Пусть турок ступит шаг один вперед,
Христианин же — на один отступит.
Это возможно в силу того, что десять заповедей образуют основу не только трех великих средиземноморских религий (здесь чувствуются отголоски легенды о трех кольцах), но и тех религий, которые создаются теперь или будут созданы с течением времени: четвертой, никак точнее не определенной, пятой, которую «Бог в наши дни изволил нам послать» и которая излагается в книге Сколио, и двух будущих, с которыми число религий достигнет магической цифры семь.
Религиозное содержание пророчества Сколио, как легко убедиться, чрезвычайно просто. Достаточно соблюдать десять заповедей — десять «природы повелений величайших». Все догматы отбрасываются и первым делом — догмат о триединстве:
Лишь Богу поклоняться надлежит,
Нет у него товарищей и сына.
Тот сын его, товарищ и слуга,
Кто заповедь его блюдет ревниво.
Нет двух богов, и Дух Святой — не Бог,
Единым Богом вера утвердится.
Из таинств говорится лишь о крещении и евхаристии. К крещению допускаются только взрослые;
Обрезанье свершится в день восьмой,
Крещается же пусть тридцатилетний —
Так Бог через пророков приказал,
И так Креститель сделал Иисусу.
Евхаристия сведена с небес на землю. «Я вам сказал», — поясняет Христос, —
что освященный хлеб
Мое есть тело, а вино есть кровь,
Лишь оттого, что делом благочестным
И Богу угождением пристойным
Ту трапезу считал. Но никогда
Ее не числил я в ряду законов,
Как заповедей десять — их блюсти
Вам надобно, а в остальном пусть каждый
Располагает, как ему сподручно.
Это не только протест против теологических споров о реальном или духовном присутствии в дарах плоти и крови Христовых — устами Христа Сколио отрицает всякий мистический смысл крещения и причащения:
Крещение мое и причащенье
И смерть и воскресенье надо вам
Не таинством считать, а лишь обрядом,
Устроенным в мое поминовенье.
Для спасения души нужно лишь соблюдение десяти заповедей, понятых буквально, без «толкований всяческих и глосс», без искажений, привносимых «софизмами и логикою странной». В религиозных церемониях нет никакого толку, богослужение должно быть наипростейшим:
Не надо ни колонн, ни образов,
Ни музыки, ни пенья, ни органов,
Ни колокольни, ни колоколов,
Ни росписи с резьбой, ни украшений.
Простым пусть будет все и незатейным,
И лишь наказы божий звучат.
Так же просто и слово Божие; Бог пожелал, чтобы Сколио написал свою книгу языком не «ученым, темным и витиеватым, но ясным и живым».
Несмотря на некоторые переклички с учением анабаптистов (вряд ли объясняющиеся прямыми контактами, никак, впрочем, не засвидетельствованными), идеи Сколио, скорее, связаны с тем подземным течением крестьянского радикализма, в русле которого располагаются и идеи Меноккио. Сколио не считает папу Антихристом (хотя, в чем мы вскоре убедимся, в будущем его должность не понадобится): власть как таковая не есть для него (в отличие от анабаптистов) нечто, подлежащее безоговорочному осуждению. Правда, те, кто обладает властью, должны проявлять к подданным отеческую заботу:
И если Бог правления бразды
Тебе вручил и за себя поставил,
Как папу, императора, царя,
Ты должен быть и добр, и человечен.
Он дал тебе богатство и почет,
Чтоб ты отцом был сирым и убогим.
Ведь то, что ты имеешь, не твое,
Оно — для всех, оно — мое и Бога.
Общество, о котором мечтает Сколио, это благочестивое и аскетичное общество крестьянских утопий: в нем не остается места для ненужных профессий («Лишь главные ремесла и уменья Останутся, а все иные прочь. Пустое дело всякие науки, И докторов, и лекарей обман»), главные люди в нем — земледельцы и воины, правитель в нем один — сам Сколио.
...Игрок, распутник, пьяница и шут
Исчезнут пусть и сгинут без следа.
Искусство земледельца превзойдет
И славой и почетом все иные.
Достоинством великим облекутся
Те, кто за веру жизни не щадят.
А чванству, пьянству, роскоши, обжорству —
Презренье будет общее в удел.
...Придет конец застольям изобильным,
Рассадникам распущенности злой.
Умеренность и скромность воцарится
В музыке, танцах, банях и в одежде.
Один да правит нам государь —
Духовным и мирским равно владыка,
Единый пастырь и едино стадо.
В этом обществе будущего несправедливость исчезнет: вновь наступит «золотой век». Закон, «краткий, ясный и всеобщий», будет
доступен каждому,
И добрые произрастут плоды.
Народной будет речью он изложен,
Чтоб каждый знал, что зло, а что добро.
Строгий эгалитаризм уничтожит все следы экономического неравенства:
Любому едоку кусок найдется,
Не важно, кто он и каков собой.
Излишком же никто владеть не будет
Ни в платье, ни в еде, ни в помещенье.
Кто властвовать желал бы, будет тот
Другому, не переча, подчиняться -
Безбожный и бессовестный обычай
Себе служить другого заставлять.
Никто не раб у Бога и не беден,
А ты один быть хочешь богачем?
...И где бы кто на свет не появился,
В деревне или в городе иль в замке,
И родом был бы низок иль высок,
Отличья от других иметь не будет.
Но это воздержанное и благонравное общество представляет лишь одно лицо — земное — крестьянской утопии Сколио. Другое, загробное, выглядит совершенно иначе: «Не в этом мире — лишь на небесах Возможны изобилие и радость». Загробный мир, явленный Сколио в одном из его первых видений, это царство изобилия и наслаждения:
Была суббота, Бог меня возвел
На гору, где весь мир открыт для взора.
Здесь кущи райские, стена вокруг
Воздвигнута из пламени и снега.
Здесь красотой сияет все: дворцы,
Сады, леса, луга, озера, реки.
Здесь яства, несравненные на вкус,
И вина драгоценные. Покои
В шелку и золоте и дорогой парче.
Пажи проворные, красавиц целый рой,
Диковинные звери и цветы,
Плоды, что круглый год свисают с веток.
Это очень напоминает изображение рая в Коране, но основа здесь — крестьянский идеал полного материального достатка, находящий выражение в уже встречавшемся нам мифе. Божество, которое является Сколио, — андрогин, «мужчина-женщина». Руки его распростерты, ладони раскрыты, из пальцев, каждый из которых символизирует одну из десяти заповедей, текут реки, и все живые существа утоляют в них жажду:
Одна река течет сладчайшим медом,
Вторая — жидким сахаром, а третья —
Амброзией, четвертая ж — нектаром.
Где пятая — там манна, а в шестой -
Чудесный хлеб, во рту он просто тает
И мертвого способен воскресить.
Один благочестивый человек
Сказал, что в хлебе познаем мы Бога.
В седьмой — благоуханная вода,
Восьмая — масло, белое как снег,
В девятой — дичь, отменная на вкус —
Такую и в раю подать не стыдно,
Десятая — молочная река.
На дне у рек сверкают самоцветы,
По берегам же лилии цветут,
С фиалками и розами обнявшись.
Такой рай (и Сколио это было отлично известно) был очень похож на страну Кокань180.
59. Пеллегрино Барони
Сходство между пророчествами Сколио и речами Меноккио очевидно. Только общими источниками — такими, как «Божественная Комедия» и Коран, несомненно известными Сколио и, возможно, известными Меноккио, — его не объяснить. Общей была основа — традиции и мифы, переходившие от одного поколения к другому. В обоих случаях этот глубинный слой устной культуры оживлялся благодаря контакту с письменной культурой, знакомство с которой совершалось в школе. Меноккио посещал какую-то начальную школу, а Сколио писал о себе:
Я был пастух, а после был школяр,
Рукомеслом затем решил заняться,
Потом опять гонял на луг стада,
Опять школяр, ремесленник опять:
Все семь искусств ручных я превзошел, —
И вновь пастух, а после вновь школяр.
«Философ, астролог и пророк» — таково было самоопределение Меноккио; «астролог и поэт и философ», а также «пророк пророков» — самоопределение Сколио. Но разница между ними все же есть. Сколио живет в крестьянской среде, почти совсем лишенной контактов с городом — Меноккио ездит, он не один раз бывал в Венеции. Сколио отрицает какую-либо ценность книги, если это не четыре священные книги, то есть Ветхий и Новый Завет, Коран и его «Семерица»:
Ученым станешь, Господу служа,
А не вникая в книжную премудрость.
Магистры, сочинители, чтецы,
Ораторы, печатники, поэты —
Все под запретом будут, кроме тех,
Кто издает, читает, изучает
Те книги три священных, что назвал я,
И эту, что писал не я, а Бог.
Меноккио же приобретает «Цветы Библии» и берет почитать «Декамерон» и «Путешествия» Мандевиля; заявляет, что все Писание можно изложить в двух словах, но чувствует потребность овладеть тем багажом знаний, которым располагают его противники, инквизиторы. В случае с Меноккио мы имеем дело, одним словом, с более свободной и агрессивной позицией, прямо противопоставленной культуре господствующих классов; в случае со Сколио — с позицией более закрытой, чей полемический потенциал полностью исчерпывается моральным осуждением городской культуры с точки зрения идеала эгалитарно-патриархального общества