Вдруг к ногам Патмосова упал предмет, при виде которого он вздрогнул всем существом.
Это был окурок папиросы. Окурок с таким же длинным мундштуком, такой же толщины, как те…
Патмосов с жадным любопытством взглянул в сторону удалявшегося всадника и увидел только широкие плечи и густые каштановые волосы, прикрытые соломенной шляпой.
Он рванулся было бежать за ним, но потом одумался, добрался до первой скамейки и сел на нее. Подле него дворник мел дорогу.
— Богатое место! — сказал ему Патмосов.
— Мое-то? — удивился дворник.
— Не ваше, а эта дорога! Сколько по ней собственных экипажей едет, сколько тысячных коней! А верхом! Вон сейчас проскакал. Кто это? Не знаете?
— Где их всех знать! Этот из Царского. Часто ездит. Пронесется туда, потом назад — и все! Завсегда с собакою.
Патмосов встал, кивнул дворнику и бодрым шагом пошел к Ястребову.
— Мы на балконе сядем, — сказал следователь радушно, — жара! У меня великолепнейшая ботвинья[11]!
Они съели ботвинью, съели отбивные котлеты, малину со сливками, и, наконец, прислуга подала коньяк и кофе. Ястребов налил кофе, предложил гостю сигару, рюмку коньяку и наконец, раскурив сигару, откинулся к спинке плетеного кресла.
— Ну-с, дорогой Алексей Романович, теперь поговорим! Вы знаете, я вчера еще арест сделал и ни свет ни заря уже допрос снял.
— Молодого Савельева? — сказал Патмосов.
Ястребов вытаращил глаза.
— Вы откуда знаете?
— Я все знаю, — улыбнулся Патмосов, — но что же вы от него узнали и почему арестовали?
— На него вчера показания сделал компаньон Дергачева, Розенцвейг.
— Так!
— Он видел его с Дергачевым — раз, а два — у Дергачева были векселя с подложной подписью, работы этого господина Савельева.
— Так!
— Но что важно, на него указывает Трехин. Наконец, Савельев сказал сперва, что не видел, потом видел, и совершенно не говорит, где был ночью. Вот видите, подозрительно? А? Да, да! И еще! Векселей его я не нашел у Дергачева. Вчера с судебным приставом все пересмотрел. Векселей куча, и все по срокам разложены, а его векселей нет! А?
Патмосов молчал. Ястребов поправился в кресле.
— Теперь этот Трехин! — заговорил он снова. — Тоже не говорит, где ночь провел, тоже видел Дергачева, и ко всему — неистовый человек. Совершенно одержимый! А убить — расчет, едва он узнал, что наследство может мимо носа пройти. А?
Патмосов опять промолчал.
— И, наконец, Резцов! Этот — прямо разбойник. Был на очной ставке с дворником и все свое: «Уехал в восемь часов, а деньги — нашел!»
— Портсигар Лукерья признала. Вот он!
Патмосов положил портсигар на стол и передал эпизод с Лукерьей.
— Вот видите! — оживился Ястребов и заговорил просительным голосом: — Теперь все от вас зависит, голубчик, Алексей Романович!
— Что же от меня-то?
— Обличить их надо! Где были, когда выехали, как убили, чем. Я вам бумажки уже изготовил. Сделайте обыски у них, опросите всех. Господи, да вы уж знаете все это! — взмолился Ястребов.
Патмосов встал, встал и Ястребов.
— Вот эти бумажки. Пожалуйста!
— Хорошо, я сделаю, — сказал Патмосов, прощаясь с хозяином.
— Ну вот. Ведь из трех уж, наверное, один убийца!
— Четвертый! — засмеялся Патмосов и, пожав руку хозяину, вышел в сад.
По пути домой Патмосов размышлял: «Который из трех? Да, понятно, четвертый! И этот четвертый — тот всадник с собакою. И это — убийство не для грабежа. Все ясно. А тайна — в письмах и там, подле Серёжи! Да, да!»
Дома он сел к столу, взял лист бумаги и написал:
«Уважаемый Николай Поликарпович! Знаю наверное, что сын ваш не совершил этого дела. Что касается опрометчиво подписанных бумаг, то они исчезли неизвестным образом. Ваш…».
Он подписался, вложил письмо в конверт и надписал адрес Савельева.
Таинственный всадник был найден Патмосовым на другой же день.
В двенадцать часов дня он уже сидел на той скамье, в парке Павловского вокзала, подле которой вчера видел всадника, курил, читал газету, гулял по аллее, а время ползло, как черепаха.
Но вот пошел второй час, и на аллее из Царского показался всадник. Патмосов внимательно разглядел его.
Это был красавец блондин лет тридцати шести, с окладистой русой бородой, с пышными волосами, богатырь по сложению. Он ехал медленным шагом, держа руки на луке седла.
«Теперь ждать, когда поедет обратно», — решил Патмосов и пошел по прямой аллее до первого поворота в Царское. Этого места всаднику не миновать.
И опять потянулись часы ожидания.
Но вот раздался лай собаки, и показался всадник.
На этот раз он ехал крупной рысью и мерно подскакивал на седле.
Патмосов проводил его глазами до следующего поворота и, заметив направление, быстро пошел за ним. Дойдя до поворота, он увидел сторожа парка и спросил его:
— Скажите, в каком направлении проскакал господин на лошади? Еще с ним большая собака. Я поднял портсигар, который он обронил! — и Патмосов показал серебряный портсигар.
— А прямо в ворота и налево!
Дойдя до Софии, Патмосов с тем же вопросом обратился к городовому.
— По этой улице!
Дальше, на углу Велиовской, городовой ему сказал:
— Господин Санин, дом нумер девять!
Первая часть задачи была выполнена. Патмосов прямо направился в полицейскую часть, назвал себя и попросил дать справку о Санине.
— В одну минуту! — с готовностью отозвался пристав. — Богатейший барин. Художник. Портреты пишет и, говорят, дешевле двух тысяч не берет! А? Зовут Сергеем Матвеевичем, а живет здесь в гостях, у князя Таруханова, кирасира.
— А в городе?
— В городе у него мастерская. Позвольте! — он заглянул в листки. — Тучкова набережная, три. Ишь куда занесло!
— Благодарю вас!
Патмосов почувствовал смущение. Такое лицо вряд ли может быть убийцей.
Вдруг он остановился посреди дороги и крепко хлопнул себя по лбу. А! Он — Сергей, и тот — Сережа! Что же это значит?
На другой день Патмосов нарядился денщиком[12] и направился на Тучкову набережную, три.
На тяжелой, массивной двери он прочел дощечку: «Сергей Матвеевич Санин» и смело дернул шнур звонка. Дверь отворил молодой человек плутоватого вида, без пиджака, подпоясанный зеленым фартуком, с метелкой в руке.
— Чего тебе? — спросил он.
— Полковница прислала, — простодушно ответил Патмосов, — приказала спросить, когда приехать портрет писать?
— Сергей Матвеевич завтра быть обещался, — ответил слуга.
Патмосов не уходил. Он подмигнул слуге и сказал:
— А где тут у вас портерная[13], мил человек? Пивка бы парочку!
Лицо слуги тотчас изменилось.
— Подожди секунду, я надену спинжак и тебя проведу! Войди пока! — он впустил Патмосова в прихожую и бегом взлетел по лестнице во второй этаж. — Сичас! — крикнул он.
Патмосов огляделся.
Передняя представляла роскошную комнату, уставленную растениями и статуями. Взор Патмосова быстро скользил с предмета на предмет и вдруг приковался к длинной стойке для палок.
Патмосов стал перебирать трости.
Вдруг он нагнулся и быстро поднял лежавшую внизу палку. Она была выточена из американского дерева и оканчивалась топориком вершка[14] два шириною. Патмосов взял ее за середину и взмахнул ею. Лицо его осветилось торжеством.
— Вот и я, — сказал слуга, сойдя с лестницы, — любовался?
— Много палок, — ответил Патмосов, — а с этой хоть на медведя!
— Редко берет. Последний раз брал, вернулся, швырнул: «Тяжелая, — говорит, — убери!»
— Давно брал? — небрежно спросил Патмосов, идя к двери.
— Нет. С ей он к князю уехал, а позавчера привез. Приезжал.
— Часто бывает?
— Теперь нет. Вот завтра будет.
Он запер подъезд, положил ключ в карман и пошел с Патмосовым, добродушно болтая.
— Мне у его житье, как на квартире. Что барин! Ей-богу! Коли пришел кто — на чай тебе. Меньше полтины и не дают.
Они вошли в портерную, Патмосов спросил пива, и тот продолжал:
— Только комнаты убери, кисти вымой, и все! Кухарка готовит. Совсем барин! А жалованья — двадцать пять!
— Ваше здоровье, как вас звать?
— Василий Афанасьевич. А вас?
— Петр Демьяныч.
Они выпили.
— А давно вы у него на службе?
— Второй месяц. Раньше у него жил такой непутевый, пьяница: какие-то письма у него украл, ну, барин и выгнал!
Сердце Патмосова забилось.
— Письма? — повторил он.
— Мне Матрена сказывала. Барин, слышь, чуть не убил его. Потом выгнал.
Словно свет озарил Патмосова.
Допив пиво, он расплатился, крепко пожал руку Василию и сказал:
— Так передайте барину, чтобы подождал!
— Ладно. Приходи еще.
Патмосов проводил его до дверей подъезда, и они расстались.
Ястребов чувствовал раздражение на Патмосова…
— Опять не был, — сказал он Флегонтову, входя в камеру, — это черт знает что! Это недобросовестно! Что я без него буду делать, а?
В это время вошел сторож.
— Просит принять кухарка эта.
— Какая кухарка?
— Та, что у убитого служила.
— Зови, зови! — следователь оживился.
В камеру вошла Лукерья и с грохотом упала на колени.
— Виноваты мы, — тихо покаялась Лукерья, — ограбили покойника. Я и Прохор.
— Убил он? — спросил Ястребов.
— Что вы, прости Господи, — и Лукерья даже отодвинулась. — Ограбили его, точно…
Следователь разочарованно вздохнул.
— Как же, когда и что?
— Добро всякое, а денег тысячу.
— Когда же украли?
— Как барин на музыку пошел. Я — четыреста, а он — шестьсот взял. Вещи тоже взяли. Которые в щекатулке… внизу были. Заперли. Прохор и ушел.