Ее лицо сморщилось от боли, однако воспитание не позволило проронить ни слезинки. Не перед полицией.
– Леди Хэрриет была очень расстроена случившейся размолвкой?
Когда секрет вылез наружу, семья перестала отрицать очевидное. Какое-то время после разрыва леди Хэрриет держалась спокойно, однако последнюю неделю бедняжка была сама не своя. Чуть что бросалась в слезы, запиралась у себя в комнате, отказывалась разговаривать с родными. Должно быть, из-за нервов ее начала мучить бессонница, и…
Мотив для самоубийства был совершенно ясен. Посмотрев на лорда, Эйзенхарт увидел, что он тоже понимает это.
– И все же, мистер Эйзенхарт, возможно ли, что Хэтти действительно приняла снотворное во второй раз по ошибке? – заговорил отец покойной. – В последнее время из-за переживаний она была такой рассеянной…
Виктор прекрасно понимал, что тот хочет сказать. Время вспоминать мертвых прошло, настала пора думать о живых.
Как бы семья ни любила Хэтти, им надо было выдать замуж еще трех дочерей. Скромное приданое и отсутствие громкого имени создавали определенные проблемы, но репутация родственниц самоубийцы не оставляла девушкам ни шанса. Никто не станет связываться с семьей, которой больше не благоволят духи. А духи, мстительные сукины дети, не только не возвращали самоубийц, но и наказывали оставшихся за подобное неповиновение. И мстили им жестко.
Окинув взглядом комнату, потертые подлокотники дивана, платья, переживавшие не первый траур, Виктор решился:
– Я посмотрю, что могу сделать.
– Думаешь, суицид? – спросил комиссар Роббе, когда Виктор заглянул к нему вечером.
В заставленном старой мебелью кабинете, в котором начальник отдела убийств практически жил после смерти жены, чувствовался домашний уют. Не выдержав, Виктор развалился в потертом кожаном кресле и вытянул ноги к огню.
– Конечно. Молодая девушка, разбитое сердце, что может быть типичнее?
Вопрос остался без ответа, пока комиссар набивал трубку. Виктор последовал его примеру и полез за сигаретами.
– Меня смущает отсутствие предсмертного письма, – заметил начальник.
– Не все самоубийцы – поклонники эпистолярного жанра.
– И все же… Ты уверен, что это самоубийство?
– Если только в ближайшую неделю еще пара дебютанток не отравится снотворным, – устало пошутил Виктор. – Тогда можно будет сказать, что в городе орудует маньяк. Но, согласись, каковы шансы?
Глава 4
Эйзенхарт
Она не отравилась. Шагнула из окна.
Лежавшая у его ног женщина была красива, даже несмотря на падение с четвертого этажа. Длинные волосы кофейного оттенка разметались по мостовой, частично скрывая испачканную кровью брусчатку. Лицо – из тех, что нельзя назвать правильными, но которые запоминаются с первого взгляда и на всю жизнь. Половина его пострадала при ударе, но уцелевшая часть все еще производила впечатление. Когда Коринн Лакруа появилась в Гетценбурге, злые языки шептали, что главные роли она получала именно благодаря чувственным, выразительным чертам, а не таланту. Возможно, так оно и было – Виктор не настолько хорошо был знаком с театральной сценой, чтобы судить об актерской игре мадемуазель.
Задрав голову, он посмотрел наверх: в открытой двери балкона на последнем этаже колыхались занавески. Порядка десяти метров. Не самая удачная высота. Недостаточная, чтобы гарантировать смерть. Сам бы Виктор ни за что не решился: слишком велик риск остаться калекой.
– Думаете, это самоубийство, сэр? – спросил Брэм. Видимо, последнюю фразу Виктор произнес вслух.
Он пожал плечами.
– Возможно. Хотя и странно: два самоубийства за три дня. У нас за весь год обычно больше двух десятков не наберется, да и из них большая часть в бедных кварталах. А вы что скажете, Ретт? Выпрыгнула сама, или ее скинули?
Вызванный врач, служивший при полицейском управлении патологом на полставки, поморщился от панибратского обращения.
– Для вас – доктор Ретт, детектив. И пока рано об этом говорить. Однако могу сказать, что упала она лицом вперед. И, – врач опять нахмурился, отчего его крысиное лицо сделалось еще менее приятным, – на мой взгляд, лучше это дело не расследовать.
– В самом деле? Почему?
Вот за это Виктор и считал Ретта – доктора Ретта – непрофессиональным болваном. За осуждение. За спесь. За брезгливость, которую крыс испытывал ко всем, кого считал ниже себя. Будь его воля, большую часть убитых просто скидывали бы в общую могилу. Зачем тратить время и силы на всяких воров и грязных попрошаек?
– Вот почему, – Ретт протянул алое перышко, крепившееся к заколке-невидимке.
Сначала Виктор не понял, что это. Слишком редко встречалось подобное – чаще, конечно, чем такие, как сам Виктор, родившиеся без души, но ненамного. Страх перед духами был слишком велик, чтобы даже противиться их воле, а уж тем более – чтобы от них отречься. Одно дело – надеть чужую шкуру ради представления или в Канун года, когда мост между мирами особенно короток, а Судьба на мгновение теряет свою власть над людьми. Совсем другое – отказаться от своего патрона и надеть знаки другого.
Иногда так поступали, особенно птицы, которым отрезать перья было легче, чем, к примеру, змеям или котам сменить глаза. Кто-то прятался от прошлого, кто-то бежал от проблем. Кто-то мечтал о славе: экзотический павлин всегда смотрится выигрышнее дворового воробья. Но долго жизнь под чужой личиной не длилась: лишенные благосклонности духов, как магнит, притягивали к себе неприятности.
– Cardinalis, верно? – угадал Виктор. – Можете сказать, какой дух на самом деле ей покровительствовал?
– На первый взгляд нет ничего, что позволило бы выдвинуть предположение.
Неудачно. Хотя и ожидаемо. Если начинаешь новую жизнь, старую лучше сжечь: вдруг найдут. Да и не всегда можно было увидеть метку, что духи ставили на своих подопечных. Говорят, чем сильнее они их любили, чем сильнее одаривали, тем заметнее это было в облике. Иногда же только при вскрытии обнаруживалось трехкамерное сердце или лишние полдюжины ребер.
– Интересно…
– Мерзко! – возразил Ретт. – Ничего удивительного, что она встретила такой конец: духи подобного не прощают. Так что мой совет, – Ретт не заметил, что совета у него, собственно, никто не спрашивал, – держитесь от этого дела подальше. В своей смерти виновна только она сама.
Возможно, если бы при рождении Виктора отметил кто-то из духов, он бы согласился с Реттом. Но он вырос бездушником. Это даровало иную перспективу – где любая жизнь была бесценна, даже ворона или такого, как он. Поэтому, услышав рекомендацию, Виктор не только не прислушался к ней, но упрямо пообещал себе провести самое тщательное расследование, на какое только будет способен в этом состоянии.
А оно было не лучшим. Виктор моргнул. Перед глазами словно вились черные мушки. Надо было собраться.
– Ретт, жду отчет по вскрытию не позднее завтрашнего вечера. Брэм, опроси соседей: нужно узнать, была ли она одна, когда это случилось. Я займусь свидетелями. Нужно будет еще зайти в храм, узнать, видели ли там ее. Возможно, дрозды скажут, кем она была на самом деле. Я сегодня напишу в Арнуаль, но существует вероятность, что Лакруа – выдумка, как и ее прошлое. В таком случае нужно выяснить ее настоящее имя. Пусть Лой и Траффорд, когда закончат с фото и с отпечатками, сообщат мне. Надо осмотреть ее квартиру…
Он хотел еще что-то сказать, однако в этот момент мир неожиданно померк, и впервые в жизни детектив Эйзенхарт совершенно негероическим образом грохнулся в обморок.
Глава 5
Доктор
Виктор не объявлялся у меня несколько дней, поэтому я не удивился, когда в дверях кабинета возник Мортимер с сообщением от сержанта Брэмли. Но забеспокоился.
– Роберт, вас к телефону. Полиция. Требуют срочно приехать. У вас опять проблемы?
Вопрос не подразумевал осуждения. Лишь готовность помочь – и самую толику любопытства.
– Похоже на то, – я положил шкатулку и футляр на дно саквояжа, прежде чем взять трубку. – Где он?
Эйзенхарт был у себя в кабинете. И, если послушать взволнованного Шона, не желал видеть никого, кроме меня. Сообщив в полубессознательном состоянии, чтобы его отвезли обратно в управление, он категорически отказывался от врача, извозчика, чтобы тот дотащил его до дома, и отгула на пару дней. Единственным, на что он согласился под угрозой звонка леди Эйзенхарт, было то, что остаток дня он проведет за бумажной работой, предоставив заниматься опросом свидетелей Брэмли.
Я нашел его за письменным столом. С мрачным видом Виктор обрывал лепестки на огромном букете нарциссов. Цветы, перевязанные траурной черной лентой, выглядели слишком свежими, чтобы быть теми, о которых он упоминал в прошлый раз. Я нахмурился.
– Еще один букет?
Рука замерла.
– Это вы, док, – Эйзенхарт поднял на нас с Шоном глаза. – Как видите. Когда найду этого шутника, душу из него вытрясу. Брэм, ты сумел добиться чего-нибудь от посыльного?
– Нет, сэр, – виновато ответил кузен. – Он один из тех, что толкутся у Цветочного рынка. Говорит, к нему прибежал мальчишка-помощник из тамошней лавки, какой – он не знает, не спрашивал. Если хотите, могу пройтись с ним по рынку, вдруг он узнает мальчика.
– Упаси духи! – Эйзенхарт, только придвинувший к себе кружку с чаем, чуть не поперхнулся от такого предложения. – Там этих лавок больше сотни, будто у нас без того мало дел. Лучше посмотри, вернулся ли Лой. Я хочу сегодня взглянуть на ее апартаменты.
– Нет, сэр, – твердо возразил Шон и смутился. Однако я был вообще удивлен, что он посмел перечить начальнику. – У нас был уговор. Я ничего не рассказываю леди Маргарет, а вы взамен приглашаете доктора и работаете сегодня в управлении.
Виктор скорчил страдальческую гримасу.
– Посмотрите, Роберт, как со мной обращаются! Держат в ежовых рукавицах.
– И поделом вам, – если он ожидал от меня сочувствия, то обратился не по адресу. – Чем вы так напугали окружающих, что пришлось звать меня?