Я вышел на середину и огляделся по сторонам. В первых рядах, видных с моей точки обзора, я заметил пару высоких чинов, несколько крупных теневых дельцов, пару военных высокого ранга, несколько скучающих аристократов без особых занятий, купцов средней руки и прочий сброд, упоминать который мне не хочется.
На особом же месте — постаменте с глубокими креслами — сидели трое. В центре сухой старик с глубокими морщинами, справа от него тоже неизвестный мне тип, крупный, с наглой мордой, а слева — мой старый знакомец Салданов.
Риттер-баронет улыбался, глядя на арену, а как только заметил мой взгляд, даже чуть кивнул, приветствуя.
И как только я увидел этот кивок, то сразу понял, кто именно являлся инициатором моего пленения. Генри почувствовал себя глубоко оскорбленным. Генри решил отомстить и нанял охотников, дабы те похитили меня и привезли в нужное место. Генри решил идти до конца, выставив меня, уважаемого и известного человека, консультанта императора по особым вопросам, многократного спасителя человечества, на арену в качестве рядового бойца.
Мне бы следовало оскорбиться.
Вот уж где он просчитался. Если бы Салданов озвучил прилюдно для всех здесь сидящих хотя бы часть моего обширного резюме, то ставки выросли бы многократно. Но откуда ему знать, кто я такой и чем знаменит, если большая часть моей биографии подпадает под гриф «совершенно секретно».
Гонг пробил еще раз, и трехметровые ворота в левой части арены разъехались в стороны.
На песок арены ступили двое одинаковых людей. Одетые, словно древние гладиаторы: в набедренные повязки с поясами, длинные поножи на левой ноге, шлемы и кирасы, они держали в руках классические гладиусы[26] и щиты. Выглядели они грозно.
— Два опытных бойца, известные вам Марк и Лукреций, преподадут урок смирения нашему гостю!..
Я наконец увидел комментатора поединка. Высокий, с неприятным лицом (тут других и не водилось), он стоял чуть в стороне от трибун на возвышении и орал в рупор:
— Другими словами, они его усмирят. На все про все у них есть десять минут. Время пошло!
Гонг ударил в третий раз, и поединок начался.
По плавным, скользящим движениям поединщиков я сразу догадался: мне тут не выжить. Может, в массовом поединке я бы сумел где-то затеряться, но когда на тебя целенаправленно прут два подготовленных убийцы с мечами в руках, а твоя сабля имеет герб несуществующего ныне государства[27], то поневоле задумаешься, а верный ли способ заработать на жизнь ты себе когда-то выбрал.
Моя ли удача или невезение противников, но первую атаку я пережил. Один удар парировал — и сабелька не переломилась, от второго увернулся, а потом отступал и отступал шаг за шагом, пятясь, словно черепаха на пляже. Вот только прочного панциря за спиной у меня не имелось, а то бы спрятался, честное слово, от греха подальше и не высовывался бы несколько дней.
К сожалению, побыть спокойной черепахой мне не дали. Вторая атака обошлась мне первыми потерями — конец гладиуса вспорол правый рукав сорочки вместе с предплечьем, кровь закапала на песок. Во все времена существуют арены и те, кто на них умирает. Так было, и так будет. Я не исключение.
Но я хотел чем-то отличиться. И, кажется, сумел это сделать.
Поединщики были очень опытными, не знали они одного: мой порог чувствительности и восприимчивости сильно занижен после некоторых событий прошлого, а способность быстро восстанавливаться, напротив, чрезвычайно развита.
От меня ждали вялого сопротивления, может, попытки бегать по арене в надежде отбегать положенные десять минут и остаться в живых, а может, мольбы о пощаде. Кто знает?
Я же, получив рану, пошел в атаку.
Зрители восторженно заорали. Видно, здесь не привыкли к столь наглому поведению новичков, но восприняли это с энтузиазмом. Новизна всегда к месту.
Фехтованием я занимался ровно столько, сколько требовалось в рамках подготовки боевого десант-риттера. Слава богам, что эта дисциплина традиционно входила в программу, так что с какой стороны держаться за саблю, я знал.
Также я прекрасно помнил, что существует только две тактики ведения боя: долгая и осторожная, с попытками отыскать слабое место в обороне противника и в какой-то момент использовать это знание, и вторая — яростная атака по принципу неистового гасконца, моего самого любимого героя у Пушкина-Дюма. Требовалось увеличить скорость движений в два, а лучше — в три раза.
Гасконцу в тот раз помогла молодость, мне же — прощальный подарок Люка. Лишившись части сердца, точнее, отдав свое сердце птенцу, я получил кое-что взамен.
Рубец от шрама обжег мою грудь словно огнем, и время замедлилось. Я сделал это не специально, так получилось само собой, но я сразу понял, что произошло, и немедля — неизвестно, как долго продлится эффект, — напал на противников.
Сабля — хорошее оружие. Первому я подрубил ноги — он и дернуться не успел, второго рубанул наотмашь по шее — как раз в зазор между шлемом и кирасой. Брызнуло красным во все стороны, капли летели медленно, я отступил на пару шагов назад, и тут действие подарка Люка окончилось. Все вернулось к естественной скорости восприятия.
Со стороны, думаю, это выглядело красиво: мгновение, и грозные противники повержены, а герой стоит, чуть выставив одну ногу вперед и надменно глядя по сторонам.
Враги же его, опытные бойцы, падают на песок. Один хватается за перебитые сухожилия на ногах, что-то крича. Второй мертв, ему уже не помочь.
— Молодец! Убей! Крови! — начали скандировать трибуны. — Добей! Добей! Добей!
Но я демонстративно плюнул в сторону главных кресел и сменил позу на более расслабленную. Добивать раненого я не собирался.
Дальние ворота вновь распахнулись, и несколько слуг утащили тела поединщиков, при этом обращаясь с живым, как с мертвым, одинаково равнодушно. Я крепко сомневался, что единственно выжившим займется местный доктор, скорее прирежут по-тихому — все равно станет калекой…
Все это не мои проблемы, и меня они не занимали. Я свое дело сделал — выжил в первом бою, и теперь ждал, что Салданов придумал для меня еще.
— Это был бой, который запомнит каждый здесь присутствующий! — вновь заорал в свой рупор ведущий. — Это бой-легенда! Невероятная техника, изумительная скорость и милосердие! Да, дамы и господа, милосердие — вот каков он, Кирилл Бреннер!
Трибуны ликовали. Хоть я и не пошел на поводу толпы и не добил раненого, мне это простили. Я приглянулся толпе, хотя мне было на нее наплевать.
— Но наш вечер еще не закончен. Нам предстоит последний, самый интересный общий поединок!
Я видел, что на главной трибуне Салданов что-то яростно шепчет на ухо старику, но тот сидел недвижимо, с видом каменного изваяния, и никак не реагировал на риттер-баронета.
— Все прошедшие первый круг получают шанс на жизнь и удовольствия. Им нужно лишь пройти второй круг, и все блага мира к их услугам!
Ага, на публику играет, гад. Видела бы эта публика те камерные «удовольствия», названные мерзким ведущим «благами мира». Вот бы его приобщить к таким благам на день-другой, посмотрим, как запел бы после этого. Возможно, фальцетом…
Подняли решетку, и на арену один за другим вышли мои товарищи по несчастью. Те из них, кто остался в живых.
Таковых оказалось немного. Пятеро из пятнадцати. Плюс я, итого шестеро.
Крафт Силлас, истеричка Мэлвин, горный человек Джабарда, еще двое, чьих имен я не знал, и я — вот и вся честная компания, прошу любить и жаловать.
Они подошли ко мне и встали рядом. Даже Джабарда словно обрел разум, больше не рычал и вел себя почти как обычный человек — если не смотреть пристально на его полуголое волосатое тело, испещренное множеством застарелых шрамов, на заросшее волосами и бородой лицо, на котором видны были лишь маленькие злые глаза — глаза прирожденного убийцы.
— Сегодня особо люто бьют, — сказал Крафт. — Обычно на второй круг людей больше остается.
— Я же говорил, мой метод лучший, — вполголоса заявил Мэлвин. — Десять минут, тьфу, ерунда для быстрых ног.
— Не от каждого врага можно убежать, — философски заметил Силлас.
Вооружены мои коллеги по несчастью были пестро и разнообразно. Крафт уверенно держал двуручный меч, Мэлвин — меч и нож, один из безымянных заключенных сжимал в руках крестьянские вилы, второй — кистень[28], а Джабарда — дубину.
Силлас нацепил шлем и металлический нагрудник, Мэлвин накинул на себя нечто вроде сетчатой кольчуги, безымянные нацепили кожаные доспехи, и лишь горный человек остался гол, если не считать коротких штанов.
Но, сказать по правде, и оружие, и доспехи были далеко не новы. На кольчуге истерички Мэлвина зияли крупные дыры, цепь у кистеня была ржавая, как и меч у Крафта. Второй, даже третий сорт. Против подготовленных бойцов с этим хламом не выстоять, а рассчитывать на то, что дар Люка сработает повторно, я не мог, интуитивно чувствуя, что эта штука какое-то время «перезаряжается».
— Дамы и господа! — Голос распорядителя стал донельзя торжественным. — Сегодня нам предстоит увидеть необычный поединок. Сегодня против выживших в первом круге не выйдет легион бойцов, не будет и диких зверей. Сегодня вам предстоит увидеть воистину исключительное зрелище!
Заиграли трубы, забили барабаны, решетка поползла вверх, и на арену одну за другой выкатили три прикрытые тентом клети на колесах.
— Мне это не нравится, — занервничал Мэлвин, — мне это очень не нравится…
— Выпей брому, — посочувствовал Крафт. — Говорят, успокаивает.
— Не смешно, — обиделся Мэлвин.
Джабарда неожиданно заревел, как медведь перед кустом с малиной. Это он так смеется, догадался я. Значит, понимает человеческую речь.
Трубы и барабаны смолкли, трибуны затихли в предвкушении.
— Представляю вашему вниманию сокрушителей! — заорал в рупор распорядитель.