и, на серебряной цепочке, свисала фигурка Паттолса, как символ власти кривайтиса в жизни и смерти. За его спиной толпились все остальные жрецы, что только что нарекли Прутеноса главным над собой.
— Слушайте слово Перкунаса, Потримпса и Паттолса, — величаво начал он, — слово воинам леса, для всех князей, что собрались здесь. С юга идет проклятый и безбожный Ростислав, предавший отеческих богов и предавшийся жрецам Распятого, убийца мудрых волхвов и поругатель святынь. Великая слава и добыча — и благословение всех Трех Богов ждет тех, кто вступит с ним в брань, на стороне верного друга и союзника свободного леса — Люба, великого князя Велети. Докажите ему, что не иссякла слава Ульмигерии, наследников Истинного Рима — вместе с велетами идите на юг, чтобы дать отпор безбожным моравакам и беззаконным аварам. Третья же часть добычи да будет принесена к священному дубу.
Воинственные крики, разнесшиеся над святилищем, мало походили на человеческую речь — скорей на волчий вой. Да и сами «воины леса», в своих одеждах из звериных шкур походили на стаю волков — словно спустя много веков, вдали от своей исконной земли, ожил древний дух Римской Волчицы, посылающей своих новых сынов грабить и убивать во славу Ромувы — Лесного Рима!
Кошмар Поозерья
— И зверь водяной повинуется ей и реки текут, куда укажет им Предвечная Мать и само море вздымает валы, отправляя людей в ее бездонное чрево…
На топком берегу лесного озера, стоял князь Волх, вскинув руки и шепча древние заклятия на родном языке. Перед ним горел небольшой костер, истекала кровью в озерные воды пойманная в лесу важенка, незрячими глазами уставившись в темнеющее небо. За спиной Волха толпились угрюмые, покрытые шрамами, вои — свеи, кривичи, латгалы, чудь, — все что осталось от того немалого воинства, с которым князь Ладоги пару дней назад вступил в литовские леса. После разгрома на Немане, лишь несколько десятков удалось собрать Волху из разбежавшихся воинов, еще больше пряталось по самым непролазным чащобам. Другие же перешли на сторону победителей — да и те, кто явился на зов князя-чародея, вовсе не горели желанием продолжать безнадежно провалившийся поход. Угрюмо, исподлобья смотрел в спину Волха князь Избор, украдкой нащупывая под полой рукоять заморского кинжала из булатной стали. Вогнать бы острое лезвие в спину колдуну, что завел их сюда на погибель и повернуть домой, в родные края. Глядишь, еще и ослабевшее ладожское княжение, вместе с Новым Градом удастся прибрать к рукам, а с ним — и всю волжскую торговлю вместе с хазарским серебром.
Уже почти решившись, Избор шагнул вперед, как бы ненароком оттирая стоявшего рядом с князем свея, когда лягушки, доселе негромко квакавшие, вдруг разорались будто разом брошенные на сковороду. С шумом хлопая крыльями, взметнулось несколько уток, тогда как вода в озере подернулась рябью, разошлась кругами, словно от брошенного камня. В следующий миг из озера появилась красивая голова, облепленная мокрыми светлыми волосами. Хищно блеснули сине-зеленые глаза, когда на берег, брезгливо отряхиваясь от прилипших водорослей и тины, вышла молодая женщина. Прекрасное нагое тело чуть ли не светилось в подступавших сумерках алебастровой белизной кожи; между округлых грудей с алыми вишенками сосков поблескивала серебряная монета.
Шумно выдохнув от облегчения, князь Волх опустился на колени, его губы коснулись стройной голени, рядом с налипшим к ней листком от кувшинки.
— Моя жизнь, моя верность и честь…
— Хватит, ящерка, — Рисса небрежно взъерошила темные волосы на склоненной голове, — потом решим, как тебе загладить свою вину. Это что ли все, что осталось? — она обвела пренебрежительным взглядом стоявших перед ней воев, — не густо.
— Всех, кого успел собрать, — поднявшись с колен, объяснил князь, — но по лесам еще прячется немало.
— Значит, собери всех, кого сможешь, — жестко сказала Рисса, — да побыстрее. Нужно успеть на юг, прежде чем в Ромуве выберут гривайтиса.
— Еще один поход?! — Избор, не выдержав, шагнул вперед, — разве недавнего разгрома было мало?! Всем уже ясно, что никто здесь не хочет Волха в жрецы!
Волх побагровев, яростно развернулся к князю кривичей, но Рисса вытянув узкую холодную руку, заставила князя отойти, оказавшись лицом к лицу с Избором.
— Его хочу я, — спокойно сказала она, — разве этого мало?
— Тебе, может, и достаточно, — Избор нагло окинул взглядом обнаженное тело, — а вот нам уже надоело подыхать за прихоти белобрысой потаскухи!
Так быстро, что никто не успел бы его остановить, Избор выхватил нож, целя между волнительных полушарий. Жрица Моряны и не пыталась уклоняться: непроницаемые глаза встретились с глазами князя, с алых губ сорвалось змеиное шипение — и нож, ударив по серебряной монете, вдруг скользнул в сторону, не оставив и следа на белой коже. В следующий миг Рисса со змеиной быстротой выбросила руку и ее пальцы сжали кадык Избора. Кровь отлила от лица кривича, сдавленный хрип сорвался с его губ и он рухнул наземь с ужасной, хлещущей кровью, раной в горле. Рисса, брезгливо отбросив кусок плоти, окинула остальных змеиным взглядом, с удовольствием отметив, как все отводят глаза.
— Собрать всех кого сможете, — повторила она, — и поскорее. Утром мы выступаем в Галиндию.
Больше всего Наргеса злило бесцельно потраченное время — ладно, в литвинских землях и вправду стоило задержаться, чтобы аукшайты как следует прониклись тем, что кривайтиса лучше куршского сигонота им не найти. Заодно они пополнили союзное воинство — вот тогда и надо было идти в Ромуву. Нет же, — подавшись уговорам аукшайтов, он сделал крюк, повернув к ятвягам, чтобы заручится еще и их поддержкой. Сразу в нескольких городках, он узнал, что большинство ятвяжских князей и жрецов покинули свои земли, чтобы успеть в Ромуву. Теперь туда спешил и Наргес, сокрушаясь о бесцельно потраченных днях.
Его же спутники не особенно терзались такими сомнениями — союзные князья и жрецы справедливо полагали, что об этом должна болеть голова у сигонота. Что же до Рандвера то тот и вовсе не видел большой беды — подумаешь, выберут они своего жреца без Наргеса. В крайнем случае, можно заставить их пересмотреть свое решение и силой, благо войска достаточно. Да и вообще — не особо его волновало, кто тут станет гривайтисом. Убить Люба, поживиться богатствами Ромувы — и можно возвращаться домой с головой убийцы отца. А все эти курши, жемайты и прочие племена, чьи названия он не особо тщился запоминать, пусть и дальше грызутся за первенство в этой медвежьей чащобе.
С такими вот противоречивыми мыслями предводители воинства и вступили в Галиндское, или, как его называли на востоке, Голядское Поозерье: обширный заболоченный край, где средь густых лесов лежало множество больших и малых озер, с берегами поросшими камышом и аиром. Уже смеркалось, но Нергес, все больше беспокоившийся, что гривайтиса выберут без него, не согласился встать на ночлег, несмотря даже на застилавшие вечернее небо тучи и гремевший где-то в отдалении гром.
— Ночь время Велса, гром — голос Перконса и мы идем владениями Потримпса, — сказал сигонот, — во славе Троих явимся мы в Ромуву и пусть хоть кто-то попробует тогда сказать, что я не истинный избранник богов.
Войско шло восточным берегом озера Мамры, — вернее даже нескольких озер, соединенных множеством проток и ручьев, — выходя к месту, где вытекала речка Анграпа, приток Преголы. Чего не знали ни Рандвер, ни остальные князя, ни даже Нергес — это то, что на западном берегу озера уже стояло войско Волха, с горем пополам собравшего разбежавшихся воев, и Тройната, князя галиндов. Оба вождя, во главе собственных отрядов, встали лагерем близ топкой низины, поросшей папоротником и хвощами. Над ковром из мхов, скрывшим болотную трясину, горел зеленый костер, не требующий дров. Рядом хрипел умирающий раб-ятвяг с перерезанным горлом, неподалеку лежало еще несколько убитых рабов, с вырезанными на их телах рунами. Перед костром стояла Рисса, держа в руках свой нож с костяной рукоятью. Сквозь кровь, покрывшую лезвие тускло мерцали, насеченные на ноже руны. Серебряная монета меж голых грудей также мерцала призрачным светом. Помимо нее, нагое тело Риссы украшали и подвески из янтаря из запасов Тройната. В каждой янтарной бусине, мерцавшей золотистым светом, навеки застыли насекомые и мелкие ящерки.
— Зов мой, услышь, о великая Змея, обвивающая кольцами мир. Йормунганд, величайший из гадов земных и подземных, всколыхни земную твердь… Нидхегг, пожиратель трупов, Грабак, Гравёллуд, Офнир и Свафнир — восстаньте, чтобы помочь мне исполнить задуманное.
С болотом происходило что-то странное — будто диковинные цветы вспыхивали на вершинах папоротников призрачные зеленые огни. В воздухе скользили светлячки и летучие мыши, из ближайшего леска раздавались крики козодоев. Будто разверзлась трясина перед колдовским взором Волха и он увидел скрытые мхами и сфагнумом трупы, сохранившиеся в болотной толще, все, кого когда-либо засосала болотная трясина. Взор князя проникал и глубже — сквозь бесчисленные останки людей и животных, к погребенным в недрах земли костям чудовищных существ.
— Поднимите детей своих из черных пучин забвения, облеки кости плотью… Верни их в мир живых, на устрашение сынам человеческим…
В ответ этому мерному речитативу отовсюду слышалось шелест листьев, плеск воды, кваканье, шипение. Со всех сторон в болото сползались жабы, тритоны, ящерицы, ужи, гадюки, болотные черепахи, пауки, пиявки и бесчисленные насекомые…
— Жизнь есть смерть, тьма есть свет, — подхватил слова жрицы Волх, — Боже-Ящере, змиев пращуре, владыка морской и подземный, восстань из недр земных, из пучин морских.
Кусая, терзая, душа болотные гады раздирали в клочья друг друга, пожирая, чтобы тут же быть пожранными другими. Когти, зубы, жвала вонзались в плоть и размалывали хрупкие кости, кровь и яд окропляли болотную жижу, уже пропитанную человеческой кровью. Рисса торжествующе улыбалась, видя как в толще болота мечутся души принесенных в жертву людей, проникая вглубь земли. Вот и Тройнат, также кое-что понимавший в колдовстве вскинул над головой руки.