изнеженная горожанка, дочь воинственного народа, все же она воспитывалась в совсем ином мире, в котором не было места жестоким языческим богам, кровавым жертвоприношениям и жутким тварям выходившим из морозного мрака на зов злобных колдунов, увешанных амулетами из человеческих костей.
— Халоги похваляется тем, что ведет свой род от великана Логи, — продолжал Люб, — кто-то говорит, что это какой-то огненный великан, другие же бают, что это просто иное имя Локи, великого обманщика. Правда оно или нет, кто знает, хотя, каждый кто глянет на Халоги, поверит, что в его жилах течет кровь какого-то великанского отродья. Мы одно время ходили вместе с ним в поход на Оркни, но потом поругались, когда он захотел себе присвоить добычу, что была моей по праву. Халоги хотел биться со мной, но другие ярлы сказали, что я был в своем праве и что если Халогиубьет меня в поединке, они станут сражаться с ними сами после этого. Не то, чтобы они так уж любили меня — просто побоялись, что если он сейчас отберет часть моей доли, то потом позарится и на их добро. Вот с тех пор он меня и ненавидит — и не ровен час он готовит еще какую-то пакость.
— Как он еще подгадал, чтобы нас подловить именно там? — заметил Стюрмир, — как знал.
— А может и знал, — мрачно кивнул Люб, — Халоги не только конунг и берсерк, но и колдун каких мало. И на службе у него немало колдунов, — и своих, с Халогаланда, и пришлых, финских. Он же еще тогда, когда понял, что силой ему моего добра не взять, наворожил там какую-то мерзость и отправил ко мне «послание». Халоги после той свары убрался из усадьбы на Оркни, где мы все зимовали, а спустя несколько дней, как-то ночью я проснулся — вижу по стене что-то черное ползет, наподобие паука, а посреди этой черноты — белое пятно. И быстро так ползет и прямо ко мне. Хвала богам, я кой-чего слышал о таких тварях: выхватил нож, да и метнул в пятно. Визг был такой, что вся усадьба проснулась — смотрят, а на стене мой нож торчит, а на нем — кость человеческая, вся в крови. Знающие люди говорят, что вовремя я успел ножик свой кинуть — еще чуть-чуть и задавила бы меня тварь Халоги.
— Но и на него нашлась управа, — сказал Стюрмир и коротко рассказал о встрече с жрицей Ран. Когда он закончил, Люб пожал плечами.
— Не знаю, что и сказать. На Хлёсе я бывал, дары оставлял, но большой дружбы между нами никогда не было. С тех пор как, — Люб оборвал сам себя, словно побоявшись сболтнуть лишнего и сменил тему, — все равно если Халоги еще раз мне попадется, то живым не уйдет.
— А что Хакон? — спросил какой-то знатный велет, сидевший рядом, — если он теперь якшается с Халоги и тоже хотел наложить лапы на принцессу?
— О Хаконе будет разговор с Гудфредом, — мрачно кивнул Люб, — вот приглашу его на свадьбу, там и поговорим, что делать с Химмерландом. Кстати, о свадьбе!
Он подал знак рабу, чтобы он наполнил чашу и поднялся с место, призывая всех к вниманию.
— Не первый раз я слышал за этим столом, — сказал он, — что негоже князю Велети оставаться без княгини — и мудрыми были те советы. Сегодня я решил, что женюсь на благородной деве Эльфгиве, от рода королей саксов и самого Водена. Рады ли вы за своего князя?
Со всех сторон разнеслись голоса, что со хмельным пылом поздравляли князя и будущую княгиню, что зардевшись сидела за столом. Стюрмир перехватил взгляд Этельнота, — принц Кента, усаженный Любом на довольно почетное место, не кричал хвалу вместе со всеми и довольно угрюмо косился на будущих молодых. Вообще, после приезда в Волин молодой англосакс несколько умерил свое рвение в вере: то ли послушался совета Стюрмира, то ли красоты и богатства столицы Велети и в самом деле произвели на него впечатление — так или иначе, до сих пор он никак не показывал своего недовольства. А теперь в его глазах светилась чуть ли не злоба — или точнее ревность, как вдруг понял Стюрмир. Он и раньше замечал, что Этельнот время от времени пытается уединиться с Эльфгивой, что-то горячо ей говоря, но раньше у фриза не было времени об этом поразмыслить. Впрочем, теперь это не имело значения — и сам Стюрмир, раздобревший от вина и еды, предавался мечтаниям о барышах, что сулит ему совместный фелаг с Бюрхтнотом и Любом — ведь он выполнил поручение короля фризов. Пока, конечно, этот брак не повлечет немедленный поход на запад, но, за время общения с молодым князем, Стюрмир почти не сомневался, что рано или поздно за этим дело не станет: Люб молод, горяч и честолюбив, ему уж точно польстит, что его потомки будут править одним из королевств Гептархии — или не одним.
Углубившись в подсчеты серебра, которое сулил ему успех нового дела, Стюрмир не сразу услышал о чем негромко переговаривается с князем один из сидевших рядом мужчин: светлобородый крепкий воин в плаще из медвежьей шкуры и серебряным браслетом на запястье. Фриз припомнил, что кажется, это был посланник тюрингов.
— Герцог Радульф моими устами предупреждает тебя князь, — говорил мужчина, — князь сорбов Древан нынче держит сторону Ростислава, великого князя Нитры. Сам Ростислав не так давно разбил Илека, кагана аваров и сейчас прибирает к рукам все земли каганата. И ходят слухи, что следующей землей куда он двинется с походом как раз будет Велеть.
— А твоему герцогу, что за дело до того? — спросил Люб, — сорбы и тюринги никогда не были друзьями Велети.
— Это правда, — кивнул тюринг, — и даже то, что Ростислав сейчас христианин не напугало бы нас — но только не когда веру в Распятого нам будут нести авары. Никто не хочет их на Янтарном море — и, думается, меньше всего ты.
— Тут ты не ошибся, — кивнул Люб, — как не прогадал и твой князь, когда послал тебя с этим предупреждением. Что же, значит погуляем на моей свадьбе еще веселее, чем я думал — как раз сюда и Гудфред подоспеет. А я пока пошлю человека в храм Моряны: пусть тамошние жрецы направят весточку мачехе.
Стюрмир заметил как изменился в лице посланник Тюрингии, да и по его спине пробежал неприятный холодок, когда он тоже понял, о ком идет речь.
В Новом граде
Своей рыночной площади в недавно возведенном граде еще не было — как не было, собственно, пока и самого города: только срубленный в устье Мутной княжий детинец, несколько капищ, да окрестные села, где жили вперемешку словене и меря. Однако, под началом князя Волха, несколько лет назад перенесшего сюда свою столицу из Ладоги, город быстро рос — а вместе с ним росло и число желающих приобщиться к данному поселению, открывающему торговые ворота на восток. Именно оттуда, вот уже несколько лет в Ладогу и дальше на запад тек поток серебра — сначала жиденький, но с каждым годом становившийся все шире и полновеснее. Вместе с халифатским серебром из арабских земель, через хазар и булгар, шли дорогие ткани, оружие и украшения. Навстречу же двигался встречный поток товаров — меха, воск…и рабы. С тех пор как князь Волх объединил под своим началом мерю, чудь, словен и часть кривичей, немало находников с запада — в основном свеев и велетов, — шло на службу князю, занимаясь не только стражей, но и охотой за людьми, чтобы потом гнать их на юго-восток, к хазарским работорговцам. Сам же торг обычно шел на одном из островов на Ильмене, напротив княжеского детинца.
Сейчас здесь стояло с пару десятков пленников — девицы и несколько парней, отловленных налетчиками в разоренных селах. Одетые в простые сорочки, стоя босыми на мокром песке, будущие невольники затравленно смотрели на окидывавших их оценивающим взглядом будущих владельцев. Хозяин полону, гут Бьёрн — дородный мужчина с мясистым лицом и темно-русой бородой, облаченный в шубу из медвежьего меха, — с самодовольным видом расхваливал свой товар, подчеркивая достоинства каждого из пленников.
— Посмотрите на этого здоровяка, — гудел он, хлопая по плечу светловолосого парня в изодранной рубахе, — на эти руки, плечи — хоть сейчас на галеру к румам. А от этого сладкого кусочка и я бы не отказался — счастлив будет муж, которому она согреет ложе.
В подтверждение своих слов он хлопнул по крепкому заду молоденькую славянку с толстыми русыми косами, стоявшую в простой рубахе с кривичской вышивкой. Та прикусила губу, чтобы не вскрикнуть, на ее голубых, словно васильки, глазах выступили слезы. Бьёрн расхохотался, потрепав девушку по голове как собаку, и, переваливаясь направился к следующей пленнице, вовсю расхваливая ее прелести.
Внезапно среди покупателей возникло смятение — северяне торопливо расступались перед парой, сошедшей с только что причалившей большой лодьи с мордой неведомой твари вырезанной на носу. Первым на берег ступил худощавый мужчина, лет тридцати, с темными волосами, охваченными серебряным обручем и такими же темными глазами, странно поблескивавшим на узком лице. Он носил темно-синюю свиту и черный плащ, расшитый серебром, серебряные же браслеты в виде кусающих свой хвост змеек, украшали и его запястья. Пояс, сшитый из черных и синих нитей, украшали фигурки с черными уточками, здесь же висел и зазубренный нож с костяным лезвием. На груди красовалась подвеска из черной меди, изображавшая похожую на ящерицу тварь с глазами из синего стекла.
Однако куда больше внимания привлекала молодая женщина, шедшая рядом с мужчиной: златовласая красавица с сине-зелеными глазами и алыми чувственными губами. Стройное тело облегало серо-зеленое платье, увешанное ракушками, сушеными щучьими головами и змеиными черепами; на груди висело ожерелье из оправленных в серебро акульих зубов. Золотые волосы украшала рогатая черная кика, увешанная нитями с кусочками кости.
Женщина подошла к горстке сгрудившихся пленников и, окинув их надменным взглядом, бесцеремонно ткнула пальцем в кривичанку, чьи прелести расхваливал Бьёрн.
— Эту! — сказала она.
— Отличный выбор, госпожа Рисса, — кивнул гут, изрядно растерявший былой гонор, — всего за десять монет серебром.
— Князь заплатит, — сказала женщина, кивнув на своего спутника, — пойдем, милая.
Она поманила к себе девушку и та, словно завороженная змеей птичка, послушно качнулась вслед за красавицей, что уже развернулась обратно к лодье. Меж тем мужчина залез в кошель на своем поясе и, отсчитав десять дирхемов, небрежно сунул их Бьерну.