— Ну, ты… ветрогон… лясы все точишь… — как-то всхлипнула старая купчиха. — Гостя что же не приветствуешь?
Странное дело: в ее голосе вместо ожидаемой строгости послышались как бы ласковость, приторно-противная нежность опасного периода заката бабьей второй молодости.
«Ого! Однако этому молодчику живется здесь, очевидно, тепло…» — усмехнулся про себя Путилин. Вася вежливо, низко поклонился незнакомому господину, скользнув по его фигуре подозрительным взглядом своих воровских глаз.
— Киот-с поправить-с, Феона Степановна? Можно-с! Сей минутой… Это мы можем, это мы живо устроим-с.
Вынув из принесенного мешка целый набор инструментов, он ловко и решительно приступил к работе. Великий сыщик не спускал глаз ни с него, ни с угреватой, некрасивой Глаши. Несколько раз он подмечал взгляды девушки, посылаемые красавцу парню, взгляды, в которых светились восторг и немое, рабское обожание-преклонение.
— Ну ты, матушка, зенки-то не пяль, а работу делай! — сердито одернула Глашу «сырая» купеческая жена.
Путилин приблизился к Васе.
— Однако, паренек, работаешь ты ловко! Ишь, в руках у тебя все так и кипит.
— Ничего-с, ваше степенство, по малости справляемся… — усмехнулся тот.
— Ловко! Прямо первому мастеру за тобой не угнаться. Где это ты так, паренек, навострился?
— Помаленечку, с лету, ваше степенство, набил руку.
— Доходчив же ты! А ко мне на окончательную выучку поступить не хочешь?
— А куды это к вам? — в упор посмотрел на Путилина красавец парень.
— Дело у меня большое есть, слесарное… Стекла давить… Золото перепиливать, щипцами отрывать…
— Нет, батюшка, вы его от нас не переманивайте, он в дому нам нужен… — недовольно проговорила «сама».
— Чудное ваше дело, ваше степенство! — сверкнул глазами Вася. — Не слыхивал я о таком слесарном ремесле…
Тихая весенняя ночь спустилась над заповедным замоскворецким царством и над домом миллионера-суконника. Но не всем эта благодатная ночь принесла на своих крыльях желанный отдых, покой. В небольшой горенке, убранной более чем скромно-незатейливо, кроткий свет лампады бросал отблеск на некрасивую, угловатую фигуру девушки. Она, словно пойманная и запертая в клетку птица, рвалась и металась в этой комнатушке-конуре. Несколько раз она бросалась на колени перед иконой и, заломив в отчаянии руки, тихо шептала слова жаркой, искренней молитвы:
— Прости… Смилуйся, Владычица…
Потом, словно не в силах молиться, она порывисто вскакивала и, бесшумно подкравшись к двери, прислушивалась к чему-то с болезненной страстью. Каким испепеляющим огнем жгучего ожидания горели ее большие глаза, как бурно вздымалась ее некрасивая грудь!
— Господи, кажется, идет?!. Да-да, скрип…
Кто-то действительно тихо, крадучись пробирался по закоулкам охромеевского дома к горенке сиротки Глаши, и вскоре мужская фигура предстала перед ней на пороге. Девушка так и рванулась к пришельцу.
— Ты?! Вася, милый мой…
И вот в воздухе уже взметнулись белые худые руки и обвились вокруг мужской шеи.
— Пусти, надоедливая. Эк ведь тебя схватывает!.. — раздался злобно-насмешливый голос.
— Вася! Васенька мой… — забилась на груди вошедшего девушка.
— «Вася! Вася!» — передразнил ее красавец парень. — И где только стыд-то твой бабий?.. Говорил же тебе: обождать теперь надо свиданьица устраивать, потому что опасно теперь, аккуратность всяческую соблюдать требуется. Ну, говори, зачем звала, что важное передать хотела?..
— Не сердись, голубь ты мой! Ты видел этого противного старика, что у нас загостил?
— Сама знаешь, видел… — угрюмо ответил Вася. — Дальше что?
— А то, что страшен он мне очень… подозрительный какой-то… Сегодня о полотенце говорил.
— О каком? — привстал с края кровати разудалый купеческий молодец.
— Ну, о том… знаешь…
Вася схватил девушку за руку:
— И ты… молчала до сей поры? Ты не предупредила? И ты еще сюда, к себе меня заманила?!
Злоба и страх заплескались в голосе парня.
— Затем зазвала, чтобы сказать тебе: бежим! Васенька, бежим!
Тихий смех, полный бешенства, прозвучал в горенке сиротки.
— Бежим, говоришь? Так… умно придумала… И с тобой, конечно, вместе?
— А то как же? Или меня оставить хочешь? Так ты… того, Вася, не забывай все же, что вместе дела делали, вместе и ответ, участь разделять. Понял ты?
— Как не понять? Понял! — злобно усмехнулся тот.
— Тебя ради, ради любви моей к тебе пошла я на это страшное дело. Неужто ты думаешь, что зазря я душу свою загубила? Великий грех связал нас теперь на всю, всю жизнь, Васенька… Ну, не гляди на меня так страшно. Бежим, Вася! Повенчаемся, а там, опосля, камни-то сбудем, лихо заживем.
— А ты… ты подумала, постылая, что бегством сами себя выдадим?
— Постылая?! — вырвалось стоном из груди Глаши.
— Да, да, постылая! — исступленно ответил ей в тон парень. — Побаловался с тобой, а ты как пиявка присосалась ко мне… Слышь, не люблю я тебя, противна ты мне! Освободи ты меня от себя!
— Никогда! Лучше убью тебя, лучше руки наложу на себя…
— Ру-ки на-ло-жишь на себя? — вдруг задумчиво, с расстановкой произнес Вася.
Какая-то глубокая борьба происходила в нем. Он опять встал и подошел к Глаше. Обняв ее сильной рукой, низко склонившись к ней своим вызывающе красивым лицом, он глухо зашептал:
— Слушай. Последнее предлагаю тебе: я уеду на побывку в деревню, ты останешься здесь… Я месяца через два выпишу тебя… тогда мы окрутимся. Идет, Глаша?
— Нет, нипочем на это не согласна. Ты — знаю я тебя! — вор-парень. Сам говоришь, постыла я тебе. Обманешь! Убежишь, а там ищи ветра в поле. Ловкий ты, Васенька! Ха-ха-ха!.. Прости меня! Либо сейчас бежим вместе, либо…
— Либо что? — свистящим шепотом спросил охромеевский молодчик.
— Либо хоть на каторгу, хоть в петлю — все едино!
— На каторгу? Ну нет, змея постылая, на каторгу я не хочу… А вот в петлю… тебя можно!
— Что ты?! Пус… пусти! Пом… помо… помогите!.. — тотчас вырвался жалобный крик некрасивой девушки. Вырвался — и замер, потонул в горенке.
Одной рукой зажимая рот Глаше, другой парень схватил полотенце и стал обматывать его вокруг ее шеи.
— Стой… стой… Шалишь, не вывернешься, змея! Да не кусайся, дьявол, не выпущу! Руки на себя наложить захотела? Ну, вот и наложишь, на этом вот крюке покачаешься… Добром не хотела — околевай, постылая… — хрипел он, затягивая полотенце мертвым узлом.
— Не тем полотенцем, негодяй, душишь, этим вот надо! — раздался в горенке сиротки громовой голос Путилина.
Он выскочил из-под кровати и, зная лихость преступного молодчика, с револьвером в руке бросился на него. Тот в ужасе и панике выпустил девушку из своих крепких объятий, отшатнулся, застыл, замер.
— Попался! — бешеным воплем вырвалось у него.
Одной рукой Путилин угрожал «Васеньке» револьвером, другой — распустил полотенце на шее несчастной соучастницы преступления.
— Да, ты попался, Васенька, — невозмутимо-спокойно подтвердил великий сыщик. — Понял теперь, куда я приглашал тебя давеча, когда ты киот купчихе подправлял?
— Как не понять… Понял! — с перекошенным от злобы лицом проговорил он с поразительным самообладанием. — Почуял ваш проклятый дух.
— Что же этот дух — лучше или хуже ладана пахнет?
Красавец парень молчал. Путилин подошел к нему вплотную.
— Слушай меня, Василий, теперь внимательно: хочешь ты впутывать в историю эту девушку или не хочешь?
— А то как же?! — нагло сверкнул тот глазами. — Вместе, чай, икону ограбили.
— Ты лжешь: она была только твоей покорной, безвольной соучастницей. Она, действительно, вышила полотенце, но ведь это ты намазал его патокой, и в ту минуту, когда она вешала его на икону, ты, прикладываясь, под его прикрытием быстро выдавил стекло и железными острыми зубцами сорвал, срезал венчик с драгоценными камнями. Потом она этим широким полотенцем прикрыла икону… Ничего не было видно, все было скрыто, незаметно. Ведь так дело было?
— Так.
— Так зачем же тебе ее впутывать? Ведь ты ее натолкнул на это святотатственное дело? Ведь ради любви к тебе она пошла на него?!
— Нет уж, вместе, господин сыщик… — злобно тряхнул кудрями «Васенька».
— Хорошо. Но помни, что в таком случае тебя будут судить и за покушение на убийство. Ты ведь удавить ее сейчас хотел. Так вот, решай: забирать ее с собой или нет. Неужто она мало наказана? Ведь ты ее обесчестил.
— Сама отдалась… — понуро ответил красавец парень.
— Ну, Василий?.. Я жду. Камни при тебе?
— Зарыты.
— Укажешь?
— Э-эх! — в исступлении взревел неудачливый грабитель, точно бык, ведомый на заклание, и вдруг грохнулся перед иконой на колени.
— Грех попутал… Дьявол соблазнил! От Бога уйти захотел. Вяжите меня, господин начальник, тяжко мне, тяжко…
— Что ж, брать и ее, твою горемычную полюбовницу Глашу?
— Нет, бог с ней… сама, знать, судьба развязала нас. Эх, жисть-то свою ни за что погубил!..
Только один «сам» — Охромеев — присутствовал при том, как из ямки в саду вытаскивали зарытые драгоценные камни.
— О господи! — шептал он. — В моем доме — и этакое грабительство…
Два преступника!
В большом волнении бросился начальник московского сыска к Путилину, только что приехавшему к нему.
— Где вы пропадали, достопочтенный Иван Дмитриевич?!
— А что, разве появилось что-то важное? — спокойно ответил Путилин.
— Да как же — преступника выследили! Иванов арестован в деревне. Я бросился вчера к вам. Ваш чудак доктор ровно ничего не мог мне объяснить, куда вы запропали и где вы находитесь. Он страшно взволнован…
— Досадно! — усмехнулся мой гениальный друг.
— Что именно? — насторожился «московский Путилин».
— Досадно, что я, выходит, арестовал и привез вам лже преступника. Я попался. Вы посрамили меня, коллега… Хотя камни…
— Что?! Вы привезли преступника? Камни? Какие камни?!