Убил маленькую девочку. Было чудесно.
Запись в дневнике Фредерика Бейкера, убийцы детей, 1867 г.
Бейкер не сумасшедший. Он просто чудовище.
Мы плавно переходим к 1888 году и рассмотрению дела Джека Потрошителя. Но перед этим нужно рассказать еще кое о чем. Удивительно, что, несмотря на большое количество серийных убийц в Великобритании в XX веке, до появления Джека Потрошителя там, в отличие от Германии, Франции, Италии, Испании и США, перечисленных в предыдущей главе, не было сексуальных серийных убийц. Легендарный лондонец Суини Тодд, «Демон-парикмахер с Флит-стрит», который перерезáл опасной бритвой глотки своим клиентам и отправлял их тела с кресла по желобу прямо в подвал парикмахерской, – не более чем миф. А еще персонаж мюзикла{297}. Другим очевидным мифом, пусть и без сценического воплощения, можно назвать Соуни Бина, главу клана каннибалов, который якобы убил в Шотландии около тысячи человек, а их тела солил на зиму{298} Соуни Бин – это не более чем ужастик XVI века, тогдашний аналог фильмов «У холмов есть глаза» или «Техасская резня бензопилой». Историю о нем распространяли англичане во время военных походов на Шотландию. Реальных убийц, конечно, тоже хватало, и в качестве примера можно назвать Уильяма Бёрка и Уильяма Хэра, в 1828 совершивших по меньшей мере шестнадцать убийств в городе Эдинбурге, но делали они это исключительно в целях наживы: трупы сбывались медицинским институтам.
Было много серийных убийц-женщин, которые травили ядом или душили своих мужей, любовников, детей, братьев и сестер, родителей, знакомых или незнакомцев всех возрастов по самым разным мотивам: психопатологическим, материальным, ради удовольствия или самого факта убийства. Такие случаи происходили настолько часто, что британский парламент в 1850-х обсуждал введение закона, запрещающего продажу мышьяка женщинам{299}. Из трехсот сорока двух обвинений в убийстве путем отравления в Англии в период с 1750 по 1914 год двести десять (шестьдесят два процента от общего числа) были предъявлены женщинам{300}.
Но свидетельств о серийных убийцах, «оборотнях» или «вампирах», как во Франции, Германии, Италии, Испании и США, судя по всему, нет. Ближе всего к истории Джека Потрошителя стоят несколько случаев, которые, так сказать, подготовили для нее почву, подобно тому, как дело серийного некрофила-«вампира» Бертрана (хоть он и не был убийцей) подготовило судебную сцену континентальной Европы для того, чтобы на нее впоследствие вышли настоящие серийные маньяки.
«Лондонский монстр», 1790 г.
Вот что пишет о мужчине по прозвищу Монстр, который нападал на женщин в Лондоне, литературовед Барбара Бенедикт: «Несмотря на то, что он выглядел „нормально“ и, следовательно, не попадал ни в одну из тератологических категорий [тератология – наука об изучении аномалий физического развития], действовал преступник согласно традиционным культурным представлениям о монстрах, сочетая в себе человечность с бесчеловечностью. Своими кровавыми злодеяниями он вновь вызвал к жизни позабытые представления о чудовищности, основанные на чувственно-постижимых элементах, образы химер, человеческих уродцев, великанов и демонов из мифов и „популярной науки“. Он нарушил самим своим существованием законы языка, рассудка, телесности и пространственности»{301}.
Кажется, что Бенедикт говорит о Джеке Потрошителе, но на самом деле речь идет совсем о другом человеке. Случай этот произошел почти за сто лет до появления Джека, когда во Франции закончился старый порядок с его модой на пышные парики и платья а-ля «посмотри, какой зад» и все наследие прошлого было задушено революцией. В течение двух лет, с 1788 по 1790 год, начинающий серийный «оборотень» преследовал в Лондоне красиво одетых женщин. Пока они возились с ключами у входной двери дома, преступник подкрадывался к ним или внезапно набрасывался сзади, прижимался головой к плечу, бормотал на ухо непристойности, а потом жестоко колол и резал ножом их ягодицы прямо через шелковые платья.
Позже прокурор по этому делу скажет, что власти Лондона были в высшей степени потрясены и сбиты с толку происходящим: «Почти в каждом преступлении мы можем проследить мотив его совершения, но не в этот раз. Что же могло побудить подсудимого к таким варварским и жестоким бесчинствам? У него не было мотива склонить к чему-либо, не было жажды мести, требующей удовлетворения; он надругался над самым красивым, что есть у прекрасного пола»{302}.
И действительно. Эротический парафилийный парциализм к ягодицам смешался у преступника с формирующимся садистским и разрушительным фетишем на шелковые платья дам высшего класса. Что-то подобное было у Бихеля и Дюмойяра, с которыми мы познакомились в седьмой главе.
О нападениях именно этого преступника заявило более пятидесяти женщин. Некоторых он ударил кулаком по затылку, кого-то лишь оскорбил словами, а части женщин повезло избежать ранений: из-за моды на многочисленные пышные нижние юбки, корсеты и широкие панталоны нож застревал в одежде и просто не доходил до тела. Но не все жертвы оказались столь удачливы.
Две сестры возвращались с бала в честь дня рождения королевы. Когда они подошли к входной двери своего лондонского особняка, преступник подбежал к ним и, зажав одну девушку между перилами и дверью, начал бормотать непристойности, а потом вонзил в нее нож прямо через вечернее платье. Лечащий врач заявил, что рана от нижней части спины до ягодиц была почти двадцать три сантиметра в длину, а ее глубина в определенных местах доходила до десяти сантиметров. Если бы не корсет, изменивший траекторию удара, то нож бы вошел в брюшную полость{303}. Преступнику потребовалось усилие, чтобы вытащить холодное оружие, и, по словам очевидцев, в некоторых случаях мужчина становился на одно колено, чтобы протолкнуть лезвие глубже. Нападения были яростными, свирепыми и могли привести к летальному исходу.
Эти необычные и необъяснимые события потрясли и встревожили Лондон точно так же, как будет сто лет спустя с Джеком Потрошителем. Газеты и журналы подняли шумиху. За поимку монстра было предложено вознаграждение в сто фунтов (5600 фунтов, или 8000 долларов по современному курсу).
Нападения участились. Теперь к женщинам на улице подходил мужчина с маленьким букетом искусственных цветов и предлагал его понюхать. В букете был спрятан острый предмет, и, когда дама к нему наклонялась, преступник резал ей лицо.
В июне 1790 года одной из жертв и ее спутникам показалось, что они узнали нападавшего. Его задержали, доставили свидетелям, которые опознали злоумышленника, и арестовали. Им оказался тридцатипятилетний уроженец Уэльса по имени Ренвик (Ринвик) Уильямс. Вопреки всем ожиданиям, Ренвик выглядел вовсе не безобразным свирепым чудовищем, а вполне симпатичным джентльменом, пользовавшимся популярностью у женщин (как Тед Банди в свое время). На суде некоторые девушки, выступающие в качестве свидетельниц, говорили о его добропорядочности и мягком характере. Ренвик работал подмастерьем на изготовлении искусственных цветов у французского мастера декоративной флористики и обладал андрогинной и миловидной, типично британской внешностью – нам бы он напомнил Мика Джаггера. Родился он в семье зажиточного уэльского фармацевта с Броад-стрит и был в юности таким грациозным, что великий итальянский танцмейстер Джованни Андреа Баттиста Галлини (сэр Джон Галлини) взял его учеником в свою школу. Также Уильямс имел талант к музыке и был второй скрипкой на концертах в Вестминстерском аббатстве и лондонском театре «Пантеон»{304}.
Но в прошлом Ренвика имелись и темные моменты. Галлини обвинил его в краже часов и уволил из балетной труппы. Уильямс нашел работу клерком у адвоката, баллотирующегося в парламент, но потом потерял ее по не зависящим от него причинам. Когда у Ренвика начались трудности с деньгами, он устроился к мастеру по изготовлению искусственных цветов. Тонкие пальцы скрипача творили так умело, что его быстро повысили до подмастерья. Но по неизвестным причинам незадолго до ареста Уильямс потерял и эту работу. Поступали жалобы, что он чрезмерно одержим противоположным полом.
Когда Ренвика задержали, никто не понимал, в чем конкретно его обвинять. Сторона обвинения заявляла о «преступлении, столь новом в летописи человечества, деянии, столь необъяснимом и противоестественном, что его следовало бы считать невозможным из уважения к человеческой природе». Судья по этому делу жаловался: «Законодатели никак не ожидали, что кто-то совершит преступления столь дьявольского характера, жесточайше нападет на подданных Его Величества с одной лишь целью – ранить, без какой-либо провокации со стороны пострадавших».
Пресса и толпы, собравшиеся у тюрьмы, громогласно призывали повесить монстра, но, согласно уголовному кодексу того времени, нападение, даже с намерением убить, считалось лишь правонарушением. Однако общественность, которую держали в страхе целых два года, требовала для преступника сурового наказания.
Суд вынудили найти подходящий для этого состав преступления, чтобы предъявить Ренвику Уильямсу обвинение. Поначалу они обратились к Акту Ковентри, согласно которому подстерегать человека с целью покалечить или изуродовать считалось тяжким преступлением. Однако тому, что «Монстр» поджидал своих жертв, не было никаких доказательств. «Черный акт» парламента провозглашал преступлением ношение оружия в маске либо иным образом скрывая лицо, но Уильямс, очевидно, особо не скрывался. Наконец, обвинение обнаружило акт от 1721 года с неясными формулировками, который был принят парламентом, когда английские ткачи в знак протеста против ввоза ткани из Индии резали одежду из импортной ткани на всех, кого в ней видели. Данный закон квалифицировал в качестве уголовного деяния «нападение на любое лицо на общественных улицах с намерением порвать, испортить, порезать, сжечь или изуродовать ткань или одежду такого лица при условии, что это деяние совершается во исполнение такого намерения», наказуемого ссылкой на каторгу (обычно в Австралию) на семь лет.
Уильямсу вменили обвинение согласно Акту и признали виновным, но его адвокаты подали апелляцию, и ее удовлетворили: вышестоящий суд отменил обвинительный приговор, постановив, что он не относится к делу. По мнению Верховного суда, порча одежды происходила в результате нападения, а не была изначально целью преступления Уильямса. Суд признал его виновным по трем пунктам обвинения в совершении правонарушения и приговорил к шести годам тюремного заключения – по два года за каждое нападение.
Честно говоря, если почитать стенограмму судебного процесса, то мало что указывает на Ренвика как на преступника, совершившего эти нападения, не считая показаний нескольких добропорядочных дам, которые настаивали на том, что его узнали, – а надо сказать, что не все жертвы идентифицировали Ренвика как нападавшего. Коллеги Уильямса на фабрике по производству искусственных цветов сказали, что в ночь нападения он работал с ними, но эти свидетели находились по своему социальному положению куда ниже жертв-аристократок и, что еще хуже, были иностранцами – французами, бежавшими от революции, которые даже показания давали с помощью переводчика. Их слова пропустили мимо ушей.
Несмотря на то, что у Ренвика не было обнаружено орудия преступления, никто ни разу не видел его с ножом и не существовало никаких свидетельств о его нападениях на женщин, его осудили и приговорили к шести годам лишения свободы. Все это время он отстаивал свою невиновность. После освобождения Уильямс женился, у него родился ребенок, и на этом история закончилась.
Вопрос не в том, совершил ли Ренвик эти преступления; так или иначе, кто-то это делал, а после его ареста нападения почти полностью прекратились. Пока Уильямс находился в тюрьме в ожидании суда, сообщалось о нескольких аналогичных нападениях. Но атмосфера страха, поддерживаемая газетами, продажи которых после освещения новостей по делу существенно выросли, подготовила почву для того безумия, которым вдохновлялся Джек Потрошитель. После этого дела сформировался образ серийного монстра-преследователя, местного жителя, живущего по соседству.
Говоря словами Барбары Бенедикт: «Однако настоящая его угроза, похоже, таилась за пределами зримого, внутри тела. Тератология локализует чудовищность в области телесного, этот же «монстр» явил собой в равной степени традиционную метафорическую чудовищность, выраженную в его антиобщественных поступках; впрочем, его чудовищная сущность также указывала на наличие некоей внутренней, частной онтологии вне пределов влияния социальной среды. Несмотря на свою дурную славу, он оставался невидимым хранителем тайных страхов человечества – особенно мужской половины, поскольку его преступления считались сексуальными»{305}.
В последующие десятилетия эти «невидимые хранители тайных страхов человечества» появлялись во Франции и Германии и устраивали схожие серии парафилийных и фетишистских нападений. Власти все меньше удивлялись преступлениям подобного характера. В 1819 году в Париже на женщин на улице нападали и резали им бедра и ягодицы лица, названные пикёрами (piqueurs, от французского piquer «колоть»).
Термин «пикеризм» используется до сих пор для обозначения одного из видов парафилии, связанного с вонзанием в тело острых предметов или нанесением порезов в качестве заменителя секса. Чаще всего преступник режет грудь, ягодицы, гениталии или торс, наслаждаясь процессом проникновения, запахом и видом крови и выпущенных наружу внутренних органов брюшной полости.
Примерно в это время в немецком городе Аугсбург орудовал Mädchenschneider («Женорез»), который время от времени нападал на молодых женщин, колол и резал их ягодицы, руки и ноги. Эпоха его террора длилась восемнадцать лет, пострадало более пятидесяти жертв, пока внезапно не арестовали богатого тридцатипятилетнего торговца винами Карла Бартля. Дома у него полиция обнаружила внушительную коллекцию холодного оружия. Бартль признался, что испытывает к женщинам отвращение и неприязнь, а также заявил, что с девятнадцати лет ощущает оргазм при виде крови. Его приговорили к шести годам лишения свободы{306}.
В 1828 и 1829 гг. в окрестностях городов Боцена[24] и Инсбрука (Австрия) нескольким женщинам были нанесены колотые раны небольшим перочинным ножом. При аресте преступник признался в сексуальной зависимости от нанесения женщинам ножевых ранений, которая усиливалась при виде сочащейся из порезов крови. В Лейпциге аналогичные нападения происходили в 1860-х. В 1880 году в Бремене двадцатидевятилетнему Теофилу Мари, парикмахеру, ранее привлекавшемуся за совершение сексуальных преступлений против девушек и женщин, было предъявлено обвинение в нападении на тридцать пять женщин на улице и нанесении им ножевых ударов в область груди. Ранее Теофил совершил серию преступлений в Страсбурге, но переехал, когда полиция усилила меры по розыску преступника.
Если сопоставить эти преступления и деяния серийных убийц с фетишем на одежду, появившихся после охоты на ведьм, вроде Бихеля и Дюмойяра из седьмой главы, мы увидим, как в западном обществе поднимается буря женоненавистнических «миметических принуждений», из которой потом появится Джек Потрошитель.
Монстры и убийства в Британии
Следующим серийным «монстром», вызвавшим общественную панику в Англии, был Монстр из Хакни – насильник над школьницами и детьми из Хакни, пригорода Лондона. 27 апреля 1805 года Уильяма Купера признали виновным в совершении «различных актов бесчестья» в отношении женщин и приговорили к двум годам заключения в исправительном доме{307}.
7 и 19 декабря 1811 года в лондонском Ист-Энде произошли так называемые «Убийства на Рэтклиффской дороге». В ходе первого нападения муж, жена, их четырнадцатинедельный сын, подмастерье и служанка были забиты до смерти поздно ночью в квартире над их магазином тканей и чулочных изделий. 19 декабря убийца совершил еще одно преступление, на этот раз убив владельцев паба – мужа и жену – и их слугу после того, как они закрыли заведение и легли спать. Бессмысленные ночные убийства ужаснули жителей Лондона. В качестве подозреваемого был арестован Джон Уильямс – моряк, проживающий по соседству, но еще до судебного процесса и вынесения приговора он совершил самоубийство в тюремной камере.
В XIX веке Лондон наводнили нераскрытые убийства проституток и обычных женщин в их домах и на работе, хотя друг с другом они никак связаны не были. Некоторые из убийств демонстрировали проявления патологии, но никаких убедительных доказательств тому, что это серийные преступления и совершили их предшественники Джека Потрошителя, не нашлось.
Самым известным случаем, поразившим воображение публики, стало убийство Элизы Гримвуд, совершенное 26 мая 1838 года. Двадцатипятилетнюю проститутку, прозванную Графиней из-за красоты и статности, в последний раз видели в сопровождении хорошо одетого джентльмена-иностранца. Они направлялись к ней домой после прогулки по Вест-Энду, театральному району Лондона. На следующее утро девушку нашли на полу ее спальни. Она была одета, а кровать застелена. Элизе нанесли глубокую колотую рану на затылке, три колотые раны на груди и животе и перерезали горло от одного уха до другого{308}. Казалось, неизвестный попытался отрезать Гримвуд голову. В убийстве сначала подозревали ее сутенера, но позже он был оправдан.
Общественность и пресса подняли крик: «Кто убил Элизу Гримвуд?», и это нераскрытое убийство заняло с тех пор важное место в представлениях викторианского общества об опасностях и рисках, что таило в себе занятие проституцией. Описание предполагаемого убийцы Элизы, джентльмена по прозвищу Дон Вискерандос, одетого в вечерний костюм для театра и черный плащ, предопределило популярный образ Джека Потрошителя как джентльмена из высшего класса с комплексом доктора Джекила и мистера Хайда. Когда Чарльз Диккенс писал натуралистическую сцену убийства из «Оливера Твиста», в которой Билл Сайкс убивает проститутку Нэнси, он вдохновлялся делом об убийстве Элизы Гримвуд{309}.
Хоть власти и были озадачены нераскрытыми делами, одиночные убийства не вызывали особой паники, да и отвратительного расчленения, свойственного сексуальным убийствам «оборотней», тоже не наблюдалось. Поэтому чаще всего их квалифицировали как преступления на почве страсти.
Фредерик Бейкер. Элтон, Великобритания, 1867 г.
Первое в Великобритании Нового времени документально зафиксированное сексуальное патологическое садистское убийство с налетом извращенной ликантропии произошло в 1867 году в торговом городке Элтон (графство Хэмпшир) – маленьком пасторальном английском райском уголке, примерно в восьмидесяти километрах к юго-западу от уродливых и перенаселенных трущоб Лондона. Серийным убийством как таковым это назвать нельзя, но оно задало тон грядущим событиям.
24 августа стоял прекрасный солнечный субботний день. Восьмилетняя Фанни Адамс играла на свежем воздухе со своей семилетней сестрой Лиззи и восьмилетней же подругой Минни Уорнер. Девочки весело шагали к заросшему травой пригорку под названием Холлоу, расположенному в парке Флад-Медоуз у реки Уай, отделявшей центр маленького городка от окружавших его садов хмеля. Парк примыкал к улице Танхаус-лейн, на которой жили девочки, и они часто здесь играли.
Они весело резвились на лужайке, как вдруг к ним подошел двадцатидевятилетний Фредерик Бейкер, клерк городского адвоката. Будучи гладко выбрит, Бейкер выглядел моложе своего возраста и был весьма уважаемым и известным в городе джентльменом. Он двенадцать лет посещал литературный институт, работал учителем в воскресной школе, секретарем дискуссионного клуба и директором мелкого сберегательного банка. Возможно, девочки даже его узнали. По словам жителей, среди детей он снискал славу праздного гуляки и обычно раздавал им по полпенни, собирая вокруг себя мелкоту, слетавшуюся как голуби на хлеб{310}.
Согласно показаниям Минни, около двух часов дня Бейкер подошел к ним в парке и поинтересовался: «Ах, мои маленькие тюльпанчики, во что играете?» Фредерик дал двум девочкам по полпенни за то, чтобы те поиграли друг с другом в догонялки, потом дал всем трем еще по полпенни и пригласил их с собой в поле собирать ягоды. После этого он отправил Лиззи и Минни домой, тратить деньги, а Фанни взял на руки и сказал: «Пойдем со мной, и я дам тебе еще два пенса».
Фанни пыталась вырваться из объятий Бейкера и кричала, что дома ее ждет мама, но Бейкер все же унес девочку из парка в хмельной сад. Возможно, Фанни просто капризничала, а не испугалась по-настоящему. Ни Лиззи, ни Минни происходящее особо не встревожило: для них это, должно быть, выглядело как игра, к тому же очень немногие дети Викторианской эпохи осмелились бы ставить под сомнение действия старших, каковым, бесспорно, был молодой джентльмен мистер Бейкер.
Когда Лиззи и Минни вернулись домой, они ничего не сказали своим матерям о том, что Фанни с ними нет. Только после четырех часов вечера, когда Фанни так и не вернулась, Лиззи рассказала матери о молодом человеке, который дал им полпенни и унес девочку. Женщина принялась лихорадочно искать дочь. Телефонов тогда не было. В городке, который вместе с рекой, мостами, парками и хмельниками местных пивоварен занимал территорию всего-то двадцати кварталов, где жило около четырех тысяч человек, а вся информация передавалась из уст в уста, поднялся шум и крик.
Около пяти часов вечера к матери Фанни и девочке Минни присоединилась женщина, которая в тот же день видела неподалеку от хмельников, как Бейкер идет в одиночестве по направлению к городу, хотя и не знала его имени. Внезапно они заметили молодого человека, идущего в том же направлении, от садов хмеля в сторону города. Минни и женщина его узнали.
Они накинулись на него с одним-единственным вопросом: что он сделал с ребенком, которого забрал.
Бейкер вежливо ответил, что оставил детей играть и никого с собой не уводил. Когда его спросили, давал ли он детям деньги, Фредерик согласно кивнул. Женщина спросила Минни, не тот ли это молодой джентльмен, который подарил им пенни.
Минни ответила:
– Да, он дал мне два пенни.
– Нет, – поправил Бейкер. – Три полпенса, а двум другим я дал по полпенни.
Но когда у Фредерика спросили, как его зовут, он внезапно потерял терпение и отрывисто бросил:
– Какое вам дело! Приходите в контору Клемента – там и узнаете.
Женщинам Бейкер сначала показался таким вежливым и невозмутимым, что, когда мужчина нагрубил в ответ на последний вопрос, они тут же извинились за неуважительные слова. Затем они продолжили поиски, а Бейкер направился к городу.
Позже были найдены свидетели, которые видели в парке Фредерика с девочками, а также те, кто встречал его позже в одиночестве. Другой свидетель видел, как он умывался в реке. Никто не заметил в его поведении ничего необычного, за исключением одного свидетеля, который заявил, что Бейкер, как ему показалось, пытался не попасться ему навстречу.
В тот день Фредерик все утро просидел на своем месте в адвокатской конторе, но около одиннадцати утра вышел выпить. Потом он вернулся, проработал еще около часа и ушел в полдень на обед. Около половины четвертого вечера Бейкер ненадолго вернулся в офис, но затем снова ушел и появился на работе лишь после шести вечера. Его коллеги, такие же клерки, заметили, что Фредерик пьет с самого утра, хотя для него это в целом было обычным делом. После обеда Бейкер был взволнован и оживлен, но именно так он всегда себя и вел пьяным. Фредерик проработал в кабинете до семи часов вечера, а затем вместе с коллегами отправился пропустить по кружке пива в местный паб.
Согласно свидетельским показаниям, Бейкер быстро осушил пинту, а потом рассказал, что какая-то женщина считает его виноватым в исчезновении ребенка, но он ответил ей, что лишь дал девочке полпенса, а кроме этого ничего не знает. Фредерик также сказал: «Если ребенка убьют или что-нибудь еще с ним сделают, – полагаю, в содеянном обвинят меня».
Затем Бейкер сообщил, что в понедельник, скорее всего, уедет из города, и спросил свидетеля, не хочет ли тот отправиться с ним. Когда свидетель поинтересовался, кем он собирается работать в соседнем городе, Бейкер ответил, что может попробовать себя в роли мясника.
В тот же вечер, в восемь тридцать, человек из поисковой группы, прочесывающий хмельники, заметил светлый локон девочки. Он начал приглядываться, а потом не смог поверить своим глазам: прямо перед ним была насаженная на шест детская голова. Так нашли Фанни Адамс.
В протоколе заседания есть небольшая запись со слов свидетеля, показывающая всю степень ужаса, который испытала поисковая группа: «Томас Гейтс засвидетельствовал, что нашел голову девочки в хмельнике. Она находилась на виду, ничем не прикрыта. Тело свидетель тоже нашел, примерно в семнадцати метрах от головы. По его замечаниям, тело разрезали и выпотрошили.
Чарльз Уайт подтвердил вышеизложенное утверждение и заявил, что недалеко от того места, где лежали останки, он также нашел висящую на изгороди шляпку девочки.
Согласно показаниям столяра Гарри Аллена, в поле рядом с хмельником он нашел сердце и руку. Они лежали под изгородью, прикрытые наломанными ветками. Также свидетель обнаружил легкие.
Томас Суэйн, сапожник, нашел в клеверном поле на противоположной стороне луга левую ногу.
Джозеф Уотерс, полицейский констебль, нашел глаз на дне реки Уэй, возле моста, над Бруд-фладом со стороны Элтона. Второй глаз нашел констебль полиции Мастермен в той же реке.
Уильям Генри Уокер, художник, живущий в Элтоне, нашел камень, испачканный кровью, с остатками волос на нем и небольшим кусочком плоти».
Врач, проводивший вскрытие, сообщил: «На черепе обнаружена трещина. Я заметил также следы от ушибов и два синяка: один с правой стороны головы, другой – с левой. Правое ухо отрезано. От середины лба над переносицей идет порез вплоть до нижней челюсти, повреждены все мышцы и сосуды этой области. Причиной смерти стали раны на голове. Оба глаза вырезаны. На левой стороне лица порез идет от виска, чуть выше уха и до края нижней челюсти. У ребенка обнаружена проникающая рана на щеке прямо сквозь сосуды и мышцы, идущая до угла рта. На грудной клетке обнаружено три пореза: самый длинный семь сантиметров, поменьше пять и самый маленький два с половиной сантиметра. В подмышечной впадине обнаружен порез мышечных волокон. Предплечье отрезано в области локтевого сустава. Левая нога почти отрезана в области тазобедренного сустава. На ее передней части виден глубокий порез на бедре, затронувший мышцы и сосуды. Левая нога отрезана в области голеностопного сустава. Глубокое рассечение на грудной клетке сбоку справа: нож вошел между четвертым и пятым ребром. Порез под мышкой с правой стороны, не затронувший мышцы. Правая нога оторвана от туловища там, где крестец соединяется с тазовыми костями. Все содержимое таза и грудной клетки полностью удалено. Я нашел пять порезов в печени и три в легких; сердце вырезано и отделено от крупных сосудов, то же самое с селезенкой, грудь отрезана и отсутствует. Также мной обнаружен вывих позвоночника между позвонками грудного и поясничного сегментов. Причинные места отсутствуют. Их так и не нашли».
Бейкер все еще пил со своими коллегами-приятелями в пабе, как туда начали заходить люди, вернувшиеся с поисков, с новостями об убийстве. Они говорили, что Бейкера ищут. Один сельчанин подошел к Фредерику и сказал прямо: «Говорят, вы убили девочку и отрезали ей голову. Вас ищет полиция». Получив совет спуститься вниз и сдаться органам власти, Бейкер ответил: если полиция хочет с ним поговорить, то сама его найдет. Так и вышло.
Когда Фредерика взяли под стражу, он настаивал на своей невиновности и заявил, что готов пойти с ними куда угодно. У него обнаружили и конфисковали нож. Он признал, что давал детям полпенни, и сказал, что часто делал так по привычке, когда отправлялся на прогулку. Полицейские заметили, что брюки и носки Бейкера насквозь мокрые, на что он ответил, что часто ходит по сырым местам, когда гуляет по округе. Но Фредерик не смог объяснить, откуда у него на брюках и манжетах рубашки засохшая кровь. В то время судебная медицина все еще не могла отличить высохшую человеческую кровь от животной.
Тем временем полиция обыскала его рабочий стол и нашла дневник. В нем была свежая запись от 24 августа 1867 года: «Убил маленькую девочку. Было чудесно».
Адвокат Бейкера, мистер Картер, позже утверждал, что Фредерик намеревался написать: «[Кто-то] убил маленькую девочку. [Сегодня] было чудесно», имея в виду погоду. Он также говорил следующее: «В Королевском пруду утонул ребенок» – это другая запись. Возможно, она могла звучать так: «Утопил маленького ребенка в Королевском пруду»… Слово „чудесно“ встречается в дневнике сто шестьдесят два раза в совокупности за семьдесят четыре дня, но если взглянуть на январь, февраль и март, то там это слово совсем отсутствует».
Картер утверждал, что Бейкер сумасшедший: сама природа преступления указывала на безумие того, кто его совершил. Защита вызвала свидетелей, чтобы они дали показания о психическом здоровье Фредерика и рассказали о его семье. Бейкер вырос в соседнем городе под названием Гилфорд. Его семья и знакомые из Гилфорда рассказали, что в детстве он был болезненным и нервным, постоянно наблюдался у врача, а еще его мучили головные боли и частые носовые кровотечения. В школу Бейкер пошел, лишь когда ему исполнилось двенадцать лет. В шестнадцать слег с тифом.
Когда Бейкер начал работать в адвокатской конторе, то по возвращении домой часто жаловался, что его обязанности превышают умственные способности. В 1865 году он разошелся с девушкой, впал в уныние и заговорил о самоубийстве. Его племянник находился в психиатрической лечебнице. Отец Фредерика за четыре года до этого пережил сильный нервный срыв и лежал в больнице.
Друг детства Бейкера из Гилфорда описывал его так: «Он вел себя странно. Ходил с мрачным лицом. Мог внезапно прервать разговор и начать смеяться. Я знал, что они с девушкой помолвлены. Но потом он сказал, что помолвка расторгнута. После этого я видел, как он мчится по улице со скоростью восемь километров в час… Раньше Фредерик говорил, что сведет счеты с жизнью. И я ни разу не слышал, чтобы он угрожал кому-нибудь насилием, кроме себя самого».
Семейный врач засвидетельствовал, что отец Фредерика вел себя агрессивно: «Подсудимый был очень болезненным ребенком. И весьма чувствительным… Стоило заговорить с ним о чем угодно, как он краснел, а губы начинали подрагивать. Всего четыре года назад у его отца случился приступ острой мании. Он был жестоким. Его терзали галлюцинации. В день, когда мы впервые познакомились, он попытался ударить свою дочь кочергой, но ему не позволили. Также он пытался применить насилие и к другой женщине. За год или два до того, как он покинул Гилфорд, я заметил изменения в поведении заключенного. Я всегда считал его слабоумным, и эта черта усугублялась проявлениями безумия в семье.
Из очень слабого человека он превратился в самохвала. По виду Фредерика можно сказать, что меры он не знал. Мания убийства бывает двух видов. Человек может убить своего надзирателя, а может иметь сильное желание убить вообще кого угодно. Обе проистекают из болезней ума».
Подводя итог прошению признать подсудимого невменяемым, адвокат Бейкера сказал: «Все, кто слышал об этом деле или читал в газетах, говорили: „Должно быть, этот человек сумасшедший“. Видели ли они хоть один мотив, причину, хоть что-нибудь – намерение или злой умысел, – побудившее его совершить подобное деяние? Заметили ли они некоторые общие обстоятельства, которые обычно встречаются в девяносто девяти случаях убийств из ста? Было высказано предположение, что причиной совершения преступления послужило сексуальное желание (удовлетворенное или же нет), а само убийство нужно для сокрытия мелкого правонарушения… Чудовищное, немыслимое, невиданное изувечение и разбрасывание останков по всей округе имело мало чего общего с понятием „сокрытие“».
Присяжные считали иначе. 24 декабря 1867 года Бейкер был осужден за убийство и повешен. Эксперты в то время писали: «Слова „было чудесно“ из дневника этого ополоумевшего и развратного негодяя в полной мере раскрывают его натуру. Похотливость в сочетании с жестокостью – весьма вероятно, свойственные еще не пойманному убийце Элизы Гримвуд – может вызывать состояние ума, близкое к деменции – диагнозу, что мы столь щедро даруем; но хоть ум может быть болен и подвержен мономании, это не значит, что человек совсем безумен. Потворство своим исступленным желаниям и са́мой отвратительной похоти вполне сосуществует со способностью различать добро и зло.
То, что этот негодяй – убийца, доказывают улики, но мы отказываемся признать, что он сумасшедший. Это чудовище, что сперва удовлетворило свою плотскую похоть, а потом – и кровожадность. Его разум обладает такими же качествами, как у [Ренвика Уильямса], который в конце прошлого века бродил по улицам Лондона и нападал лишь на красиво одетых молодых леди, вонзая нож в одно и то же место ниже спины, – столь же гнусными, как у мерзавца, известного под именем Монстр из Хакни, орудовавшего пятьдесят лет назад в пригородных полях и лишавшего жизни школьниц и маленьких детей, как у французского вампира, того самого безжалостного солдата, что в 1848 году тайно рыскал по кладбищам Монмартр и Пер-Лашез и удовлетворял свой нечестивый аппетит трупами или, в конечном итоге, как у Соуни Бина, который не смог сожрать всех им убиенных в один присест, а потому солил их истерзанные части тела, чтобы употребить в пищу зимой. Бейкер не безумец. Он просто чудовище»{311}.
Из этого комментария ясно, что к тому времени пресса уже поместила убийство Фанни Адамс в контекст предыдущих патологических убийств и нападений. Некоторые из них относились к сексуальным серийным преступлениям, вроде тех, что совершал Лондонский монстр или Вампир с Монпарнаса. Болезненный характер этих преступлений не ускользнул от прессы.
Что касается восьмилетней жертвы, то имя Фанни Адамс закрепилось в военно-морском жаргоне. Недовольные своим пайком моряки называли так отвратительные консервы из баранины и шутили, что в них нарезали останки девочки{312}. За сто лет это прозвище превратилось в «сладкую Фанни А.», потом – в «сладкую Ф. А.», а впоследствие и вовсе сократилось лишь до «Ф. А.» – эвфемизма для английского выражения fuck all («ничего», «ни хрена»), используемого солдатами вооруженных сил Британского Содружества{313}.
Фредерику Бейкеру было двадцать девять лет – средний возраст, когда серийные убийцы начинают убивать. Единственная разница между ним и типичным серийным убийцей заключалась в том, что он успел совершить лишь одно преступление. Если бы его первое убийство произошло на улицах густонаселенного Лондона, заполненных обезличенными толпами, а не в маленьком городе, где его сразу же опознали, то с большой долей вероятности Бейкер продолжил бы убивать – совсем как Джек Потрошитель двадцать один год спустя.