— Этот костер горит всегда, — сказал Прутенос, — если он погаснет вайделот, что не уследил за ним, сгорит на костре из тех же веток.
Слева от громовержца стоял Потримпс, — красивый безбородый юноша в венке из колосьев и серпом в руке. Глаза его — светло-золотистый, почти прозрачный янтарь, с черными точками застывших мушек-зрачков. Перед богом плодородия стоял горшок, откуда-то и дело норовил выползти большой уж. Рядом с горшком сидела белокурая вайделотка, всякий раз осторожно возвращавшая змею на место. Наконец, справа стоял Паттолс, старик с лицом мертвеца и длинной седой бородой. В руке бог смерти держал человеческий череп, голову прикрывал белый платок, вместо глаз зловеще блестели бусины черного янтаря.
— Три бога- три мира, — сказал Прутенос, — тот самый Триглав, которому молятся в городе твоего князя.
— Он больше не мой князь, — усмехнулась Рисса, подходя ближе к дубу, не обращая внимания на опасливо глядевших на нее жрецов. У корней дуба, под ногами Патолса она увидала большую яму, где ползали разные гады — змеи, жабы и большие ящерицы, с блестящими черными телами.
— А кто твой князь? — в спину ей кривнул Прутенос, — тот самый Волх, которого ты прочишь в кривайтисы? Он твой князь? Или ты его…кто? Княгиня? Жрица? Или кто-то еще?
Рисса усмехнувшись, встала на колени и опустила руку в яму с гадами. Большая черная гадюка обвилась вокруг руки и жрица поднялась, дерзко улыбнувшись Прутеносу.
— Ты боишься Волха, правда? — сказала она, прикоснувшись губами к змеиной голове, — что он будет лучшим кривайтисом, чем ты?
— Его я не боюсь, — покривил губы вайделот, — и тебя тоже, хотя и вижу стоящую за тобой силу. Я боюсь лишь того, что ты, протолкнув в кривайтисы своего князя, нарушишь равновесие между светом и тьмой — и в этом мире и во многих других.
— Страх застил тебе разум, жрец, — Рисса мелодично рассмеялась, — я не богиня, чтобы менять миры мановением руки.
— Ты — нет, — сказал Прутенос, — а что насчет тех, кто стоит за тобой? Змеи идут тебе в руки, потому что чувствуют в тебе силу Нижнего мира — но мироздание не сводится лишь к нему. Я знаю, что говорят жрецы Упсалы о змеях и драконах, что подтачивают корни Мирового Древа — что же случится, если ты и назначенный тобой князь выпустят их на волю.
— Ты плохо понимаешь, что такое мир, вайделот, — рассмеялась Рисса, — и этот и любой другой. И этот дуб и дуб в Упсале и саксонский Ирминсул — всего лишь подобия мирового древа, на котором держатся все девять миров. Его корни — в Хеле и Нифельхейме, крона уходит в Асгард, на боковых ветвях — миры ванов и йтоунов, светлых и черных альвов. Но само древо, точнее его ствол — и есть наш мир, Мидгард.
— Я знаю, чему учат в Упсале, — раздраженно сказал Прутенос, — дело не в том, сколько миров держит Мировое древо, есть ли свои миры у бардзуков или йодасов. Дело в том…
— Дело в том, — перебила его Рисса, — что и у мирового древа есть свои ипостаси. И Мидгард не так прост как кажется: недаром Ирминсул саксов созвучен с норманнским Йормунгандом.
— О чем это ты? — недоуменно спросил Прутенос.
— О том, что Мировое Древо и Мировой Змей есть две личины одного и того же, — сказала Рисса, вновь поднеся к лицу змею и коснувшись своим языком раздвоенного языка раздвоенного гадючьего жала, — но Мидгард имеет больше двух личин. Вокруг него покоятся восемь миров, а он девятый — но лишь когда представляется ясенем. Когда же он обретает змеиное обличье — множество чешуек переливается на множество цветов и каждая из тех чешуй — отдельный мир, отдельный Мидгард. И как у самой змеи нет двух одинаковых чешуй, как в море, обители Йормунганда нет одинаковых волн, так и каждый из тех «срединных миров» будет отличаться от другого. Знает ли что-то подобное кто-то из вайделотов и сигонотов? Знал ли ты сам? А Волх теперь знает — и это знание передала ему я. Так кто может быть более достойным владеть этим дубом — и всей землей эйстов?
Она опустила руку, давая змее соскользнуть обратно в яму и торжествующе посмотрела на вайделота. Тот криво усмехнулся.
— Не знаю, правду ли ты говоришь или пытаешься смутить меня лживыми речами, — сказал он, — но я верю, что тебе и вправду ведомо многое. Но многое знаю и я — особенно о своей земле. Волх твой избранник — но без тебя он немногого стоит: ты и хочешь провести его сюда, только потому, что знаешь, что женщине закрыт путь в жрицы Ромувы. Но знаешь ли ты, что твой Волх может не дойти до священного дуба. Еще одно войско идет сюда с севера и его ведет сигонот Нергес, что тоже хочет получить трехрогий посох Криве-Кривайтиса. Ему точно не нужен соперник — и он сделает все, чтобы перехватить твоего князя на пути сюда.
Рисса, сразу изменившись в лице, кинула на Прутеноса яростный взгляд и, резко развернувшись, вышла за завесу. Быстрыми шагами она прошла мимо ошеломленных велетов и пруссов — даже Люб, шагнувший было ей навстречу, молча отошел, едва взглянув в ее лицо. Рисса прошла через ночную чащу, остановившись лишь возле укромной заводи в лесной реке. Привычно вздохнула, прогоняя из головы все лишнее и, уставившись в колеблющуюся гладь, послала мысленный призыв за леса и реки, сливаясь духом с тем, на кого она возлагала такие надежды. И, не сдержавшись, зашипела от злобы и досады, когда ее сознания, наконец, достиг отчаянный вопль о помощи.
Князь и жрец
Багряный шар солнца уже скрывался за лесами, когда Волх выехал на берег Немана. Верхом на черном коне, облаченный в черно-синий плащ поверх кольчуги, князь-чародей довольно рассматривал синеющую перед ним реку - вернее даже две реки, Неман и впадавшую в него Нерис-Вилию. На водной глади виднелось несколько лесистых островов, дремучий лес поднимался стеной и за спиной Волха и на противоположном берегу реки. Впрочем, иное зрелище редко увидишь в этой дремучей земле, по которой уже, почитай, две седьмицы, вел свое войско владыка Ладоги и Нового Града.
- Станем лагерем здесь, - бросил Волх подъехавшему к нему Избору, - место, кажется, надежное. А к утру начнем переправу.
Седобородый князь кривичей кивнул, поправив на плечах плащ из медвежьей шкуры, и отъехал в сторону, отдавая отрывистые приказы своим людям. Из леса меж тем выходили все новые воины - рослые сероглазые чудины, со скуластыми лицами и светлыми, чуть ли не белыми волосами; темно-русые узколицые кривичи и словене; белокурые латгалы и чуть более темные селы. Большинство носили кожаные латы, а то и вовсе звериные шкуры, кольчуги имелись, хорошо, если у двух-трех десятков, самых знатных - они же, в отличие от своего пешего воинства, ехали верхом. Разнобой наблюдался и в оружии: знать имела настоящие мечи, кинжалы и копья, в то время остальные обычно шли в бой с рогатинами, кистенями, топорами, а то и просто дубинами. Особняком держались свеи - западные наемники почти все имели блестящие кольчуги и шлемы, вооружившись мечами, копьями и грозными северными секирами. Все они ездили верхом составляя главную ударную силу разношерстного воинства Волха.
По здешним меркам, это была, конечно, великая сила: только с Ильменя, помимо свейских наемников, Волх вывел отряды мери, словен и наревы, - это, не особо великое племя, князь выделял особо, поскольку наречием нарова была близка к народам, в земли которых они шли. У Словенских ключей к Волху присоединились кривичи и отряды чуди, пожелавшие примкнуть к сильному соседу. Позже их примеру последовали и латгалы - многие здешние князья, торговавшие с Ильменем, не особо возражали против того, чтобы князь Ладоги стал их верховным жрецом. Волх почти беспрепятственно прошел Латгалию, переправился через Двину-Даугаву и углубился в земли селов. Здешние князьки также не стали препятствовать столь многочисленному войску, а иные, соблазненные ладожским серебром и обещанием добычи на юге, тоже решили соединиться с Волхом.
Имелись, впрочем, и недовольные: первые стычки начались еще в землях латгалов, продолжились у селов, ну, а когда княжеское войско вступило во владения акушайтов, так и вовсе чуть ли каждый шаг ему давался с боем. Воду мутили вайделоты и сигоноты, оскорбленные до глубины души тем, что кривайтисом может стать чужак с востока. Среди них особенно выделялся Гинтовт, верховный жрец дзуков, сам, судя по его речам, метивший в криве-кривайтисы.
- Кто вообще решил, что чужеземный колдун может стать нашим жрецом? - потрясая двоерогим посохом, грозно вопрошал Гинтовт, стоя посреди капища, - кто считает так, тот изменник, отринувший наших богов ради пригоршни серебра. Или кто-то когда-то видел Волха в наших заповедных рощах или у священного огня в Ромуве? Наши боги - владыки леса и неба, грома и молний, а он молится морским чудовищам, причем даже не свой волей, а по наущению бесстыдной ведьмы с запада. Не бывать ему кривайтисом покуда еще жива честь земли Литовской!
Эти речи закончились, когда Волх, со всеми его союзниками, в жестокой сече разбил ополчение аукшайтов, убив трех литовских князей и захватив в плен Гинтовта. В тот же день князь прилюдно утопил вайделота в Нерис-Вилии, принеся его в жертву Потримпсу.
- И кто посмеет сказать после этого, что я не достоин стать кривайтисом? - вопросил Волх перед согнанными перед ним аукшайтами, - нужно быть слепцом и глупцом, чтобы не видеть, кому и вправду благоволят боги.
Говорил он это на голиндском наречеии, которое худо-бедно понимали и здешние народы. Два десятка наиболее закоренелых своих противников князь принес в жертву богам - кого утопив, как Гинтовта, кого-то сжигая на костре в честь Перкунаса или закалывая на алтаре, принося кровавые жертву Велинасу-Паттолсу. Не то, чтобы после этого вовсе прекратились лесные засады и ночные нападения на войско Волха, но все же их стало куда меньше, а иные князьки аукшайтов и вовсе подчинились князю Ладоги.
Сейчас же Волх гордо рассматривал бесчисленные костры, что в сгущавшихся сумерках один за другим загорались вдоль берега. Все это войско собралось под его рукой, сделав его самым могущественным владыкой от Н