств, жертвами в основном были проститутки. Родился Гарайо 17 октября 1821 года в семье крестьян в местечке недалеко от города Сальватьерра в Стране Басков, на севере Испании. Работал батраком, пастухом и угольщиком, в 1850 году женился на вдове землевладельца и имел пятерых детей, двое из которых умерли в младенчестве, что тогда было обычным делом. Брак явно сложился удачно, но в 1863 году его жена умерла. Второй брак Гарайо был менее счастливым, так как случались конфликты между детьми и женой. В 1870 году она умерла от оспы, и вполне вероятно, что свое первое убийство Гарайо совершил вскоре после ее кончины.
2 апреля 1870 года ближе к вечеру Гарайо снял в городе Витория проститутку и ушел с ней за городские ворота, где они занялись сексом у ручья. Изначальная цена услуги составляла пять испанских реалов, но отдал Гарайо женщине лишь три. Когда она запротестовала, Хуан толкнул ее так, что женщина упала на землю, и начал душить, пока проститутка не потеряла сознание. Затем Гарайо дотащил ее до ручья, сунул голову в воду и удерживал силой, ожидая, когда она захлебнется. После Хуан положил труп на спину, раздел догола, долго разглядывал и ласкал мертвую женщину. Перед тем как покинуть место преступления, он накрыл проститутку ее одеждой. На следующее утро ее обнаружил чей-то слуга, собирающий цветы.
В 1871 году Гарайо женился в третий раз, но супруга оказалась алкоголичкой, и отношения были еще более напряженными, чем во втором браке. Их семья продержится пять лет.
12 марта 1871 года Гарайо столкнулся на улице с нищей попрошайкой и предложил ей пять реалов в обмен на секс. Так как в тот день она еще ничего не ела, он дал ей один реал на бокал вина и кусок хлеба, после чего женщина согласилась встретиться с ним чуть позже за городом. Они занялись сексом, а потом, согласно его показаниям, Хуан попытался заплатить нищенке лишь часть оговоренного. Завязалась ссора, в ходе которой Гарайо задушил женщину. Тело обнаружили на следующий день.
21 августа 1872 года Гарайо перешел с проституток на следующую категорию «незначительных» жертв: служанок. По дороге за город он столкнулся с тринадцатилетней девочкой, направлявшейся в Виторию с поручением. Гарайо схватил ее, силой утащил с дороги в канаву и душил до тех пор, пока она не потеряла сознание. Затем Хуан изнасиловал девочку, а после удавил. Тело Гарайо спрятал в канаве, а в Виторию вернулся к двум часам дня. Мертвую девочку обнаружили уже на следующий день, но свидетелей произошедшего и вероятных подозреваемых не было.
Восемь дней спустя Гарайо снял двадцатидевятилетнюю проститутку и предложил ей встретиться поздно вечером за городом. Хуан велел ей идти вперед, а сам оставался на некотором расстоянии позади, чтобы никто не увидел их вместе. После того как они прибыли в условленное место и занялись сексом, Гарайо снова спровоцировал жертву, заплатив меньше обещанного. Когда девушка начала возражать, он принялся ее душить. Гарайо думал, что убил проститутку, но она вдруг пошевелилась. Тогда Хуан вырвал у женщины из волос длинную, похожую на иглу шпильку и вонзил ей прямо в сердце. Тело обнаружили около ручья. Мимо места преступления случайно проходил какой-то солдат, и его взяли под стражу, удерживая до тех пор, пока не нашлись доказательства непричастности, а больше никаких подозреваемых не было. В городе началась паника – женщины отказывались выходить на улицу в одиночку не только вечером, но и даже днем, – но убийств больше не происходило, и постепенно все успокоились. И конечно, в то время не было ни полицейского управления, ни следователей, способных раскрыть убийства.
В августе 1873 года Гарайо попытался задушить другую проститутку, но на ее крик сбежались люди. Хуан скрылся прежде, чем его узнали.
В июне 1874 года он пытался задушить больную нищенку на загородной дороге, и вновь на шум сбежались очевидцы, а Гарайо пришлось незамедлительно спасаться бегством. Но бедная женщина его узнала. По ее словам, Хуан был пьян и напал на нее без причины. Впрочем, никто не удосужился подать жалобу в жандармерию о нападении на столь «незначительную» жертву, у которой не было ни денег, ни крова.
В следующие четыре года Гарайо по неизвестной причине не совершал никаких преступлений.
В 1876 году – опять-таки по неустановленной причине – скоропостижно скончалась его супруга-алкоголичка. Месяц спустя он женился на четвертой и последней жене, Хуане Ибисате, пожилой вдове. После ареста Гарайо допрашивали о загадочной смерти его третьей жены, но он настаивал, что не убивал ее. Причин лгать у него не было, так как в совершении других убийств Хуан сознался без утайки.
1 ноября 1878 года Гарайо напал на мельничиху в ее же доме, когда она готовила на кухне. Хуан попытался ее задушить, но крепкая женщина оказалась сильнее и вынудила его отступить. Мельничиха узнала его и подала заявление в жандармерию. За это Гарайо провел два месяца в тюрьме. В это время ему исполнилось пятьдесят семь лет – лучшие дни «карьеры» серийного убийцы остались уже далеко позади.
25 августа 1879 года Гарайо набросился на нищенку на дороге, но она отбилась от него и с криками побежала в сторону Витории. Гарайо попросил жену мирно уладить дело с этой женщиной и скрылся из города, ожидая, пока все утихнет. За молчание и недоведение жалобы до полиции нищенка взяла восемьдесят реалов.
7 сентября, получив известие о том, что можно вновь вернуться домой, Гарайо пошел обратно в Виторию, но по дороге встретил двадцатипятилетнюю служанку Марию Долорес Кортасар, которая шагала в том же направлении с корзиной еды. В пути он развлекал ее беседой; навстречу им попался один лишь почтальон. Когда Хуан убедился, что они остались совершенно одни, то внезапно столкнул девушку с дороги, стащил с нее шарф, туго обмотал вокруг шеи и потребовал интимной близости. Когда служанка начала сопротивляться, Гарайо стал угрожать ножом, но девушка не прекратила попыток вырваться. Тогда он несколько раз ударил ее ножом в грудь, а после изнасиловал. Думая, что девушка еще жива, Хуан нанес ей смертельный удар в живот. Тело девушки и корзину Гарайо спрятал, но вместо того, чтобы вернуться в Виторию, сбежал в горы.
В этот момент Хуан начинает выказывать признаки того самого острого и саморазрушительного неумеренного возбуждения, что случается с некоторыми серийными убийцами. Самым драматичным примером такого срыва можно назвать историю Теда Банди. Он сбежал с суда в Колорадо, где привлекался за целый ряд хладнокровных и расчетливых убийств женщин, уехал во Флориду, то есть пересек практически всю страну, и там пустился во все тяжкие. В Таллахасси Банди ночью проскользнул в общежитие сестринства «Хи-Омега» и за пятнадцать неистовых минут изнасиловал, избил, искусал, изгрыз, задушил, убил и изуродовал двух студенток, а еще двух так покалечил, что они едва выжили после нанесенных травм. Тед сразу же направился прочь из города, но через восемь кварталов наткнулся на пятую жертву и сильно ее ранил. Спасаясь от внимания прессы и народного гнева, вызванного убийствами в «Хи-Омеге», в безумном порыве Банди угнал машину и направился в Лейк-Сити, где похитил двенадцатилетнюю девочку прямо из средней школы, где она выполняла поручение учителя. Ее Тед изнасиловал и убил, после чего бросил тело в свинарнике в тридцати пяти милях от города. Столь громкие и свирепые убийства привели к тому, что через несколько дней Банди был задержан. Такого рода дезинтеграция личности может произойти, когда серийный убийца начинает критически оценивать свое безумие либо чувствует разочарование и депрессию оттого, что реальные убийства не дотягивают до фантазий. Можно назвать это состояние своеобразным профессиональным выгоранием. В такой момент кто-то сдается полиции, некоторые накладывают на себя руки, другие «уходят в отставку» и больше не совершают преступлений, а иные переходят в неистовый режим камикадзе.
Как и Банди, Гарайо не находил себе места, не решаясь спускаться с гор обратно в Виторию. В ту ночь он спал под мостом. Утром Хуан пришел в город, позавтракал в трактире, а потом вновь скрылся в сельской местности. На вершине соседнего холма он встретил пятидесятидвухлетнюю крестьянку Мануэлу Аудикану, возвращавшуюся с рынка с корзиной провизии. Гарайо заговорил с ней, сказав, что ищет пропавшую лошадь. Когда внезапно начался дождь, они оба укрылись под деревом, где Хуан и начал приставать к женщине. Когда она попыталась убежать, Гарайо силой удержал крестьянку на месте и стал душить ее собственным передником, пока женщина не потеряла сознание. Хуан снял с нее одежду и попытался изнасиловать, но не смог завершить акт. В ярости Гарайо ударил женщину ножом в сердце, вскрыл ей живот и вытащил наружу кишки и почки. После этого он вытер руки о платье жертвы, прикрыл труп ее одеждой и съел еду из корзины. Вторую ночь Хуан тоже провел под мостом. Утром Гарайо умылся, бросил оружие в реку и направился домой, в Виторию. Не успел он вернуться, как пришла весть, что в то же утро в соседней деревне были найдены две мертвые женщины. Дома Хуан переоделся и вновь сбежал.
Власти больше не могли закрывать глаза на случившееся. Местный магистрат начал расследование, отправив жандармов на поиски свидетелей и вещественных доказательств. Тот самый почтовый работник описал мужчину, которого видел на дороге с жертвой, – так у полицейских появилась зацепка по делу об августовском нападении на нищенку, и они быстро сообразили, что преступление совершил тот же самый мужчина, что отсидел в тюрьме два месяца за нападение на мельничиху. На арест Хуана Диаса де Гарайо был выписан ордер, и спустя две недели его задержали. Допрос длился двенадцать дней, и сначала Хуан отрицал все обвинения, но потом полиция обратилась к его религиозному благочестию и убедила подозреваемого, что признание принесет божественное прощение. В конце концов Гарайо признался в совершении преступлений и предоставил подробные описания каждого из шести убийств и четырех покушений. Насколько известно, судебного процесса не проводилось, поскольку Хуан сам признал себя виновным. 11 ноября за два последних убийства его приговорили к смертной казни.
Гарайо обжаловал свой приговор на основании невменяемости. Психиатры, выступающие на стороне защиты, утверждали, что Гарайо «слабоумен» и совершал преступления под влиянием «приступов безумия» или «перемежающейся мономании, чередующейся с длительными периодами просвета». Психиатры же стороны обвинения считали, что Хуан в здравом уме и осознает свои действия, а потому является вменяемым с юридической точки зрения. Его апелляцию отклонили, и 11 мая 1881 года Гарайо казнили при помощи гарроты.
До ареста Хуана ходили толки, что убийства были делом рук «сакамантекас», которые убивают женщин и детей, вытапливают из них жир и потом варят из него мыло. Гарайо говорил, что ему известно об этой истории, и поэтому он выпотрошил свою последнюю жертву: расчетливо пытался отвести подозрения от себя, скрыть настоящие мотивы убийств и свои сексуальные импульсы, а также подстегнуть слухи. Но гораздо более вероятно, что Хуан попросто не мог сдерживать возрастающую жестокость.
Многих серийных убийц называли в Испании «сакамантекас», но именно Гарайо сам стал «сакамантекас».
Все эти случаи во Франции, Германии, Италии и Испании произошли до 1888 года, года появления Джека Потрошителя, но некоторые имеют схожую психопатологию и отличительные особенности. В следующей главе мы увидим, как по такой же схеме развивалась картина серийных убийств в предшествующую Джеку Потрошителю эпоху в США.