другой ел то яблоко. Я понятно изъясняюсь?
— Вполне. Продолжайте!
— Были еще и другие основания для этого умозаключения, и все они указывали в одном направлении. К примеру, человек в возрасте Фогатта, как правило, не ест яблоки вместе с кожурой, как делают это мальчишки. Вывод: это след от зубов молодого и здорового человека. Почему я решил, что он был высоким и активным гимнастом или, возможно, пловцом, вы уже знаете. Так же было совершенно очевидно, что мотивом убийства было не ограбление, так как ничего в комнатах не было потревожено, и некоторые детали прямо указывали на то, что преступлению предшествовала дружелюбная беседа: виски на столе, поедание фруктов. Заметила ли все это полиция, я сказать не могу. Если они привлекли к этому делу своих лучших людей, то думаю, что да. Но для нетренированного глаза вся сцена выглядела как несчастный случай или самоубийство, так что, вполне возможно, на том они и порешили.
Как я уже говорил, после допроса у меня не было свободного времени, чтобы посвятить его расследованию этого дела, но я обещал быть начеку. Нам нужен был высокий сильный молодой и активный человек с неровными зубами, а еще без нижнего и верхнего передних зубов с левой стороны челюсти. Мне показалось, что я где-то уже встречал такого (у меня хорошая память на лица), но, конечно, это вполне могло быть не так.
Перед самым вашим приездом из отпуска, я заметил в «Лузатти» одного молодого человека, которого определенно уже видел в одном из офисов нашего дома. Он был высок, молод и так далее, но со мной в тот момент был клиент, так что у меня не было никакой возможности изучить юношу получше. На самом деле мне это было не очень-то и интересно, к тому же поблизости маячило несколько высоких молодых людей, так что я даже не стал обращать на это особого внимания. Но сегодня, снова застав того же молодого человека в одиночестве за столиком, я решил не терять возможности познакомиться поближе.
— Вам определенно удалось его разговорить.
— О да. В целом мире нет никого сговорчивее велосипедиста. Проще всего вывести на разговор новичка, но еще охотнее с тобой побеседует только ветеран. Когда вам на глаза попадается здоровый человек в хорошей физической форме, но немного сутулый, а если он еще и носит медаль на своей цепочке от часов, то всегда можно попробовать заговорить с ним о велогонках. Совсем скоро мне удалось размягчить мистера Мейсона, прочесть его имя на медали и изучить его зубы — на самом деле он сам о них заговорил. Итак, как я буквально только что узнал, в округе есть несколько высоких атлетичных молодых людей с недостающими зубами. Но именно этот высокий атлетичный молодой человек потерял ровно два зуба: один из нижней челюсти и один из верхней, и оба с левой стороны! Тривиальности, указывающие в одном направлении, становятся веским основанием для некоторых выводов. Более того, все его зубы оказались неправильной формы и, насколько я помню, выглядели очень похожими на тот слепок, который я снял с яблока из комнаты мистера Фогатта.
С этими совами Хьюитт вытащил из кармана кусок гипса неправильной формы примерно в три дюйма длиной. С одной стороны проступал рельеф из двух рядов по шесть и восемь зубов, в каждом из которых отчетливо виднелся «пробел» на месте недостающих, о чем мне столько рассказывал мой приятель. Тем временем детектив продолжил:
— Этого было достаточно, чтобы перенести мои подозрения именно на этого молодого человека. И тут он сам предоставил мне великолепнейший шанс, о каком только можно мечтать: обернулся, оставив свое надкушенное яблоко без присмотра (которое, — помните! — было не чищенное — еще одна важная тривиальность). Боюсь, я поступил не очень вежливо и взял на себя риск вызвать у него подозрения, но я никак не мог сопротивляться жгучему желанию украсть это яблоко. Вы и сами все видели, и вот оно сейчас перед вами.
Хьюитт достал надкушенное яблоко из кармана своего пальто. Наложение слепка показало абсолютную идентичность укуса: «пробелы» в зубах идеально заполнились застывшим гипсом.
— Тут уж ничего не попишешь, — сказал детектив. — Просто рассмотреть зубы человека не достаточно, а вот это — это как будто бы его подпись или отпечаток пальца. Вы никогда не найдете двух людей с одинаковым прикусом, не важно, остаются на еде отличительные отметины или нет. А вот, кстати, и масло миссис Клайтон. С этого яблока мы снимем второй слепок и сравним оба.
Он полил яблоко маслом, налепил на место укуса небольшой кусочек гипса, завернутый в газету, взял мой кувшин с водой, и тут же снял затвердевший слепок. Части, где кусочки яблока просто отломились, конечно, было не различить, но вот видимые следы от зубов оказались абсолютно идентичными.
— Вот и славно, — сказал Хьюитт. — Завтра утром, Бретт, я сложу эти два слепка в маленькую коробочку и отнесу их на Боу-стрит.
— Но разве это достаточная улика?
— Вполне, для целей полиции. Есть человек и все с ним связанное (что он делал в этот день и так далее) — это вопрос расследования. В любом случае, это уже дело полицейских.
Только лишь я сел за свой завтрак следующим утром, как в комнату вошел Хьюитт и положил передо мной длинное письмо.
— От нашего друга, — сказал он, — прочтите.
Письмо начиналось очень резко, без даты:
Мартину Хьюитту, эсквайру.
Сэр, Не могу не подметить, как ловко вам сегодня удалось выманить у меня собственное имя. Мой настоящий адрес Вы наверняка уже отыскали в ежегодном юридическом справочнике, ведь на самом деле я признанный юрист. Однако Вам вряд ли это что-то даст, потому как я удаляюсь туда, куда, думаю, даже Ваш талант ищейки не способен добраться. Я хорошо знал, как Вы выглядите, и, вероятно, допустил ошибку, так сильно раскрывшись перед Вами. И все же в тот момент я и подумать не мог, что это может представлять хоть какую-то опасность, особенно после того, как на допросе Вам практически нечего было сказать. То, что Вы так бесцеремонно стащили мое яблоко прямо с тарелки сперва меня просто поразило (поначалу я действительно засомневался, действительно ли Вы его взяли), но это был первый звоночек о том, что, возможно, Вы что-то против меня затеваете, таким уж необъяснимым мне показалось Ваше поведение. Потом я вспомнил: вместо того, чтобы выпить предложенный теперь уже мертвым негодяем виски, я взял и почему-то решил съесть именно яблоко. Из этого я сделал вывод, что Вашими намерениями, скорее всего, было сравнить два яблока — хотя я ни в коем случае не берусь постигать глубины Вашей детективной системы. Но все же я наслышан о Ваших громких делах и очень восхищен рвением, которое Вы демонстрируете в своем деле. Я сам считаюсь очень скрупулезным и энергичным мастером, и хотя сегодня мне удалось до какой-то степени сдержать себя в руках, признаюсь, Ваша проницательность в этом деле выходит за границы моего понимания.
Я не знаю ни того, кто нанял Вас поймать меня, ни насколько тесно Вы можете быть ознакомлены с моей связью с тем существом, которого я убил. Однако я достаточно Вас уважаю, чтобы не желать оставаться в Ваших глазах злобным преступником, и чтобы предложить Вам объяснение: убедить Вас в том, что эта мелочь в общем смысле вообще не является сутью дела. Да, у меня скоропалительный и жестокий характер. Но до сих пор я не могу забыть то преступление, которое меня к этому привело — потому как, строго говоря, это было действительно преступление. Ведь именно Фогатт выставил моего отца преступником перед всеми и с позором убил его. Это он убил мою мать — она скончалась от горя вскоре после смерти папы. То, что он был вором, лжецом и лицемером, меня уже не столько беспокоило.
Я плохо помню своего отца. Боюсь, он был слабым и неспособным человеком. У него не было никаких задатков бизнесмена: он мало что понимал в сложных предпринимательских делах, с которыми, тем не менее, постоянно работал. Фогатт был виртуозным мастером всех этих финансовых спекуляций, которые приносят немыслимое количество денег и забирают не меньше на рекламу, фонды и акции. Но он не мог больше их практиковать из-за одной финансовой катастрофы, в которую впутался двумя годами ранее, и которая опорочила его имя в тех кругах. В сложившихся обстоятельствах он создал что-то вроде неофициального партнерства с моим отцом, который, под видом индивидуального предпринимателя, действовал под руководством Фогатта, мало понимая, что он делает, как какой-то мальчишка. Транзакции постепенно укрупнялись, но, к сожалению, становились все более серыми. Мой отец полагался на руководительские способности Фогатта с полным доверием, каждый день выполняя его поручения: покупки, продажи, печать проспекта эмиссий, подпись всего, что нужно было подписать, — и все это с взятием на себя полной ответственности, пока Фогатт, стоя за всем этим, был поглощен увеличением своей прибыли. В общем, мой несчастный и дурноватый отец был всего лишь инструментом в руках коварного негодяя, который дергал все ниточки своего бизнеса, сам оставаясь невидимым и не ответственным. В конце концов три компании, за продвижение которых был ответственен мой отец, обанкротились одна за другой. Слово «жульничество» красной нитью проходило по всем их структурам, и пока Фогатт почивал на разграбленном добре, мой отец остался один на один с разрухой, позором и лишением свободы. От начала и до конца ответственность за все нес он и только он. Не было ни единого доказательства, которое указывало бы на причастность Фогатта к этому делу, и ни одной соломинки, которая смогла бы выпутать отца из этой паутины. Три года он провел в тюрьме, а затем, полностью брошенный человеком, который столько времени без зазрения совести им пользовался, умер — не от какой-то болезни, а от позора и разбитого сердца.
В то время я ничего об этом не знал. Я часто вспоминаю, как мальчишкой беспрестанно спрашивал маму, почему у нас в доме нет отца, как у других ребят, совершенно не осознавая, как сильно каждый раз ранил ее сердце этими словами. Мое самое раннее, равно как и самое последнее воспоминание о ней: бледная, умывающаяся слезами женщина, которая не спускает с меня глаз.