1
Когда войско Олега, ослабленное продолжительными боями с уличами и их союзниками-хазарами, увязло в долгой войне, один из тиверских князей по имени Кареслав, вместе со своим младшим братом Раду собрав вокруг себя единомышленников, провозгласил себя независимым от захватчиков-русов и отказался платить дань Киеву. Недовольных хватало, и к взбунтовавшимся братьям вскоре присоединилось еще трое или четверо тиверских князьков со своими дружинами. Восставшие разгромили несколько оставленных русами застав и прекратили выплаты Киеву. Много смуты внесли поддержавшие братьев тиверские жрецы, не признававшие культ Перуна, а поклонявшиеся своим собственным божествам, запугав народ гневом своих деревянных лесных идолов. Различные волхвы и жрецы ходили по городищам и деревням, проклинали тех, кто покорился русам-захватчикам, и тем самым толкали свой народ на верную гибель, которой грозила им война с киевским войском.
Сравнительно молодой, ему не было еще и сорока, и честолюбивый князь Кареслав был храбр до безумия. Широкоплечий чернобровый красавец с пышными, слегка подернутыми сединой густыми усами, князь тиверцев был самим воплощением бесстрашия и отваги. Поговаривали, что по молодости он любил баловать на охоте, и одним из любимых его увлечений была охота на кабана, причем, ходил он на зверя в одиночку, вооружившись тяжеленной рогатиной и топором на длинном древке. Но, повзрослев и возмужав, князь отбросил эти молодецкие забавы и сменил рогатину на боевое копье, а топор заменил добрым мечом. Он часто воевал с соседями и приобрел репутацию отменного воина и мудрого предводителя и вождя. Неудивительно, что его соплеменники поверили ему и вручили в его руки свои жизни. Наученный предыдущим опытом войны, Кареслав избегал открытых стычек с русами и прибегал к партизанской тактике. Он нападал внезапно из засад и именно этим наносил противнику максимальный урон. Но, в отличии от Илария, возглавлявшего бесстрашные отряды уличей, у храброго вождя тиверцев не было такого опыта ведения войны, как у опытного византийского кентарха, побывавшего в сотнях битв и сражений, ведь он до этого воевал только с такими же, как он сам, славянами — земледельцами и охотниками. Не было у Кареслава и могучей и неуловимой хазарской конницы, а главное, не было такого человека, как Глоба, способного дать бесценные сведения о противнике. Поэтому судьба восставших изначально была обречена.
Русы действовали решительно и жестко. Восстание, поднятое тиверскими князьями, захлебнулось в крови. Киевский князь, когда было нужно, был очень тверд и даже жесток. Варяжская дружина прошлась по землям восставших славян, сея на своем пути ужас и разорение. Те, кто поклялся в верности князю и предал его, должны были ответить за свои поступки, и они отвечали своей кровью и кровью своих близких. Правда, Олег не велел своим воинам без нужды трогать жрецов, опасаясь, что их кровь и гнев восхваляемых ими богов вызовут у покоряемых народов такую обиду, что на войну поднимутся все тиверцы без исключения. Эти действия русов не могли не принести долгожданного результата. Многие вожди племен понимали, что лучше отбросить гордыню и отдать в качестве дани часть своих богатств, чем потерять все. За время правления киевского князя прекратились усобицы и войны между удельными князьками за власть, тиверцы жили в мире и не боялись за свою жизнь и добро, а после того как Кареслав решил освободиться от ига «ненавистных», как он говорил, русов, кровь в тиверских землях полилась рекой. К тому же многие тиверцы, как и большинство славянских народов, считали большим злом нарушение данного киевскому князю слова и считали восстание бесчестным делом.
Несколько долгих лет заняла эта новая война, и сейчас все шло к долгожданному финалу. Основные силы восставших были разбиты, большинство родов принесли новые клятвы-роты на верность Киеву, и только несколько небольших отрядов тиверских воинов укрылись в труднопроходимых лесах и не сдались на волю победителя.
— Клятва, даже та, что дана врагу, священна и незыблема, — говорили многие вожди из числа тех, кто не поддержал Кареслава в его войне с русами. — Мы принесли киевскому князю роту на верность, поклялись нашими богами и нашим оружием, что будем ему верны, так можно ли было слово данное рушить? Олег слово свое держит, землями нашими правит, врагов со стороны не пускает, усобицы прекратил.
Эти слова говорили Кареславу прибывшие в его лагерь гонцы из соседних родов.
— Довольно кровь славянскую понапрасну лить, земли не паханы, села огнем сожжены. Уймись, князь, не гневи богов, не губи народ, покорись.
Наконец, вняв мольбам своих соплеменников и поняв, что борьба его проиграна, Кареслав сдался на волю победителя. Он прибыл в лагерь русов и торжественно принес клятву Олегу на своем мече. Храбрый бунтовщик тут же был помилован и, казалось бы, на этом война должна была закончиться, но не тут-то было. Кареслав был храбр и мудр, но не таков был его брат Раду.
2
Радмир вел свою сотню по извилистой тропе, такой узкой и труднопроходимой, что дружинники шли один за другим, так как два воина просто не уместились бы на узенькой дорожке. Впереди шли пешие бойцы. За ними, ведя в поводу лошадей, пригибаясь и разводя руками свисавшие над головами ветви деревьев, следовали дружинники, составлявшие конницу русов. Сам Радмир следовал во главе отряда, время от времени останавливаясь, прислушиваясь, не подадут ли условный сигнал идущие далеко впереди отряда разведчики. В деревушке, которую предстояло отыскать, могли укрыться остатки тиверского войска, возглавляемого молодым князем Раду. Несмотря на то, что старший брат отказался от войны и присягнул на верность киевскому князю, молодой и горячий Раду продолжал свою безнадежно проигранную войну с поразительным упорством.
Молодой тиверский вожак был точной копией своего старшего брата, безумно смел и отважен, но мудрость и благоразумие, которые приобретает настоящий мужчина с опытом и с годами, еще не пришли к этому храбрецу. Он чем-то напоминал Бойкана, погибшего в битве с хазарами соплеменника самого Радмира. В одной из предыдущих схваток с восставшими тиверцами Радмир видел, как отчаянно и лихо сражался Раду, не покорившийся до сих пор ни киевскому князю, ни даже воле своего брата, который решил прекратить эту войну.
«Тогда побеждали нас, сейчас побеждаем мы, — подумал Радмир. — Тогда хазары били нас, сейчас мы бьем тиверцев и уличей. Побеждает сильнейший, всегда и везде. Неужели мы такие же, как и те хазары, погубившие всех моих родных и близких? Нет, теперь все иначе. Наша борьба на благо, мы не продаем пленных в рабство на невольничьих рынках, народы, которые покоряет наш князь, лишь платят дань за то, чтобы мирно трудиться и жить на своих землях, и плата та невелика. Только сильный князь с могучей дружиной способен прекратить усобицы, способен вершить правый суд над преступниками, расширять свои земли и вести народы к свету и славе. Мы, славяне, в отличие от степняков, восхваляем одних и тех же богов, говорим на одном и том же языке. Даже тиверцы понимают это, как понял покорившийся князь их Кареслав. Каждый из тех, кто желает, может вступить в войско князя и сражаться за его дело, а если нет желания сражаться, жить мирным трудом и не страшиться за свою жизнь. Каждый выбирает свой путь, наполненную добром и светом тропу Сварога и Мокоши, или полный опасности и битв путь сына Перуна».
Этот путь выбрал сам Радмир, славянин-радимич, выбрал, когда потерял всех своих близких. Теперь его близкие — это княжья дружина, где все такие же, как он, где за каждого он готов сложить свою голову и умереть. Этот путь, полный опасностей и битв, выбрал павший в бою с уличами Горик, близкий друг и товарищ Радмира, ставший ему вторым отцом; этот путь выбрали и все те, кто шел сейчас вместе с ним по труднопроходимой тропе, звеня железом, смахивая со лба соленые капли пота, не замечая укусов комаров и мошек и веря в свою удачу и славу…
Выскочивший навстречу из соседних кустов воин-разведчик прервал размышления своего командира.
— Есть деревня, сотник, отыскали, — появившийся перед Радмиром словно из-под земли Варун весь светился от радости. — Большая деревня, под сотню домов. Печи топятся, народец снует туда-сюда, не ждут нас, бабы орут да мясцо жарится, ух, будет нам сегодня потеха.
— Не о харчах да бабах думай, а о врагах наших, есть там вои аль нет? — грозно прикрикнул Радмир на своего старого товарища, с которым давно уж сражался плечом к плечу еще с самого начала похода по славянским землям. — Учуял, как мясцо да каша варятся, да о деле позабыл, позабыл, небось, зачем сюда пришли, кого ищем-то?
— Не забыл, сотник, не забыл, — ничуть не обидевшись на своего предводителя, продолжал, улыбаясь в усы, Варун. — Были б там вои, я б тебе сразу поведал о том, мирная деревенька, отдохнем, а то уж сил нет, как жрать да спать хочется, вторые сутки топаем, мочи нет.
Старый товарищ Варун, бывший под началом Радмира еще когда тот командовал десятком до смерти Горика, любил и уважал своего командира. Знал, что ворчит тот не со зла, а просто так, для важности. Шутка ли, князь ему — Радмиру — и людям его такое дело важное поручил: последних ворогов добыть, что покориться не желали, ни на что не глядя.
— Ну раз нет там врагов, пойдем глянем, что там за деревня, может, и вправду отдохнем да силушек наберемся, а там и снова в битву. Нельзя нам без победы к князю возвращаться, в этой войне уже давно пора конец отыскать, веди, гридь, показывай, чего отыскал, — и отряд двинулся вперед за своим командиром и по-прежнему ухмыляющимся во весь рот молодым варягом Варуном.
3
Народ сгоняли в центр села, слегка тыкая тупыми концами копий в спины. То там, то здесь какой-нибудь особо игривый дружинник шлепал визжащих и орущих баб и девок по упругим задам плоской стороной своего меча, чем вызывал приступы хохота у своих боевых товарищей. Но ни у самих жительниц поселения, ни у их соплеменников эти шутки смеха не вызывали. Люди тряслись от страха в ожидании решения своей участи.
— Давай, давай, толстозадая, шевелись, — гогоча, кашляя и сплевывая на землю поднятую толпой пыль прикрикивал кто-то из гридней, попутно поправляя съехавший набок шлем. — Пришли мы до вас, так извольте нашего слова слушаться.
Радмир с презрением смотрел на то, что происходило вокруг. Каждый раз, когда воины входили в захваченные поселения и издевались над жителями, он вспоминал хазарский набег, в эти минуты он отворачивался и терпел. Въехав в один из дворов верхом, он соскочил с коня и, отыскав брошенное кем-то впопыхах ведро, подошел к стоящему посреди двора колодцу. Набрав воды и убедившись, что конь не сильно распарен, поскольку почти все время шел пешком и без седока, Радмир поднес своему верному скакуну живительную влагу. Щелкун пил жадно, расплескивая воду, похрапывая и помахивая хвостом, словно дворовый пес. Напоив коня и привязав его к плетню, Радмир снял шлем и, зачерпнув из колодца следующее ведро воды, вылил его себе на голову. Холодная влага, пробравшись под кольчугу, стекала по всему телу до самых сапог. Только третье ведро он поднес ко рту, припал к нему и жадно начал пить.
Во двор вбежал перепачканный и запыленный дружинник, в котором Радмир узнал силача и увальня Деяна.
— Старейшины ихние, сотник. Дозволь привести и скажи, что с остальными делать, — круглолицый широкоплечий Деян преданно взглянул на своего вожака чуть прищуренными глазками. — Воев в поселении нет, мужики да бабы, да еще дети малые, что с ними делать-то?
По силе во всей сотне Радмира с кривичем Деяном мог соперничать разве что рус Боримир. Но не смотря на это почти все любили подшучивать и насмехаться над этим забавным и незлобным по натуре воином. Он без труда гнул руками стальные подковы и при желании, пожалуй, ударом кулака мог бы свалить двухгодовалого бычка. Но по натуре Деян был безобиден, на шутки, бывало, отвечал с запалом, но никогда ни на кого не обижался всерьез. Все смеялись над ним, а он смеялся со всеми, был любим за свой добрый нрав и беззлобную душу. Даже Радмир зачастую не прочь был пошутить над этим забавным воякой, но сейчас почему-то ему было не до смеха.
— Веди старейшин. Народ пока не трогать. И еще — хоть одна мышь из деревни уйдет, шкуры со всех спущу. Нельзя нам сегодня себя выдать, если враги рядом да узнают, что мы здесь, все труды наши напрасны будут. Ясно? — в голосе сотника прозвучали стальные нотки. Радмир знал, что Деян зачастую бывает нерасторопен и ленив, но если на него прикрикнуть и поглядеть грозным взглядом, то сделает все так, как надо, и не допустит ни одной промашки.
Беседы со старейшинами результатов не дали. Старцы молчали, молчали и другие жители деревни, только дворовые псы громко лаяли, пытаясь покусать непрошеных гостей. Но грозные русы-дружинники так напугали жителей поселения, что, похоже, их страх передался даже верным собакам, которые лаяли все тише и тише и наконец совсем умолкли и даже начали жалобно поскуливать, словно прося прощения у новоявленных гостей за свое прошлое злобное поведение.
Радмир погрузился в раздумья. Можно было прибегнуть к проверенным способам добывания сведений, но Радмир почему-то решил сегодня не прибегать к пыткам, он решил подождать. Он словно смотрел вперед, будто сама судьба и боги подсказывали ему, что делать дальше.
4
Он разрешил воинам отдых, запретив настрого насилие и погромы. Часовых назначил лично, отобрав самых стойких и серьезных воинов. Он вошел в избу, развалился на лежанке и закрыл глаза. Как же долго он не спал, как он устал! Готовый погрузиться в безоблачный покой, Радмир лежал, лежал долго. Сон не приходил. Ворочаясь с одного бока на другой, Радмир ругал себя за то, что пошел на поводу у своей совести. Нужно быть жестче, нужно было развести костры и при помощи каленого железа и пыток узнать то, для чего они пришли сюда, заставить этих людей страдать, корчиться от боли и на веки вечные ощутить, что люди, пришедшие к ним, не остановятся ни перед чем. Радмир встал с лежанки, служившей ему постелью. Он не надел кольчуги, не взял с собой ни шлема, ни щита. Он просто вышел во двор и пошел. Пошел, не зная куда, не зная зачем, словно сама судьба вела его куда-то вперед. Но меч он не забыл, выработанные рефлексы заставили его взять в руки то, чему он служил всей душой. Его оружие, словно часть его тела, всегда должно было быть при нем. Этому его учили его наставники, его учителя: варяг Хрипун, хазарин Мангкуш, нурман Торбьерн и, конечно же, его главный и любимый учитель, неоднократно спасавший ему жизнь, поведавший смысл самой этой жизни, подаривший первый настоящий меч — варяг Горик, верный слуга и воин князя Олега.
«Твоя душа унеслась в Ирей, как унесутся все наши души, души тех, кто посвятил себя делу ратному, тех, кого любит Перун, кто не знает страха и служит законам воинского братства», — думал Радмир.
Над головой было прозрачное, озаряемое звездами небо, и воздух врывался в грудь, вытесняя оттуда все сомнения, неуверенность и тоску. Радмир был прав. Нельзя поддаваться слабостям, нельзя вершить неправый суд, нельзя просто так убивать невинных людей. Он воин, а не убийца. Он найдет способ, как добиться своей цели, не прибегая к недостойным поступкам.
Крики и шум доносились откуда-то сбоку, и Радмир насторожился.
Где же охрана, ведь те, кого он отобрал следить за селением, не вызывали сомнения. Это были лучшие воины, отборная гридь княжьей малой дружины. Очередной вопль заставил Радмира выхватить меч.
— Женщина, — в этом не было сомнений. — Женщина и ребенок.
Услышав сменивший крики детский плач, воин бросился на звук, отбросив последние сомнения. Звуки доносились из небольшого сарая, стоявшего возле осевшего маленького домика, мимо которого в этот момент проходил замученный бессонницей сотник киевского князя. То, что он увидел внутри, ему приходилось видеть сотни раз в ходе многочисленных боевых походов, в которых ему удалось побывать. Война — это не прогулка, это борьба, кровь и смерть, война — это насилие, насилие победителя над побежденными.
В самом углу сарая копошились какие-то люди. Их было двое, мужчина и женщина. Приглядевшись, Радмир признал своего воина, варяга Боримира, который одной рукой рвал платье на беззащитной женщине, а другой пытался зажать ей рот. Хоть воины и получили приказ не насильничать и не грабить, для многих это означало лишь то, что жителей нельзя резать, жечь и разрушать их дома. Женщины, пища — все это законная добыча победителя. Громкий детский плач раздался откуда-то из-за наваленного и разбросанного по всему помещению сена. Ребенок кричал громко и пронзительно, но насильник продолжал свое дело, не обращая внимания на истошные вопли младенца.
— Оставь ее, или ты забыл мой приказ? — Радмир сказал это негромко, но голос его был твердым, как сталь его меча.
Только сейчас Боримир, увлеченный своей сладостной забавой, заметил в сарае постороннего. Он отшвырнул от себя женщину и вскочил на ноги. Оказавшись напротив Радмира, он хищно взглянул на него. Даже самые отважные воины не решались вступать в конфликт без видимой причины с этим невысоким, но до ужаса сильным и вспыльчивым русом.
— Убирайся отсюда, она — моя, или я быстро переломаю тебе все кости.
Боримир не выхватил засапожник, он не нуждался в оружии, так как был уверен в себе, а точнее, в своей медвежьей силе. Свет луны осветил лицо Радмира и только сейчас охотник до женских ласк признал в незваном посетителе сарая своего командира.
— Кому это ты тут собрался ломать кости? — голос сотника был по-прежнему тверд. — Я ведь приказал не трогать жителей.
Боримир зарычал от негодования и отчаяния. Окажись на месте Радмира любой другой воин, стычки было бы не избежать, но сейчас…
— Князь же приказал не жалеть мятежников, так почему же ты… — здоровяк умолк, не договорив.
В его голосе звучало отчаяние, он дышал тяжело, но это была не усталость. Возмущение и злость, злость на самого себя буквально душила Боримира, но он сдерживался, как мог.
— Я принес роту князю, я клялся и тебе, что ты — мой вождь, мой сотник, еще накануне этого ты был моим десятником, и я был верен тебе, — на мгновение Боримир умолк, чтобы собраться с мыслями. — Я не изменю своему слову, хоть я считаю, что сегодня ты не прав, нельзя лишать воина его законной добычи. Я ухожу, можешь забрать девку себе.
Подобрав лежащий поблизости меч, который он накануне бросил на землю, Боримир вышел из сарая и направился восвояси.
В эти минуты Радмир снова вспомнил Дубравное, его родное селение, сожженное хазарами, вспомнил старика Мураша, который спасся и рассказал, как погибли его родичи, вспомнил их обгорелые тела.
Шорох в углу сарая заставил его взглянуть на спасенные им жертвы. Буквально сразу после того как ей удалось высвободиться из рук своего обидчика, женщина бросилась к ребенку, схватила его и крепко прижала к груди. Сейчас она с ужасом взирала на своего спасителя и слегка всхлипывала. Согретый теплом женщины, ребенок умолк. Только сейчас Радмир заметил, как она красива. Несмотря на растрепанные волосы и разодранное платье, которое она прижимала к груди одной рукой, потому что во второй она держала свое дитя, Радмир был поражен тем поразительно невинным, но, в то же время внушающим уважение видом молодой женщины.
«А ведь ей не больше семнадцати», — подумал воин, а вслух произнес:
— Воины не всегда отличаются добротой и благородством, воины — орудия насилия и служат насилию. Поэтому ты не должна держать зло на моих людей, постарайся их понять. Но теперь тебе ничего больше не грозит, забирай свое дитя и ступай в свой дом. Мое имя Радмир, если кто-то попытается тебя тронуть, просто назови мое имя и скажи, что я запретил тебя трогать и ты под моей защитой. Произнеся эти слова, Радмир повернулся к молодой женщине спиной и побрел прочь.
— Постой, воин, — голос, раздавшийся за спиной, заставил мужчину вздрогнуть. — Я знаю, что вам нужно, зачем вы пришли сюда.
Радмир повернулся и с интересом снова взглянул на свою собеседницу.
— Я знаю, где прячется княжич Раду и его люди, и могу помочь тебе их найти.
Вот он, путь, который подсказала ему судьба, он чувствовал это своим нутром, и вот он, способ достижения цели.
— Ты поможешь нам найти Раду? — в голосе киевского сотника было больше утверждения, чем удивления. — Но почему?
— Ты спас меня, а люди Раду… — на этих словах девушка запнулась. — Одним словом, я помогу тебе. И еще, этот ребенок — не мое дитя.
5
Воины снова шли по лесам, продираясь сквозь густые чащи. Но на этот раз цель их поиска была где-то рядом, Радмир чувствовал это всем своим существом. Впереди, переодетая в мужские одежды, шла Милослава, девушка, которую Радмир защитил от грозного варяга Боримира. После первого их знакомства, в ходе которого девушка была немногословна, Радмиру все же удалось выслушать ее историю, и что многое объяснило.
Поначалу, пока Кареслав руководил отрядами тиверцев, все шло хорошо, и местное население поддерживало своих, воюющих с русами соплеменников, но после нескольких поражений все как-то изменилось. К окончанию войны, когда Кареслав покорился киевскому князю, войну продолжали всего несколько небольших отрядов и молодой княжич Раду, который хоть и был храбрецом, но оказался совсем никудышным предводителем. Его воины, охваченные отчаянием, приходя в селения своих соплеменников, зачастую вели себя не лучше, а временами и даже хуже своих противников-русов. Дисциплина в войске Олега всегда была на высоте, чего нельзя было сказать о воинах Раду. Мародерство среди них процветало.
То, что собирался сделать с Милославой Боримир, не так давно сделали с ее сестрой, Снежаной, воины Раду. Молодая женщина была изнасилована, и чтобы остальные жители селения остались в неведении, сестру Милославы просто задушили и бросили в реку. В поселке никто не узнал, куда подевалась женщина, но Милослава видела всё, что произошло, хотя не решилась рассказать старейшинам. Среди насильников был Честа — сын местного воеводы — и девушке, скорее всего, просто никто бы не поверил. Следов преступления не осталось, тело убитой унесла река. Радмир был первым, кто услышал от Милославы правдивую историю о гибели ее сестры.
— Честа в тот день меня искал, — сказала девушка своему спасителю. — Он за мной давно бегал, в жены звал. Только не люб он мне, злой он, подлый. Мы с сестрой — сироты не из этого рода, наши родители, еще когда я маленькой девчушкой была, в пожаре лесном сгорели. Вот мы в эту деревеньку жить-то и перебрались. Тетка у нас здесь была, старенькая, но вскоре и она померла, и остались мы жить вдвоем. Снежана вскоре замуж вышла, по любви, дитя родила, девочку. Муж у нее добрый был, они с сестрой мне вместо отца с матерью были.
Девушка, вспоминая это, быстро смахнула со щеки набежавшую одинокую слезу.
— Потом этот Честа за мной увиваться начал. Был он упрямый, отказов моих принимать не хотел, отцу своему плакался, а тот с детства сыночка баловал, так что Честа ни в чем с малых лет отказа не знал. Отец его, воевода, меня разными подарками соблазнял, чтобы я за сынка его замуж шла, а я не соглашалась. Муж Снежанин за меня вступился, так они стали и ему грозить. Потом, как-то раз, ушел сестрин муж на охоту, да и пропал вовсе. Доказательств у меня нет, но думаю, что воевода с сыном да людишки его верные к тому руку приложили. Проплакала Снежана по мужу все глаза, да что делать. Жить надобно, девчушку, доченьку растить, вот так и жили мы, три молодки, без мужского плеча, без помощи. Бабы местные на нас тоже наседали: «Чего мол, воротишься? Чем воеводин сын плох, богат, силен, и голова на плечах, хозяйственный. Негоже вам, трем бабам, одним жить, ишь какая разборчивая».
— Только я не соглашалась, — продолжила Милослава, — да и сестра меня ни разу тем не попрекнула. Потом война эта началась. Честа в войско тиверское попал. Не было его, так нам и жилось спокойно. А недавно пришел Раду с воями своими в нашу деревушку, и Честа тоже меж них оказался. Ночью напились все те вои, шум, драки в деревне начались, погромы. Это надо же такому быть, свои-то своих грабить стали. И в ночь ту Снежана в дом наш вбегает, кричит: «Честа там с дружками своими, пьяный напился, тебя ищет, беги в лес, прячься!» Я Яринку схватила, дочку Снежанину, да в лес. А эти злодеи сестру схватили, в лес притащили, там надругались над ней, убили да в реку-то и бросили. Я все видела, а выйти к ним побоялась, за себя побоялась да за племянницу свою малую.
По щеке Милославы покатилась очередная слеза, но на этот раз девушка ее даже не заметила.
— Теперь ты понимаешь, почему я с убийцами этими поквитаться желаю? — пристально взглянув своему спасителю в глаза, произнесла Милослава. — Я пока в кустах сидела, слышала, что Честа дружкам своим говорил, ругался он много да назвал, куда Раду воев своих вести собирался, деревенька тут еще одна есть по соседству, день пути всего, там они и остановиться должны были. Провожу я вас туда, сама провожу.
Радмир с сомненьем глядел на девушку.
«Не обманет ли? А вдруг возьмет да привет в засаду», — подумал воин, но, взглянув в глаза разгневанной красавицы, он отбросил эти мысли и вслух сказал:
— Собирайся, завтра поведешь воинов к людям Раду.
— Только мне ребенка оставить не на кого, говорила же, одни мы с ней остались. А местным я теперь Яринку не отдам. Как узнают, что я с Честой поквитаться собралась, не обидели бы девчушку-то мою.
— За девочку не бойся, о ней позаботятся, завтра выходим, — и Радмир вышел на улицу.
Сейчас он вел свою сотню вслед за указывающей дорогу Милославой. По приказу Радмира несколько воинов остались в деревне. Ребенка он оставил с ними, на попечение Толмача, который после гибели Горика сопровождал своего нового покровителя почти во всех боевых походах.
6
Воины подкрались к деревне с четырех сторон и сумели беззвучно снять часовых. Это не составило труда, так как охрана на своих постах просто-напросто спала. Было видно, что с дисциплиной это воинство было не в ладу. После того как русы ворвались в жилища ничего не подозревавших жителей, наступила полная паника. Половину тиверских воев перебили в считанные минуты, других повязали. Здоровяк Боримир свалил ударом кулака только-только продравшего глаза Раду и, скрутив веревкой ему руки, притащил на суд да расправу к своему сотнику.
— Отлетался голубь, теперь-то мы ему крылышки и подрежем. Что с ним делать-то будем да с остальными, вон их сколько? — здоровяк указал рукой на толпу пленников. — Троих они наших положили, может, ножичком по горлу — и дело сделано, а?
— Пусть князь их судьбу решает, — произнес Радмир, глядя на находящегося в бессознательном состоянии предводителя тиверцев. — Собирайтесь в путь, пора нам к князю возвращаться, дело наше сделано, думаю, и война на этом закончена. Земли эти снова наши по праву.
Радмир прошелся по деревне и нашел в одном из дворов ту, кого искал. Милослава сидела на крыльце одного из домов рядом с телом здоровяка с толстым рябым лицом. Тело мертвеца было рассечено мечом и, уродливо изогнувшись, лежало у ног девушки.
— Это он, сын вашего воеводы?
— Да, это он — Честа, убийца моей сестры. Жаль, что я своими глазами не увидела, как он сдох, — девушка с пренебрежением смотрела на мертвеца.
Радмир смотрел в печальные глаза своей новой знакомой и невольно сравнивал ее с теми женщинами, которые были в его жизни когда-то раньше, давным-давно.
Зоряна — нежная и юная. Её он оставил сам, а она тут же выбрала себе другого мужчину. Асгерд, гордая и холодная свейская красавица, подарившая ему несколько полных счастья и нежностей счастливых мгновений, но впоследствии отказавшаяся от него. Теперь перед Радмиром была совершенно другая женщина. В ней сочетались нежность и сила, его восхищал ее праведный гнев и ни с чем несравнимые нежность и красота. Сейчас он снова уедет, снова пойдет по тому же пути, по которому шел все эти долгие годы, продолжая сражаться и убивать. Он больше никогда не увидит ее глаза, ее волосы, от этого чувства ему стало горько, но таков его удел. Голос, прозвучавший в затянувшейся тишине, вывел Радмира из задумчивости.
— Возьми меня с собой, воин, — в глазах Милославы были отчаяние и снова появившийся страх. — Мне и девочке не будет теперь жизни в этих землях, люди не простят, что по моей вине погиб этот злодей.
Девушка указала рукой на лежавшее на земле тело Честы.
— Ты спас меня однажды, помоги же и теперь, я не буду обузой, я буду твоей служанкой, рабыней, наложницей, кем скажешь, только не бросай меня, во имя девочки, которую я должна буду растить, которую ты спас, во имя ее убитой матери.
— Но я воин, дружинник киевского князя, у меня нет даже дома, нет семьи, — Радмир смотрел на Милославу и не знал, что ещё ответить.
— Мне все равно, я вижу в твоих глазах доброту, и твои поступки доказывают, что я права, я очень тебя прошу, возьми меня с собой.
Радмир испытывал чувство сомнения и стыда, он понимал, что не хочет терять ее. Ему хотелось сказать ей «да», но он ответил резко, тоном, не терпящим возражений.
— Я спас тебя и ребенка, помог тебе отомстить, а за это ты помогла мне победить моего врага. Я воин, и на моем пути больше нет места для тебя. Радмир повернулся и медленно пошел прочь, подальше от этой женщины, слова которой перевернули всю его душу.
7
Русы умели воевать. Но где война, там и смерть, где смерть, там и тризна, где тризна, там и страва. Пир княжий шел полным ходом. Тиверцы повержены и снова под Русью. Правда, уличи сумели отстоять свободу, но это не беда, придет и их время. Столы ломились, суетилась прислуга, побежденные угощали победителей медами и заморскими винами, звучала музыка. Потешая грозных властителей тиверских земель, плясали скоморохи.
Князь и его знать, воеводы да бояре, восседали во главе широкого стола, дальше от них сидели воины старшей дружины, подале сидела простая гридь, отроки и просто вои из ополчения.
— Хвала и слава князю Олегу — победителю! — время от времени звучало из-за столов.
Толпа громко подхватывала хвалебные речи, звенели кубки. Гуляла от одного воина к другому братина — огромная чаша с хмельным медом. Славили и воевод, и лучших воинов, кто отличился теми или другими воинскими поступками.
Наконец, пара дюжих отроков вывела на середину двора, на котором проходило пиршество, захваченных пленников. Впереди всех стоял Раду в разодранной рубахе и со стянутыми тугими ремнями руками.
— Вот, княже, пленники твои, коих мы для тебя захватили. Те, что противились воле твоей, те, что смуту учинили, клятву вождей своих нарушили, которые роту верности тебе принесли. Суди их судом своим, а мы приговор твой исполним! — произнеся эту торжественную речь, один из приведших пленных отроков низко поклонился Олегу.
Второй вслед за первым тоже отвесил низкий поклон.
— А чего ж вы руки-то им связали аль боитесь, что сбегут отсюда эти горе-вояки? — ответил князь беззлобно, глядя на своих удалых дружинников. — Режьте, режьте им путы, негоже им связанными быть. Уж думаю, с пира моего, да от всей дружины киевской, они не сбегут.
Отроки бросились резать стягивающие запястья ремни, которыми были связаны пленные.
— Ну? — в очередной раз усмехнулся князь. — Ты, что ли, Раду — княжич тиверский? Почто ж ты, княжич, бунтовать против меня вздумал да покориться не хотел, когда все земли ваши покорились, а ты, как заяц, от меня по лесам бегал. Дружиннички мои за зайцами гонять не привычны, им медведя да тура подавай аль вепря дикого.
Одобрительный рокот пронесся по рядам пирующего братства.
— Что же тогда твои дружиннички на меня да на людей моих на спящих-то набросились? Пусть бы кто из них со мной в честном бою сразился, глядишь, и не стоял бы я тут пред тобой, а в твоем воинстве несколькими героями бы и поменьше стало. Глядишь, и сейчас за столом этим ртов бы поубавилось.
Теперь дружина заревела возмущенно. Многие повыскакивали из-за столов, оскорбленные дерзкой речью тиверца.
— Дозволь только, княже, порвем на части этого пса брехастого! — раздавалось со всех сторон. — Негоже ему так с тобой разговаривать да дружину нашу позорить.
Но Олег в ответ на это только сдвинул брови и поднял вверх руку, требуя тишины. Толпа умолкла.
— То, что смел ты да отчаян, это похвально, но не во всем ты прав. Тот, кто смел, но глуп, тот воин никудышный. То, что спящим тебя повязали, победу добыли да жизни свои сберегли, то не хула воинам моим, а похвальба. Одной удалью войны не выиграть, тут смекалка да хитрость воинская не меньше храбрости нужны. Да и не в том ты положении, чтобы бахвалиться. Права дружина моя, я ведь могу сделать так, что смерть твоя не будет легкой. Не боишься перед смертью своей муки телесные принять?
— Не боюсь я пыток твоих да и воинов твоих тоже. Ни с хитростью их, ни со смекалкой. Хочешь, режь меня, хочешь, жги, все одно, не покорюсь тебе и ни под каким поводом служить тебе не буду.
— Вот же дурень упрямый. Не голова, а бочка пустая, — от досады князь аж стукнул кулаком по столу. — А вот смел, это да. Ничего не скажешь. Ну что, дружина, есть такие, кто потешить нас желает, а этого героя-молодца уму-разуму поучить?
— Дозволь мне, дозволь, — десятка два подвыпивших воинов поднялись с деревянных лавок, вызываясь добровольцами для княжьей потехи.
— Полно, полно, не все сразу, — со смехом прокричал Олег, снова поднимая руку, чтобы успокоить толпу и, обращаясь к Раду, продолжил. — Так вот тебе слово мое, коль побьешь воина моего в честном бою, тебя и людей твоих отпущу без выкупов, без каких-либо обязательств. А коль проиграешь, то всех вас смерти предам, принимаешь такие условия или нет?
— Нет, князь, не принимаю. Сражаться с воином твоим я буду и погибну, коль придется, если без всяких условий людей моих отпустишь, независимо от результата поединка нашего, а нет, то лучше сразу пытай меня да мучай.
— Ну ты дерзок, княжич, — в очередной раз усмехнулся предводитель русов, которому все больше и больше нравился этот безумный и смелый бунтарь. — Но да ладно, быть посему. А ну, кто там пленил его связанного, назовись, докажи, что и в честном бою не посрамил бы оружия нашего.
Взгляды всех присутствующих устремились на сидевшего за дальним столом богатыря Боримира, который сидел на своем месте и спокойно грыз огромную баранью ногу, запивая ее медовой брагой. Когда здоровяку объяснили, что от него требуется, он равнодушно бросил свое недоеденное яство, поднялся из-за стола, вытерев жирные руки о скатерть и не спеша направился навстречу своему будущему противнику.
— Подраться — это я завсегда, — Боримир подошел к Раду вплотную и одарил тиверского княжича своей звериной улыбкой. — Теперь рад, что тогда тебя не прикончил, теперь хоть сам повеселюсь да друзей своих потешу. Выбирай, как биться будем, с каким оружием.
8
Поединок проходил тут же, на большой площади поблизости от того места, где пировала княжья дружина. Оба бойца отличались друг от друга как фигурами, так и стилем ведения боя. Высокий и стройный Раду стремительно кружил вокруг приземистого Боримира. Тот двигался мало, но в те моменты, когда бросался на тиверца, трудно было поверить, что такое огромное тело варяга может быть настолько стремительным.
На удивление князя и остальных дружинников, Раду оказался довольно неплохим бойцом. Скорости его могли бы позавидовать многие из присутствующих на пиру воинов. Но сам противник тиверского княжича не унывал. Почувствовав перед собой реального бойца, представлявшего собой настоящую угрозу, княжеский поединщик аж взвыл от возбуждения. На губах его выступила пена и злобная хищная усмешка не покидала его лица в течение всего боя. Несмотря на то что Раду один раз изрядно приложился своим мечом по шлему варяга, тот по-прежнему был на высоте.
— Сражается, как настоящий берсерк, — прорычал нурман Фрейлаф, имея в виду Боримира. — У нас о таких слагают саги.
Он сидел поблизости от князя и смотрел на поединок своим единственным глазом, от волнения и азарта то и дело сжимая и разжимая кулаки. В этот момент Раду снова попал по шлему Боримира, и на этот раз варяг немного пошатнулся.
— Куда же он смотрит, этот тиверец достает его одним и тем же ударом, так ведь можно и проиграть! — с волнением выкрикнул кривичский воевода Сновит. — Ой, неужто уступит он местному княжичу?
— Хитрит. Он же все слышал, весь наш разговор, только вида не подал. Не удаль ему нужно сегодня показать, а хитростью бой выиграть, — улыбаясь произнес князь, взглянув на сидящих неподалеку от него варяжских воевод Стемида и Вельмуда.
— Конечно, играет, то сразу видно, — подтвердили догадку князя оба руса, понимающе переглянувшись между собой.
Радмир тоже наблюдал за поединком. Но особого интереса не проявлял. Он знал, на что способен его воин, и видел его хитрую игру в кошки-мышки. Он сейчас думал о девушке, которую вместе с дитем оставил в разоренном его воинами селении тиверцев. А ведь он мог, если бы захотел, взять ее с собой, мог увезти ее в Киев и на свою долю добычи купить дом. Он уже не простой воин, он предводитель сотни в малой дружине князя, ему можно позаботиться и о себе, скорее всего, князь бы ему не отказал. В это мгновение громкие крики толпы прервали размышления Радмира.
Раду, окрыленный своим успехом, увидев, что противник дезориентирован и трясет головой, снова нанес удар, которым он уже вроде бы дважды достал своего врага. Но в этот момент Боримир, который изучил к тому моменту тактику своего противника, ловко пригнулся и, когда меч просвистел над его головой, бросил на землю свой длинный клинок и тяжелый щит, перехватил руку тиверца и нанес тому удар коленом в грудь. Все произошло так стремительно, что Раду не сумел даже сообразить, что произошло. У него сильно сдавило грудь, и он не мог дышать. Боримир спокойно, не прилагая усилий, просто забрал меч из рук противника в тот момент, когда тот, согнувшись, осел на землю.
Дикий рев восхищения раздался над местом сражения.
— Славься Русь, слава Боримиру! — кричали дружинники, и от этого крика местное население приходило в ужас.
Князь с воеводами переглянулись, сдерживая улыбки. А Боримир спокойно поклонился князю и воеводам и направился к своему месту доедать баранью ногу.
Когда Раду пришел в себя, на его лице была печать отчаяния.
— Убей меня, князь, ты победил, и я теперь не смогу жить с этим позором, ты украл мою славу.
Улыбавшийся перед тем Олег вдруг стал серьезен.
Дружина замерла в ожидании его слов.
— Не будь глупцом, княжич Раду. Позор — это не выйти на поединок, зная, что противник твой сильнее тебя.
А ты вышел. Бесславие — бежать с поля боя и бросить своих воинов на верную гибель. Ты не бегал с поля боя, а сейчас ты еще и спас жизни своих людей. Сегодня ты вел себя и сражался, как герой. В том, что ты проиграл, нет позора, есть только слава, и ты той славой сегодня себя покрыл. Поэтому я отпускаю тебя. Тебя и твоих людей и, надеюсь, никто из них никогда не поднимет против меня своего меча. Много сражений и походов ждет нас впереди, много великих дел и славных завоеваний. Может, вскоре ты и твои воины встанете под мои знамена против общего врага и в очередной раз покроете себя славой. Ну, а если я обманулся в вас, что ж, так тому и быть, значит, такова воля богов.
Раду слушал эти слова, опустив голову. Дружина молчала, потрясенная словами своего вождя.
9
Пир продолжался еще несколько дней. Но на четвертый день веселье было омрачено одним случаем, который сыграл в жизни многих очень важную и заметную роль. Дружина по-прежнему пила, ела и веселилась, проходили еще состязания и поединки, но они вызывали у присутствующих больше веселье, чем восхищение и гордость.
Вдруг в центре круга, перед самым столом князя, появился дружинник, который тащил по земле за шиворот какого-то старика и что-то бормотал про себя. Старик же орал что есть мочи, проклиная молодца, а также всех присутствующих бранными словами и грозя им гневом всех богов. В здоровяке дружинники узнали кривича Деяна, который, похоже, как всегда, изрядно поднабрался, и поэтому все предвкушали славную потеху.
— Кого поймал, Деянушка, что за лихо такое страшное? Смотри, чтоб не покусало тебя, — под общий хохот потешались пирующие.
Но крепыш, не обращая внимания на шутки, принялся объяснять.
— Вот, пошел я, значит, по малой нужде за конюшню, а этот старикашка кривой коней наших потравить хочет. Дрянь какую-то в поилки им всыпал, слова непонятные шепчет, а сам озирается как сыч, точно опасается чего. Ну, я, стало быть, портки подтянул, да хвать его за волосья, а он как заорет, как завоет, — язык у говорившего слегка заплетался. — Вот теперь я к князю его веду, чтобы он суд над ним учинил, за то, что он воина княжьего словами бранными называл.
— Ну, конечно, серьезного ты вражину споймал. Не иначе, наградит тебя князь.
Хохот не умолкал, но Деян, казалось, его не замечал, а продолжал шагать с важным видом в сторону княжеского стола.
Вскоре и сам Олег заметил приближающуюся к нему странную парочку и, расспросив очевидцев, что же случилось, вдруг стал серьезен. Гридни, увидев выражение лица своего вожака, сразу же примолкли.
— А ну, говори, старик. Правду мой воин говорит, что ты коней наших травить сюда пришел, или нет. Кто такой, отколь взялся, — голос Олега был грозен.
Старик уставился на князя своими змеиными глазами и сипло прошипел:
— Да, правда, потравить лошадок хотел, чтобы вам на них не садиться, не скакать, земель наших не топтать.
— Так чем же мы тебе-то досадили?
— Вы, русы, все воюете, людей режете, под себя землю да весь мир подмять да переделать хотите. Поклоняетесь только Перуну своему, а про богов истинных забыли. Придет кара вам от богов наших. Всем придет, и тебе, — старик ткнул князю своим крючковатым пальцем прямо в лицо. — Остерегаться пора, смерть твоя уже рядом с тобой ходит.
— Прекрати, дед, не то покараю по-княжьи. Воины мои пытать умеют, — Олег рассердился не на шутку.
Дружинники же невольно напряглись. Старик и его пророчества вызвали страх даже у бывалых рубак.
— Не боюсь я ни тебя, ни воинов-палачей твоих варяжских, а вот твое время бояться уже пришло, — и старикашка разразился гнусным хохотом, от которого стыла кровь. — Смерь твоя, видел я ее давеча, только она не над тобой, а под тобой ходит, берегись, смерть твоя близка. Не дали мне коня твоего сгубить, так пусть этот конь тебя самого на костер погребальный и приведет. Вижу я, вижу, как умрешь ты, и скакун твой верный, он, и никто другой, тебя и погубит.
Старик вдруг повалился на землю и стал биться в судорогах, не прекращая ужасно смеяться.
— Ой, не к добру это, — вставил фразу один из местных жителей, оказавшийся неподалеку от княжьего стола. — Урош это — жрец Велесов[51]. Он всегда пророчит по злому, все его боятся. В прошлом году на свадьбу его не позвали, так он сам заявился, обиду высказал, что, дескать, не пригласили. Как ему не пытались угождать, да он все одно твердил, увянут все цветочки на венке невесты, быстро увянут. Так и вправду венок, словно на глазах завял. А в семье той как детишки потом не рождались, так все мертвенькие, во как.
Все слушали говорившего с суеверным страхом.
— Деян, — лицо князя побледнело, как мел, но голос был по-прежнему тверд. — Вышвырни его отсюда немедленно. Но не убивать. Ясно тебе? Просто за город выведи и страже накажи, чтоб обратно не пускали. Не то он и впрямь наших коней потравит.
Олег попытался улыбнуться, но все видели, что лицо его по-прежнему оставалось мертвенно-бледным.
10
Солнце уже опускалось, и тьма начала накрывать землю своей темной пеленой. Первые звезды сменили спрятавшееся за горизонт светило. Где-то вдалеке замычала корова, и этот звук поддержали деревенские псы, залившись долгим и частым лаем. Но вскоре все звуки стихли.
Деян волок за собой злосчастного старика, ругая себя за то, что снова попал в скверную историю.
— И угораздило же мне это пугало к князю притащить. Выгнать бы его с конюшни, да и всего делов-то, а теперь… Теперь вот тащи его за город, от беды, — круглолицый крепыш бормотал себе под нос, надув свои пухлые губы. — А вот не уведу подальше, гляди как, он назад воротится, да стража его возьмет да проморгает, а он после того князю на глаза попадется. Тут-то мне и влетит. Скажет князь, что повеление его я не выполнил, осерчает.
Так рассуждал Деян, разговаривая сам с собой. Он тащил старца, а тот плелся за ним молча, мотаясь на каждом шагу, как безжизненная тряпичная кукла, набитая соломой. Старик еще не отошел от своего какого-то особенного транса, в который сам себя вогнал, пророча смерть князю.
Давным-давно, когда он был еще юнцом, задолго до того, как благодаря своей богатырской силушке Деян попал в княжью дружину, ему приходилось слышать много забавных и страшных сказок и былин про разную нечисть. Приходилось ему видеть и ощутить силу языческой магии, которой обладали живущие, как правило, отдельно от простых людей волхвы и жрецы, поклоняющиеся своим деревянным истуканам. Все эти древние старцы и уродливые колдуньи почему-то всегда вселяли в Деяна страх. Он не боялся ни драк, ни сражений и в бою всегда был в первых рядах воинов, потрясая всех своей мощью и какой-то безумной отвагой, но колдовство да ворожба, все, что нельзя было объяснить и понять, вызывало у Деяна панический страх. Если бы он только знал, что конский отравитель окажется жрецом ужасного звериного бога Велеса, он, пожалуй, не стал бы связываться с ним вовсе. Вдруг тело старика как-то неестественно дернулось.
— Плетется, словно неживой, — поглядывая на впавшего в транс старика, с испугом пробормотал здоровяк. — Как бы не преставился, а то вон слюни пускает да хрипит не по-человечески.
Озноб так и колотил дружинника-кривича, но он продолжал с поразительным упорством тащить свалившуюся нежданно-негаданно ему на голову обузу. Они подошли к лесу и остановились. Кроны деревьев черной тенью покрыли обоих путников, нависая над ними высокой непреодолимой стеной.
— Ну вот, пожалуй, здесь тебя и оставлю, — проворчал воин и, слегка подтолкнув старика вперед, только собрался возвращаться в город, как вдруг увидел, что дряхлый колдун смотрит на него пристальным, немигающим взглядом и хищно улыбается.
— Фу ты, леший тебя побери, чего уставился? — дрожащий голос Деяна выдавал его состояние.
Вдруг в находящихся рядом кустах что-то зашевелилось, раздался шорох и какая-то огромная птица со страшным криком, громко хлопая крыльями, выпорхнула из лесной чащи и пронеслась над головами воина и старца. Деян от неожиданности шарахнулся в сторону, обо что-то споткнулся и грохнулся на землю. Падая, воин стукнулся головой о трухлявый пень, который тут же рассыпался от удара Деяновой головы. Превозмогая боль, дружинник тут же вскочил на ноги и, тряся головой, начал судорожно озираться вокруг. В этот момент он снова увидел стоящего на прежнем месте старца. Тот смотрел на кривича и смеялся беззвучным, судорожным смехом.
— А ну! Ты это, ты давай это брось, не то я тебя того! — немного приободрившись, здоровяк расправил могучие плечи и погрозил своему собеседнику кулаком.
— Чего же того? — сквозь смех прохрипел своим скрипучим голосом старик и, прекратив смех, добавил уже как-то по-злому, грозно. — Не угрожай мне, человече, ибо ты теперь в моих владениях, лес — мой дом, ибо тут обитает мой бог, звериный предводитель Велес. Тут он, родимый, и все его слуги верные, все они здесь, рядышком живут-поживают.
Деян оглянулся вокруг, словно и впрямь собираясь увидеть обитавшую в лесу нежить, но вокруг никого не было.
— Ты в панике, вой. Страх наполняет твою душу, и теперь ты во власти моего бога, — нараспев продолжил жрец свою речь. — И теперь он будет решать твою судьбу, как он решил судьбу князя твоего, предсказав ему гибель лютую. Теперь очередь за тобой.
Не на шутку перепуганный воин, сжав кулаки, с открытым ртом слушал своего собеседника.
— А ну, говорю тебе, замолчи. Убирайся в свой лес сейчас же, не то заткну рот твой мерзкий, нечего меня страшить.
Но старик не унимался, не обращая внимания на угрозы, он, напротив, бросился к Деяну, схватил его за руку и заорал.
— Предрек Велес смертушку князю твоему, а теперь и тебе пора прознать про то, как ты умрешь, где голову свою буйную сложишь.
Перепуганный кривич попытался высвободиться из цепких лап старикашки, но тот держал воина с невиданной силою и не выпускал его из своих рук.
— Замолчи, говорю в последний раз. Не желаю я знать ничего про колдовство твое. Не желаю, и все, — разгневанный Деян, опасаясь дальнейших слов старика, занес над его головой свой огромный кулак. — Закрой рот свой, не то зашибу.
— Вижу, я вижу её, смерть твою, вот она за тобой идет, вот…
Деян не дал старцу завершить своего злого пророчества, потому что кулак молодца с силой обрушился на голову служителя Велесова культа, и старик, как подкошенный, рухнул на землю.
— Ну вот, предупреждал же тебя. Нечего добрых людей ужасами разными пугать, теперь будешь знать, кто здесь главный.
Стряхнув с себя землю и сырой мох, оставшийся на волосах и на лице после удара о пень, довольный собой и немного успокоившийся Деян собрался поскорее убраться из этого жуткого места.
— Ну, чего разлегся, вставай, — здоровяк пнул лежащее у его ног тело. — Полежал и будет, сам виноват, я тебя предупреждал, зашибу.
Старик лежал на земле, не подавая признаков жизни.
— Неужто прибил убогого? — прошептал воин и с опаской приблизился к старику.
Колдун лежал на спине, шея у старца была сломана и поэтому голова его безжизненно свисала набок, а страшные немигающие глаза глядели на невольного убийцу, словно посылая ему немой упрек за столь жестокий поступок.
— Ну, что же это? Как же так? Ведь вроде легонько треснул то по башке его дурной. Что же теперь будет, что князь скажет, как прознает? — в голосе Деяна слышалось отчаяние и испуг.
Дружинник робко огляделся по сторонам.
— День сегодняшний с самого утра не задался. Противный старикашка, вот теперь тебе и досталось за язык твой мерзкий, ну и поделом.
Не долго думая, Деян схватил мертвеца за шиворот и затащил подальше в кусты.
— Ну и пусть помер, никто ж не видел, а князю, если что, скажу, что отвел и отпустил. Мало ли татей по лесу шастает, мало ли кто мог на добро стариково позариться, я-то тут причем? — бормотал здоровяк, закидывая тело ветками.
Закончив свою работу, весь перепачканный и насквозь промокший от пота, Деян вылез из кустов и, изредка озираясь по сторонам, потрусил в сторону города.
11
Ужасное пророчество не давало Олегу покоя, и он не спал по ночам. Страшный старик, его голос, его жуткие слова словно каленым железом обжигали мозг, холодили сердце и туманили разум. Князь побывал в сотнях битв, не страшась смерти, порою он даже играл с ней в игры и всегда выходил из них победителем, но сейчас… Он не был слишком суеверен, но старался не гневить без надобности богов, он поклонялся Перуну, мечтал, что, пав в бою, он обретет бессмертие и славу, и его душа вознесется в Ирей. Но это пророчество — смерть от коня — почему-то пугало его. Громкие крики за окном прервали рассуждения князя. В дверь постучались, и, низко пригнувшись, чтобы не удариться о дверной косяк, в комнату вошел Стемид.
— Здрав будь, князь. Дозволь, — огромный варяг, казалось, был чем-то взволнован.
— Ну, чего тебе, боярин? — Олег был немного раздражен появлением своего воеводы, сегодня ему хотелось побыть одному. Да, и скажи заодно, что за шум там во дворе у нас, не возьму в толк, что у дружины нынче дел нет никаких, что они галдят, как бабы деревенские?
— Не гневись, князь, — воевода говорил с волнением, что было совсем на него не похоже. — Дружина с просьбой к тебе, говорить с тобой желает, по делу важному.
На лице князя промелькнула усмешка.
— Вон оно как, ну тогда пойдем, поговорим, что там за дела у ратничков моих, — при этих словах Олег стремительно вышел из комнаты, заставив при этом огромного воеводу буквально отскочить в сторону.
Яркие лучи солнца ослепили князя, долго просидевшего в полутемной комнатушке. Олег прищурился, вдохнув полной грудью свежий воздух, такой приятный и сладостный. Князь поглядел на небо, эх, полно горевать да печалиться, нужно дальше жить да поживать, а все эти пророчества — просто глупые сказки для детишек и баб. Великий полководец и воин свысока посмотрел на переминавшихся пред ступеньками крыльца воинов его славной дружины. Впереди стояли княжьи мужи, воеводы и бояре, а прочая гридь расположилась за спинами своих вождей и предводителей. Одни смотрели с мольбой во взгляде, другие вовсе опускали глаза, столкнувшись напрямую с пристальным взглядом своего полководца.
— Ну, с чем пожаловали, дружина, что за сборище такое странное, не возьму в толк, — князь усмехался, но в глазах его можно было разглядеть признаки легкого недовольства. — Что у вас за дело такое, что сами разобраться не в силах?
Выйдя вперед, взял слово воевода Сновит.
— Ты вождь наш, князь наш, и вера у дружины твоей к тебе немалая. Вера да любовь. Воины за тобой в битвы, как на праздник, идут, и слову твоему, и делу служат, да в удачу твою веруют, — воевода говорил громко и протяжно, словно не воин, а сказитель-сказочник. — Но удача за тем спешит, кого боги любят, а любят боги того, кто их чтит, да требы-жертвы приносит, верно я говорю? — обратился к стоящим за его спиной воинам воевода-кривич.
Гридни и отроки загудели, кивая головами, тем самым одобряя слова своего представителя. Вдохновленный поддержкой войска Сновит продолжил.
— Так вот, я и говорю, что удачу воинскую нужно беречь, ибо переменчива она. Кто богов не почитает да гнева их не боится, может удачу свою спугнуть, и отвернется она от него на веки вечные.
— Так, боярин, утомил ты меня. Не возьму я в толк, чего ты добиваешься. Кто это у нас тут богов не чтит да удачу спугнуть желает? Говори толком, про что ты тут поешь-напеваешь, — в голосе князя теперь уже все почувствовали стальные нотки.
— Да про то и напеваю, что пророчество жреца тиверского, который смерть твою предсказал, не надобно бы без внимания оставлять. Не для того колдун тот так распинался, чтобы просто воздух сотрясти. Мы тут кой-кого поспрашивали, народец-то местный говаривает, что жрец тот Велесов всегда правду предсказывал, все его слова от богов.
— Это кто же тут на моих землях без моего ведома суды судить да допросы чинить посмел, людишек моих пытать решился? — князь уже не говорил, а почти кричал. — Ну, ты совсем, воевода, обезумел, что про такое мне, князю киевскому, сказать посмел.
— Да уймись ты, — не убоявшись гнева своего князя, бесстрашно ответил Сновит. — Никого никто не пытал. Местные вожди, из тех, кто власть твою признал, сами к нам пришли да поведали, что старец тот без вести пропал, а в конюшнях тех вождей несколько боевых коней издохли. Страшатся они гнева Велесова. Волхвы их да жрецы на то сказывают, что задобрить Велеса надобно, костры разжечь да жертвы кровавые принести.
— Так в чем же дело, пусть жгут костры свои жрецы да режут свою скотинушку, сколь не жалко, из-за того, что ли, такое скопище собирать было надобно, не пойму.
— Костры-то зажгут, да вот есть препятствие одно, — при этих словах Сновит сделал паузу и опустил глаза в землю.
— Ну, чего умолк, говори, что за трудность такая, — в голосе Олега прозвучали вопросительные нотки.
Сновит посмотрел на молчаливую толпу, словно ожидая поддержки, и затем снова, повернувшись к Олегу, промолвил.
— В общем, не гневись на нас, князюшка. Есть тут у местных людишек еще один жрец Велеса, так вот он растолковал нам пророчество то. Если не смог тот первый колдун у нас, у русов, коней потравить, так надобно теперь, чтобы пророчество то не сбылось, в жертву Велесу коня принести, да не простого, а самого лучшего, княжеского, того самого, от которого жрец пропавший смерть тебе предсказал, так-то.
Лицо Олега покрылось мертвенной бледностью. Слова воеводы, словно молния, поразили князя в самое сердце. Дружина не проронила ни звука в ожидании ответа своего вождя. Олег не шевелился, замерли и дружинники, и только легкий ветер слегка посвистывал и обдавал холодком загорелые лица воинов.
Наконец, Сновит, видя, что вспышки гнева не будет, решился нарушить затянувшуюся тишину.
— А ведь и верно, князь, не будет коня того, не будет и от кого тебе смерть принимать. Ведь смерть твоя для всех нас хуже собственной. Ты нам живой нужен, и удача твоя нужна. Погляди, все пришли, у тебя и за тебя дружина просит. Отдай жрецам коня, не гневи богов.
— Довольно, — Олег вытянул вперед руку, словно хотел прикрыть говорившему рот. — Скажу я вам так, воины мои. То, что за жизнь мою печетесь, благодарствую. Жизнь мою вы в боях и сечах уже не раз спасали, то я ведаю. То, что богов чтите, тоже правильно. То, что в удачу мою веруете, также хорошо, а вот что меня на убийство друга моего верного толкаете, то мне не по сердцу. Конь боевой для воина — что товарищ. Убить его — как любого из вас убить да предать, а такое для меня невозможно и немыслимо, уж лучше смерть. Посему вам велю костры зажечь, требы Велесу принести, да только не коня моего боевого, а другого любого из конюшен взять да кровью его идолов тех напоить. А чтобы вас уважить, коня своего велю в Киев в конюшни мои доставить, кормить, поить, чистить, чтобы ни один волосок из гривы его не выпал.
Сам же слово вам даю на коня того не садиться, а в бой впредь на другом коне выезжать стану. Вот таково вам мое слово.
Произнеся эти слова, князь повернулся и скрылся за дверью, оставив дружину обдумать услышанное.
12
Прощание было недолгим. Радмир стоял в толпе воинов и челяди, которые пришли взглянуть на князя, прощавшегося со своим длинногривым любимцем. Воины стояли и смотрели, как князь обнял за шею своего вороного и, передав одному из отроков удила, укутавшись в свое неизменное красное корзно, покинул двор.
Радмир снова вспомнил своего павшего Сивку. Князь тоже лишился коня, но сам конь, не смотря на требования жрецов, не лишился жизни. Олег спас жизнь своему скакуну, но не все этим были удовлетворены. Многие считали, что пока конь жив, есть угроза жизни самого князя. Но спорить никто не посмел.
Войско возвращалось с войны. Радостные крики, веселая суета, тревожные глаза покоренных тиверцев. Все это вызывало волнение и трепет. Покинув место, где Олег простился с конем, Радмир направился на поиски Толмача, который где-то пропал, организуя сборы имущества. Сотня Радмира должна была выступить в составе основного войска на следующее утро. На душе было радостно, но в то же время грустно. Он провел в этих землях много лет. Сражаясь, он убивал врагов и терял друзей, становился опытней и сильнее как телом, так и духом. Но что-то он оставлял здесь, что-то, что не давало ему покоя, и Радмир понимал, что, хоть и боялся признаться самому себе. Поэтому, когда он увидел ее, он просто замер, боясь произнести хотя бы слово.
Девушка стояла на краю улицы под молоденькой березкой и смотрела на Радмира, слегка улыбаясь уголками губ. Девочка, которую Милослава держала на руках, засунув в рот крохотную ручонку, мирно посапывала во сне.
— Здравствуй, воин. Прости, но я следовала за вами и вот я здесь. Снова стою перед тобой, — девушка говорила чуть слышно, но Радмир прекрасно слышал каждое её слово, словно остальные звуки просто перестали для него существовать.
— А я ведь даже не знаю твоего имени. Если нам суждено сейчас расстаться, назови хотя бы свое имя.
Яринка на руках Милославы захныкала во сне, но тут же умолкла.
— Мое имя Радмир, я сотник князя, и завтра мы уйдем из этих земель.
Услыхав эти слова, девушка кивнула головой.
— Прощай, сотник Радмир, мы многим обязаны тебе и будем молить за тебя богов, — девушка поклонилась в пояс и, смахнув слезу, побрела в сторону соседней улицы.
Когда Милослава уже почти исчезла за соседним домиком, Радмир окрикнул ее.
— Пусть будет по-твоему. Война окончилась, и завтра князь поведет свое войско в Киев, бери ребенка и следуй с обозом. Там я найду для вас жилье и кров. Мой человек, Толмач, тот, кто заботился тогда о твоем ребенке, найдет для вас место в повозке, а там посмотрим. Постарайся от нас не отстать.
При этих словах Радмир повернулся к девушке спиной и пошел к своим воинам. На его лице в этот момент промелькнула счастливая улыбка. Если бы в этот момент он повернулся, то увидел бы, что Милослава улыбается ему в ответ, и из глаз ее текут уже счастливые слезы.