Сыны Триглава — страница 8 из 25

— Твоею ли мудростью летает ястреб и направляет крылья свои на полдень? По твоему ли слову возносится орел и устрояет на высоте гнездо свое? Он живет на скале и ночует на зубце утесов и на местах неприступных; оттуда высматривает себе пищу: глаза его смотрят далеко; птенцы его пьют кровь, и где труп, там и он.

Виновников резни в монашеском ските выдали сразу — и Ростислав, не тратя время на лишние разговоры, тут же казнил их. Остальных же сторонников Эльпадая, чернец крестил сразу на острове, прямо в болоте.

— Не знал, что служители вашего бога тоже носят обереги, — заметил Ростислав вечером, когда он, вместе с монахом и всеми воинами возвращался в свою ставку.

— Это не просто амулет, — усмехнулся монах, доставая из-за пазухи золотой диск, -на нем святой Сисиний, в честь которого нарекли и меня при постриге. Средь множества его чудес — убийство демоницы Обизуфи, а значит его можно призывать и против проклятых жен, предавшихся врагу рода человеческого.

— Против ведьмы и бесовок, значит? — протянул князь.

— Твой враг сам уподобил себя женщине, — пожал плечами Сисиний — значит и для него этот амулет стал также страшен. Тем более, что у этого диска есть и иной секрет.

Он перевернул амулет, показывая князю отчеканненный на обратной стороне символ, который Ростислав часто видел у ромеев — лицо женщины со змеиными волосами. Вокруг нее обвивался змей, кусающий собственный хвост

— Горгонейон, — сказал Сисиний, — хоть и языческий символ, но и он может быть обращен во славу Господа Нашего. Этот амулет освятил сам Лев Катанский, тот самый, что лишил силы волхва Иллиодора в Италии. Две силы соединяет он: как Горгона он сковывает и лишает сил, любого врага делая подобным камню, ну, а Сисиний поражает ведьм и демониц. Мой заступник перед Господом, порой является и мне во сне, после долгих молитв — и недавно он открыл, что немало таких врагинь таится и на берегах Янтарного моря — а значит, я должен быть рядом, чтобы вновь посрамить злые чары.

Под дланью Трехликого

Молодой месяц, взошедший на небо, отразился на глади Одерского залива, когда ночь спустилась над Щециным. Куда меньше и скромнее Волина-Венеты, тем не менее, его южный пригород слыл чуть ли не за вторую столицу Велети. Венета считалась средоточием силы и богатства, но над всеми богатствами мира властвовал Триглав, бог с золотой повязкой на глазах и серебряным полумесяцем на козлиных рогах — и главный храм повелителя трех миров стоял как раз в Щецине. Слово жрецов Трехликого стоило лишь немногим меньше чем слово великого князя — и Драговит и его наследник Люб неизменно прислушивались к советам немногословных волхвов в черных одеяниях. И хотя в самом Волине давно стояли собственные храмы Триглава, сердце его культа билось в огромном святилище на Щецинском холме. Перед трехглавым идолом жрецы приносили кровавые жертвы из птиц, скота, людей и рыб — от каждого из миров, для каждой головы всепожирающего бога. Здесь же проводились самые важные гадания и обряды, внутренние стены храма покрывало оружие и всякая золотая утварь — дары, что стекались сюда со всей Велети. Треть каждого подношения во всех храмах Триглава отправлялась в Щецин и никто на всем Янтарном море мог сравниться богатством с его жрецами.

Однако и их зловещей власти мог быть брошен серьезный вызов.

На берегу Одры, у подножия холма, где стоял храм Триглава, притулилась большая изба с обширным подворьем, огражденным крепким частоколом. На коньке крыши красовалось изображение трехглавого змея — как очередное напоминание, что за бог властвует в этом городе, а также о том, что изба эта принадлежала Ядуну, верховному жрецу Трехликого.

Хозяин избы, несмотря на позднее время, не спал — и потому что ночь считалась временем его бога и потому, что этой ночью он принимал гостей. Сейчас Ядун восседал за богато накрытым столом в просторной горнице: высокий сухопарый мужчина в долгополой черной одежде из дорогой заморской ткани. На груди были вышиты серебром три черепа — козлиный, рыбий и птичий; с шеи на серебряной цепочке свисал золотой кумирчик с тремя головами. Бритую голову жреца прикрывал трехглавый черный колпак, расшитый белыми и красными бусами. Худое лицо обрамляла черная козлиная бородка, проницательные серые глаза недоверчиво рассматривали восседавших за столом трех человек.

Напротив Ядуна сидел Люб, князь Велети; по правую руку от него разместился посланник Фризии Стюрмир, сын Йорни, а по левую — мачеха князя, жрица Моряны Рисса. Стюрмир несколько оторопел, когда увидел, что вдова Драговита совсем не изменилась за эти, без малого десять лет, с тех пор как он видел ее в последний раз: златовласая красавица с глазами цвета моря и белоснежной, без единой морщинки, кожей и сейчас выглядела едва ли не моложе Люба. Она снова сменила наряд, надев простое зеленое платье, без каких-либо узоров — за исключением вышитых над левой грудью девяти синих рыбок, чьи тела образовывали своего рода водоворот. На груди женщины висел зуб незнакомого зверя, окованный серебром, указательный палец украшал медный перстень с изумрудом.

Именно Рисса настояла, чтобы эта встреча проходила в Щецине.

— Обо мне в Венете ходит разная память, — сказала она на первой встрече с князем, — и дурная и хорошая. Как по мне лучше, если как можно меньше народу будет видеть нас вместе.

— С каких это пор тебя стало волновать, что о тебе, да и обо мне думают люди? — буркнул в ответ Люб, — это ведь я сам тебя и пригласил.

— Припекло потому что, вот и пригласил, — ехидно улыбнулась Рисса, — но ведь еще раньше ты сам меня и спровадил из Волина.

— Никто тебя отсюда не гнал, — возразил Люб, — просто не стал удерживать, когда ты решила перебраться в логово, что ты себе смастерила на востоке .

— Тебе с того логова прямой прибыток, — заметила Рисса, — или мало через Ладогу хазарского да арабского серебра в Волин утекло?

— Немало, кто спорит, — пожал плечами Люб, — но сейчас мне нужны не только серебро, но и люди и много. Твой князь сможет дать мне воев?

— Вои сейчас Волху и самому надобны, — сказала Рисса, — в восточных землях всегда неспокойно. Да и далековато будет Ладога от Венеты. Впрочем, — она хитро сощурилась, — есть путь и покороче — но есть условие, чтобы нужные тебе вои прошли тем путем.

— Что еще за условие? — подозрительно спросил Люб.

— Скажу когда будем в Щецине.

На том и порешили — а вскоре и из самого Щецина пришли вести, что Ядун хочет видеть Люба в храме Триглава. Приглашение оказалось настолько вовремя, что Люб был готов заподозрить Риссу в сговоре с хозяевами Щецина — если бы не знал, что жрецы Триглава всегда недолюбливали его мачеху. Но новый общий враг казался настолько опасным, что даже недавние соперники отбросили перед ним былые раздоры.

Об этой опасности говорил сейчас и сидевший за столом Ядун.

— Триглава чтят и в земле сорбов, — рассказывал жрец, — и ко мне давно доносятся тревожные вести. Князь Древан боится тебя, Люб — и самой Велети и ее союза с данами и фризами, считает, что мы хотим поделить его земли, также как мы сделали с саксами.

— Вот же старый дурень, — фыркнул Люб, — на что мне его чащобы?

— Может и незачем, — пожал плечами Ядун, — но этих страхов ему хватило, чтобы перейти под руку Ростислава, князя Нитры и Моравии, а теперь еще и аварского кагана.

— Я уже знаю все это, — досадливо передернул плечами Люб, — и что теперь? Мне нужно готовить к обороне все Поморье, от Вислы до Лабы — но особенно Одру. По ней из земель сорбов всего ничего до Венеты.

— Если Ростислава что-нибудь не отвлечет, — заметила Рисса.

— О том я и хотел сказать, — кивнул Ядун, — сорбы с давних пор враждуют со сленжанами, что держат городища по Одре и Бобру. И среди них немало тех, кто верен Триглаву — и тех, кто еще помнит как их деды и отцы страдали под аварским игом. Сейчас, когда авары вернутся вместе с моравами — да еще и жрецами Распятого, врагами старых богов, — никто в Сленжанской земле тому не обрадуется.

— Захотят ли они принять нашу сторону в грядущей войне? — усомнился Люб, — раньше они только держали оборону от сорбов, но никогда не нападали первыми.

— Их черед все равно придет, рано или поздно — пожал плечами Ядун, — но в союзе с нами они еще могут хоть на что-то надеяться. Если мы уговорим их выступить на сорбов, то выгадаем время, чтобы подготовиться самим.

— И кто же их будет уговаривать? — спросил Люб.

— Я отправлю кого-то из волхвов в Глогув, — ответил Люб, — тамошние жрецы могут прислушаться к голосу Щецина — особенно если с ними пойдет кто-то из людей князя.

— Знать бы только кого лучше послать, — недовольно протянул Люб. Его взгляд упал на Стюрмира и его лицо просветлело.

— А может, ты и пойдешь? — воскликнул он, — княжескому посланнику в Глогуве, может, и не так обрадуются, но если он будет еще и посланником короля Фризии — даже в сленжанской глуши слышали о вашей земле. Тогда сленжане и впрямь могут решить, что сразу две державы поддержат их против моравов.

Стюрмир замялся с ответом: с одной стороны Бюрхтнот слал его в Венету не за тем, чтобы Фризия ввязывалась в славянские распри, с другой — он же сам хотел, чтобы Люб поддержал его в войне в Англии. А как убедить союзника воевать за тебя, если ты сам не собираешься помогать ему в беде?

— Я не требую фризских воев для Волина, — верно истолковал его замешательство Люб, — вы далеко и у вас, я знаю, есть свои сильные враги. Нужно только, чтобы сленжане поверили в эту помощь — а там уже, дадут боги, уже и остальные втянутся.

— Это поможет, но лишь на время, — заметила Рисса, — если верно то, что говорят о Ростиславе, сленжане его не остановят — чай не сильнее аваров.

— У тебя есть для нас другие союзники? — недовольно спросил Люб.

— Есть, — кивнула Рисса, — причем из бывших врагов. Старый кривайтис пруссов сейчас при смерти — и они ищут нового верховного жреца. Если им станет кто-то дружественный нам — пруссы, кривичи, а может и жмудины с куршами и земиголой, встанут за нас. Да и мазовшане, среди которых немало породнившихся с пруссами, не останутся в стороне.