— Вот эти.
И лучший петербургский сыщик положил на стол венчик, усыпанный крупными драгоценными камнями.
— Господи, да как же это?! Откуда?
— Ай-ай! Стало быть, налицо два преступника? Дело усложняется.
Шеф московского сыска побагровел от бешенства и гнева.
— На… нашли?
— Как видите…
В кабинет под конвоем вводили «Васеньку». Триумф Путилина был полный. Почтенное духовенство захлебывалось в выражениях глубокой признательности. Когда я, этот «чудак доктор» (так меня окрестил московский обер-сыщик!), спросил своего талантливого друга о том, как он дошел до путеводной нити этого криминального клубка, он рассмеялся и ответил:
— Видишь ли, доктор… Я почти не сомневался, что ограбление могло произойти только в одном из тех домов, где чудотворная икона побывала в этот вечер. Мне было совершенно ясно, что ограбить икону могли только с отводом глаз, то есть пользуясь тем временем, когда на нее возлагали какие-либо приношения. Я и обратил на эти приношения особое внимание. Случайно мне бросилось в глаза белое шелковое полотенце. Когда я взял его в руки, оно прилипало к ним. Это было клейкое вещество наподобие клея, патоки, меда. Как тебе известно, с помощью этих веществ можно бесшумно выдавить стекло, часть его. Вышивание показывало руку, работу хорошей мастерицы.
Где было ее разыскивать? Уж во всяком случае не в квартире ремесленника Иванова с его женой — грубой деревенской бабой. Я повел свою кривую смелее, чем мой московский коллега, и остановился на доме купца Охромеева, одно имя которого внушало тому почтение: «Как это, дескать, можно заподозрить такой богатый дом?»
Часть вечера и ночи я следил за охромеевским домом, а наутро уже вошел в него. Остальное ты знаешь.
«Золотая ручка»
Подобно знаменитому русскому авантюристу экс-корнету Николаю Герасимовичу Савину (одно из гениальных похождений которого — попытка явиться претендентом на болгарский престол — уже известно нашим читателям), Золотая Ручка — еврейка Сонька Блювштейн — является одной из самых ярких, блестящих фигур судебно-криминального мира.
По массе совершенных преступлений, по дерзости и смелости, с какими она их творила, она не имела равных себе соперниц. Между Савиным и Золотой Ручкой есть, конечно, большая разница в том отношении, что первый нечаянно свихнулся и покатился по наклонной плоскости преступной жизни, тогда как вторая была, так сказать, прирожденной преступницей. Первый был барином до кончиков ногтей, вторая — юркая дочь той накипи гонимого племени, где контрабанда, эксплуатация проституции и всевозможные гешефты на земле гоев не вменялись в особое преступление (нравственно-моральное). Савин избегал пролития крови, Сонька Блювштейн была обагрена ею. И такова была слава и популярность Соньки, что ее псевдоним-прозвище Золотая Ручка впоследствии стал нарицательным.
— Работает чисто, как Золотая Ручка.
— Эх ты, Золотая Ручка…
Имя ее присваивалось и присваивается многими особами из темного преступного мира, но… слабые, жалкие копии бледнели и бледнеют перед блеском оригинала. Главной сферой деятельности знаменитой преступницы-воровки были пассажирские поезда. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Для нее купе, запертые самым крепким образом, были открытыми дверями, самый быстрый, бешеный ход поезда — пустячной преградой к исчезновению. В кровавой летописи железнодорожных краж и убийств она занимала совершенно обособленное, исключительное место.
В курьерском поезде Варшавской железной дороги, следовавшем из Варшавы в Петербург, уже почти все пассажиры готовились к прибытию: упаковывали вещи, умывались, чистили одежду. После Гатчины прошел контроль — кондуктор и обер.
— Ваши билеты, господа! Сейчас Петербург.
У дверей купе первого класса остановился обер-кондуктор. Он потрогал дверцу — заперта.
— Ведь здесь располагается этот богатый помещик? — спросил тихо кондуктора обер.
— Так точно, Иван Васильевич, — с готовностью ответил тот.
— Спит, наверно. Разбудить, что ли?
— Да стоит ли? Багажа с ним мало… Чемоданчик только ручной.
— Ну, так успеет… А признайся, на чай хорошо получал?
— Перепало малость… Дозвольте вас по прибытии чайком угостить, Иван Васильевич… — хихикнул в ответ кондуктор.
— Ладно… что ж… это можно! — довольно улыбнулся упитанный обер-кондуктор.
Вот уж и Петербург. Гремя, хрипло дыша, вошел под навес перрона поезд. Началось то бешеное движение, та глупая, противная суета, какая всегда бывает при прибытии дальнего поезда.
— Ваше сиятельство! — уже громко, решительно постучался кондуктор в запертое купе — ни звука оттуда, ни шороха.
— Что же такое могло бы это означать?
Какой-то непонятный страх заполз в душу кондуктора, и он бросился вон из вагона, с трудом протискиваясь через массу выходивших пассажиров.
— Ну? — спросил его обер.
— Молчит, не отвечает…
Окно купе было плотно задернуто синей шелковой занавеской.
— Отпереть своим ключом! — решил кондуктор.
«А что, если случай какой необыкновенный?..» — вдруг обожгла мысль бравого обера.
— Постой, Харченко, я на всякий случай жандарма приглашу. Все лучше при нем.
Вагон опустел. Зато теперь в него стали стекаться иные пассажиры: дежурный по станции, жандармский наряд во главе с ротмистром, начальник станции, многие из кондукторской бригады.
— Отворяйте! — отдал приказ ротмистр обер-кондуктору.
Тот всунул свой прямой железнодорожный ключ в отверстие замка, но, как он ни старался, дверь не открывалась.
— Что это — замок испорчен?
— Не должно быть, господин ротмистр, все замки в исправности были.
— Тогда… тогда ломайте дверь!
Появился вокзальный мастер-слесарь. Все были взволнованы, сами не зная отчего. На их лицах читались растерянность, недоумение и затаенный страх.
— Да, может быть, купе свободно, в нем никого нет? — высказал свое предположение начальник станции.
— Пассажир был заметный… Не видели, чтобы он выходил. А билет у него был куплен до Петербурга.
Дверь наконец открылась. Первым устремился в купе жандармский ротмистр, и в ту же секунду раздался его взволнованный, испуганный голос:
— Преступление! Убийство! Пассажир убит!..
Тяжелое, мрачное зрелище открылось глазам присутствующих. В купе, где сильно пахло сигарами и духами, на бархатном диване, запрокинувшись головой на его спинку, полусидел-полулежал молодой, прекрасно одетый господин. Он был, без сомнений, мертв.
— Что же это, как же вы недосмотрели?! — напустился ротмистр на поездную бригаду. — У вас под носом человека убивают, а вы ничего не видите и не слышите?
Те были белее полотна.
— Ничего-с не было заметно подозрительного… Ничего не было слышно.
— Вагон отцепить!.. Сейчас же на запасной путь! Два жандарма останутся караулить входы в вагон, а я тем временем дам знать властям! — распоряжался взволнованный жандармский ротмистр.
Вот уже полчаса прошло, как в купе со страшным пассажиром проследовали представители судебных и полицейских властей. Тут и товарищ прокурора, и судебный следователь по особо важным делам, и врачи (в том числе и я). Тут и Путилин, прибывший, по обыкновению, первым. Судебный следователь ведет допрос кондукторской бригады:
— Откуда следовал убитый пассажир?
— Они-с сели на станции Вильно.
— В то время, когда убитый занял место в этом купе, оно, купе, было пусто или в нем уже находились прежде вошедшие пассажиры?
— Оно было пусто, Геннадий Николаевич… — ответил за кондуктора Путилин.
Следователь удивился:
— А вы откуда же это знаете, дорогой Иван Дмитриевич?
Начальник сыскной полиции усмехнулся:
— Так ведь я уже осмотрел помещение.
— Ну и что же из этого? — скривился недовольно следователь.
— А то, что отделение это — для курящих. Следует предположить, что если бы здесь находился еще какой-нибудь курящий пассажир, то налицо были бы и окурки. А между тем в стенной пепельнице находятся только похожие окурки одного сорта сигар.
— А разве вы убедились, ваше превосходительство, что окурки сигар одинаковые?
— Да. В кармане убитого лежат такие же сигары.
Прокурор и жандармский — уже не ротмистр, а полковник — с любопытством следили за словесным поединком следователя и Путилина. Ни для кого не было тайной, что знаменитый начальник сыскной полиции любил «резать» судебных следователей.
— Позвольте, но разве нельзя предположить, что в купе для курящих мог сесть пассажир некурящий? А если в вагоне для некурящих не было места?
Следователь самодовольно поглядел на Путилина.
— Это могло бы случиться, но не случилось, потому что, как я уже узнал, в вагоне первого класса для некурящих было много свободных мест.
Следователь продолжал скучный, неинтересный допрос. Путилин зорким орлиным взором осматривал каждую мелочь. Он тщательно оглядел все вещи убитого, затем его самого.
— Когда, по-вашему, господа, был убит этот несчастный?
Мой коллега, обменявшись со мной соображениями, ответил моему великому другу:
— Часа три тому назад.
— Гм… значит, это было часов в пять-шесть утра? Время выбрано удачное… Все спят.
Путилин вынул свою записную книжку, что-то проглядел в ней и отметил.
— Не находите ли вы странной позу убитого? — продолжал он. — Удар был нанесен внезапно, неожиданно?
— Да, действительно… Да.
— А скажите, в каком состоянии находился в это время убитый — в состоянии бодрствования или сна?
— Это трудно определить.
— А может быть, и под наркозом?.. — быстро бросил он нам и повернулся к следователю: — Простите великодушно, что я прервал ваш допрос.
— Помилуйте, Иван Дмитриевич! Мы все можем только радоваться этому.
Путилин опять погрузился в свои изыскания. По обыкновению, он все время что-то т