Обрушение дома во время пожара
Пятнадцатого мая 1853 года в замке отметили шестьдесят первый день рождения Иэёси[35], и он вступил в последний из трёх опасных периодов жизни (якудоси), когда человек считался наиболее уязвимым для разного рода бед и несчастий. В тот год начало лета выдалось настолько жарким, что в замке отменили некоторые церемонии; такое бывало крайне редко. Иэёси, в последнее время страдавший от болей в сердце, чувствовал себя неважно, а в первых числах июня вообще перешёл на постельный режим.
Во время его болезни в столице произошёл грандиозный переполох: 3 июня в бухту Урага вошли четыре «чёрных корабля» США под командованием Мэттью Перри (1794–1858). Японцы называли все иностранные суда «чёрными» (куробунэ), поскольку португальцы и испанцы обильно их смолили, но в широкое употребление это слово вошло только после визита американских фрегатов. Оснащённые паровыми двигателями корабли извергали в небо клубы густого чёрного дыма, поражая воображение японцев.
Мэттью Перри, кадровый военный, прошедший на родине через три войны, прибыл в Японию с конкретной целью – любой ценой добиться открытия её портов и тем самым обеспечить своей стране преимущество перед европейскими конкурентами. В залив Урага Перри вошёл как победитель: незадолго до этого он добился согласия на открытие портов от правителя Рюкю и по пути в Японию захватил небольшой островной архипелаг Огасавара, объявив его собственностью США.
Четыре крупнотоннажных корабля встали на рейде и навели стволы орудий на берег. Известив японскую сторону о том, что собирается произвести учебные стрельбы, Перри дал серию холостых залпов, вызвавших панику среди местного населения. Пятого июня командир эскадры принял на борту представителя бакуфу в ранге ёрики и заявил ему, что хочет передать правителю Японии послание от президента США и проект договора о дружбе, сотрудничестве и торговле. А если ему в этом будет отказано, готов высадиться на берег без разрешения и действовать с применением силы. Предложение японской стороны проследовать в Нагасаки и вести переговоры там Перри отклонил и дал японской стороне три дня на подготовку ответа. На следующий день американцы спустили шлюпки и начали замерять глубину бухты, всем своим видом показывая, что готовы подойти к берегу и высадить десант.
Синтоистский ритуал у постели больного
Перри появился в самый неподходящий момент и застал руководителей бакуфу врасплох: сёгун Иэёси тяжело болен, перспективы его выздоровления неясны, а брать на себя ответственность за важнейшее решение никто не хотел. Первые три дня больному сёгуну вообще не сообщали о появлении американцев, но 6 июня Абэ Масахиро всё-таки доложил ему о ситуации и получил традиционный совет – поговорить с Токугава Нариаки и вместе с ним принять решение. В этот важнейший для страны момент Иэёси, как обычно, самоустранился.
Ни с князем Хитоцубаси, ни с сыном сёгуна глава правительства советоваться не стал. В бакуфу решили, что принять послание от президента США – ещё не значит заключить договор, и согласились встретиться с Перри. Девятого июня американский представитель в сопровождении трёхсот человек сошёл на берег в районе современного порта Ёкосука (преф. Канагава) и передал посланцам бакуфу Идо Хиромити и Тода Удзиёси привезённые документы. Сославшись на болезнь сёгуна, они пообещали дать ответ через год. Перри, в свою очередь, пообещал им прийти за ответом с более крупной флотилией, 12 июня покинул бухту Урага и вместе с оставленными на Рюкю двумя фрегатами направился в Гонконг. Вся его миссия уложилась в девять дней.
Высадка коммодора Перри
Между тем состояние сёгуна Иэёси продолжало ухудшаться. Двадцатого июня ему стало совсем плохо, и 22 июня, через десять дней после ухода Перри, он скончался. Наиболее вероятной причиной смерти считается сердечная недостаточность, усугублённая жарой и духотой японского лета. По традиции о смерти сёгуна сообщили лишь месяц спустя, 22 июля.
Тринадцатый сёгун Иэсада(1824–1858, правление 1853–1858)
Сын двенадцатого сёгуна родился 8 апреля 1824 года в замке Эдо четвёртым по счёту ребёнком по мужской линии. Его матерью была наложница Иэёси по имени Хондзюин (1807–1885), родившая сёгуну кроме Иэсада ещё двоих сыновей. Трое старших братьев мальчика умерли в детстве, поэтому в 1841 году, сразу после смерти деда Иэнари, шестнадцатилетний Иэсада был объявлен преемником отца. Даже на фоне четвёртого и девятого сёгунов, имевших серьёзные проблемы со здоровьем, Иэсада выделялся в худшую сторону. Врождённый церебральный паралич в лёгкой форме проявлялся у него в нервном тике лицевых мышц, непроизвольных движениях рук и ног, трудностях при артикуляции некоторых звуков. Внешний вид наследника производил на окружающих крайне неблагоприятное впечатление, поэтому он рос замкнутым, закомплексованным ребёнком, избегал общения с посторонними. Хорошо и свободно он чувствовал себя только с кормилицей Утахаси. Обычный человек с такими физическими недостатками вполне мог жить нормальной жизнью, но публичность фигуры сёгуна подчёркивала и привлекала к ним повышенное внимание. Иэёси не жалел усилий, чтобы улучшить состояние сына упражнениями, танцами и свежим воздухом, но они не дали результата. На уроках по танцам и декламации мальчик нормально двигался и говорил, но как только занятие заканчивалось, возвращался в прежнее состояние. В шестнадцать лет он перенёс оспу, оставившую на лбу и вокруг глаз многочисленные следы; впрочем, на гравюрах их не изображали. В тридцать лет Иэсада имел рост сто пятьдесят сантиметров – на семь-восемь сантиметров ниже среднего. Из личных пристрастий современники отмечали любовь тринадцатого сёгуна к приготовлению блюд, в основном десертов из муки, фасоли и батата, которыми он любил угощать людей из ближайшего окружения. Из-за этого хобби его иногда называли «бататовым сёгуном» (имо сёгун). По некоторым сведениям, кулинарные увлечения Иэсада зародились в детстве – из-за опасений быть отравленным заговорщиками во главе с любимой наложницей его деда Иэнари, однако надёжных подтверждений этому нет.
Будущая взрослая жизнь Иэсада и возможность иметь детей вызывали у многих большие сомнения; одно время его отец даже подумывал о том, чтобы передать власть одному из сыновей главы родственного дома Мито, но Абэ Масахиро посоветовал ему не нарушать правило прямого наследования, и Иэёси с ним согласился.
Иэсада стал сёгуном на тридцатом году жизни и занимал этот пост в течение пяти лет. Всё это время он продолжал жить уединённо и крайне редко появлялся на людях. Текущими делами и работой правительства он не интересовался, а публичные церемонии считал крайне утомительными и всячески их избегал. В «Хронике годов Ансэй» есть запись о том, что «сёгун болен и в замковых церемониях участвует минимально, лишь для того, чтобы не нарушать традицию». Первый посол США в Японии Таунсенд Гаррис после встречи с тридцатидвухлетним Иэсада записал в дневнике, что японский правитель выглядит очень больным человеком. Прежде чем что-то произнести, он откидывает голову назад и делает движение ногой, как будто хочет ею топнуть, и только после трёх-четырёх таких движений может что-то сказать (Китадзима, 1974).
Говорил Иэсада редко, мало и неразборчиво. Непривычному человеку было трудно разобрать его речь, а молчаливая отстранённость и замкнутость создавали впечатление, что сёгун ничего не знает и не хочет знать. Глава княжества Мито Токугава Нариаки раздражённо писал в своём дневнике, что «сёгуну не хватает понимания сути событий, особенно в вопросе об иностранных судах, поэтому он только и делает, что огорчается и колеблется», а другой родственник, князь Мацудайра Сюнгаку, называл его «бездарнейшим из обычных людей» (Синода, 2005). Впрочем, многие современники считали, что дело не в умственных способностях тринадцатого сёгуна, а в его болезненном состоянии и характере; в действительности голова у него работала лучше, чем он выглядел.
Нездоровье Иэсада критическим образом наложилось на ситуацию с внешнеполитическими обстоятельствами. При «отсутствующем сёгуне» груз ответственности целиком и полностью лёг на плечи главы правительства Абэ Масахиро, более склонного к поиску компромисса с американцами и консенсуса внутри страны. Наиболее приемлемым для него вариантом было бы подписать торговое соглашение, сведя к минимуму последствия этого шага, и одновременно начать укрепление береговой линии на случай конфликта. При этом он считал необходимым приложить все усилия к тому, чтобы этого конфликта избежать. Для решения судьбоносного вопроса об открытии страны при правительстве была создана комиссия, в которую вошли самые авторитетные даймё во главе с Токугава Нариаки (княжество Мито), Симадзу Нариакира (Кагосима), Мацудайра Сюнгаку (Фукуи), Датэ Мунэнари (Увадзима).
Через неделю после смерти Иэёси, когда о ней ещё не было официально объявлено, правительство разослало на места извещение о визите Перри и послании американского президента. В связи с этим бакуфу впервые в истории обратилось к населению страны с просьбой высказать своё мнение относительно того, как следует поступить в такой ситуации. Особенно невероятной выглядела готовность правительства выслушать советы тодзама даймё и людей из простых сословий.
Живущее по конфуцианским законам общество, разделённое на изолированные и зажатые суровыми законами провинции, не привыкло участвовать в решении вопросов наравне с властью, поэтому и реакция на опрос была соответствующая. Четверо из каждых десяти опрошенных дали уклончивый ответ, из которого невозможно было понять их мнение, или просто промолчали. Из пятидесяти четырёх человек, чьи ответы правительство сочло достойными внимания, почти половина (сорок восемь процентов) предложили действовать так, чтобы избежать и открытия страны, и военного конфликта с иностранцами. Пятнадцать процентов ответивших были готовы воевать, а сторонников подписания договора набралось всего четыре процента. Категорически против открытия страны и каких-либо контактов с иностранцами выступил император Комэй (1831–1867). Опрос показал, что большинство ответивших, в том числе группа влиятельных