— Он, дворник, схватил незнакомца. «Стой, кто ты?» — крикнул он ему. Тот, с перекошенным от страха лицом, сделал попытку вырваться. «Стой, шалишь, не уйдешь!» — продолжал дворник, не выпуская из своих медвежьих объятий незнакомца. Дворник стал звать на помощь. Сбежались соседи. Незнакомца скрутили. Дым продолжал валить из квартиры. Немедленно дали знать пожарным и полиции. Извещен был и я, но, будучи сильно больным, не мог явиться на место происшествия, да и посчитал это дело пустячным. Когда полиция и пожарные проникли в квартиру престарелой вдовы Охлопковой, то увидели такую картину: на полу в одном нижнем белье лежала мертвая хозяйка дома, около нее валялась разбитая лампа. Разлитый и воспламенившийся керосин залил часть ее белья, и оно горело, обжигая ноги трупа. Пылали также кровать и ночной столик. Пожар быстро потушили. Началось следствие. В кармане пальто незнакомца нашли пачку денег, около трехсот рублей, и остро заточенный нож. Когда его спросили, как он очутился в квартире Охлопковой, он заявил, что пришел к ней как к ростовщице, но когда вошел в переднюю (ибо дверь оказалась незапертой) и увидел клубы дыма, то испугался, бросился обратно и тут был схвачен дворником. Исследование трупа пострадавшей показало, что она была задушена, а затем сброшена на пол. Так?
— Совершенно верно, Иван Дмитриевич… — подтвердил прокурор. — Однако вы хорошо знакомы с делом, хотя и заявили, что не знакомы с его деталями.
— А разве это детали? Это глупые, ничего не говорящие факты обычного следствия, лишенные тонкости какого бы то ни было анализа — и психологического, и просто сыскного. Ну-с, я продолжаю. На вопрос незнакомцу — это был Александровский, — для чего у него в кармане был нож и откуда у него, бедно одетого, появилась в кармане такая сравнительно крупная сумма денег, он показал, что присутствие в его кармане как ножа, так и денег для него является полной загадкой, ибо ни ножа, ни денег, идя к ростовщице, он при себе не имел.
— Совершенно верно. Это явилось одной из главных грозных улик против него… — вставил прокурор.
— Далее. На вопрос, зачем он явился к Охлопковой, Александровский заявил, что шел к ней с целью заложить ей два золотых кольца. Он-де слышал, что вдова принимает заклады… Увы, при обыске его и всей квартиры убитой эти кольца не были найдены. Так?
— Так.
— И тогда следствие нарисовало себе такую картину. Прослышав о богатстве старой купчихи-ростовщицы, Александровский, по профессии серебряных дел мастер (которому, кстати, отказали от последнего места за пьянство), замыслил ограбить Охлопкову. Под предлогом заклада он явился к той рано утром и, не замеченный дворником, позвонил и был впущен ростовщицей в дом. Что встает она рано, чуть не с петухами, ему могло стать известно от каких-либо клиентов жадной старухи, ибо целым рядом свидетельских показаний было действительно установлено, что Охлопкова вставала чуть свет и обходилась без услуг дворника. Итак, преступник вошел и, объяснив цель своего прихода, был впущен ростовщицей в комнату. Тут он бросился на старуху, и между ними началась неравная борьба. Ему, атлетически сложенному, не много надо было употребить усилий, чтобы задушить Охлопкову. Расправившись с ней, злоумышленник бросился грабить. Но все сундуки, где, по его расчетам, хранились деньги старухи, были заперты на большие железные замки. Ломать их было трудно: под рукой не было подходящих для этого орудий. Преступник бросился тогда к комоду и там, очевидно, схватил все, что нашел, — триста рублей. Страх, что его могут обнаружить, овладел им с победной силой. Александровский бросился бежать, но тут у него появилась мысль скрыть следы содеянного преступления путем устройства пожара. Если труп сгорит — следов не останется. Разве старуха не могла опрокинуть на себя горевшую лампу? Конечно, конечно. И вот он раздевает труп, укладывает его около кровати, разбивает лампу, обливает часть кровати, комода и белье керосином, зажигает и тихо, крадучись направляется к выходу. Но клубы дыма и язычки пламени опережают его: в ту минуту, когда он собирается выскользнуть из квартиры, он попадается в лапы дворника. Так?
Путилин говорил невозмутимо-спокойно, уверенно, словно он видел эту страшную картину собственными глазами.
— Кажется, — добавил он, — это именно то, о чем говорил в своей обвинительной речи ваш коллега, Александр Николаевич?
— Да-да… Честное слово, вы поразительно точно и тонко передали базис его обвинения! — воскликнул прокурор.
Путилин поглядел на часы:
— Мы можем ехать, господа.
Шаги гулко раздавались в унылом, мрачном, темном и вонючем острожном коридоре. Впереди шел старик надзиратель с ключами в руках, за ним следом Путилин, прокурор и я. Конвойные солдаты замыкали шествие, почтительно отдавая честь представителям прокуратуры и сыска.
— Вот здесь, Иван Дмитриевич… — проговорил прокурор.
— Вы желаете присутствовать при моем разговоре с осужденным? — спросил Путилин.
— Это зависит от вас. Если вы ничего не имеете против этого, то я был бы рад поприсутствовать.
— Пожалуйста.
Надзиратель огромным ключом открыл дверь каземата. Солдаты выстроились у двери. Отвратительный, удушливо-спертый воздух ударил нам в лицо. Пахло знаменитой русской парашей, сыростью… Когда мы вошли, сидевший у стола арестант в испуге вскочил.
— Господи, неужели за мной?.. Уже?.. — вырвался у него испуганный возглас.
Это был высокого роста, хорошо сложенный, почти еще молодой человек. Пятимесячное пребывание в остроге успело наложить свою печать на его нервные, выразительные черты. Страх отразился на его лице.
— Ну вот, Александровский, я исполнил вашу просьбу: я привез к вам господина Путилина. Он стоит перед вами, — проговорил прокурор и, сказав это, указал осужденному на моего гениального друга.
— Поблагодарите его превосходительство за согласие приехать сюда… — добавил прокурор.
На несколько секунд арестант словно замер. Он отступил назад. В его глазах, полных муки, страдания, засветились огоньки и безумной радости, и вместе с тем испуга. Путилин приблизился к нему, впиваясь в его лицо удивленным взглядом.
— Здравствуйте, бедняга Александровский! Вы выразили желание видеть меня. Я приехал к вам.
Какой-то судорожный вопль вырвался из груди приговоренного к плетям и каторге.
— Ваше… ваше превосходительство! — захлебнулся он в волнении. — Благодарю вас… Спасите меня!
Путилин снял с правой руки перчатку.
— Вы видите эту руку, Александровский? Это — правая рука Путилина, которую он никогда не подавал мерзавцам, посягавшим на чужую собственность, чужую жизнь. Но вам я ее протяну, если… если…
— Что если, ваше превосходительство? — пролепетал заключенный.
— Если вы прямо, честно и откровенно скажете мне, виновны вы или нет. Решайте.
Я с восторгом глядел на моего гениального друга. Как он был высок, красив в этот момент!
— Пожмете мою честную старую руку? — снова прозвучал голос Путилина. — Вы, ремесленник, а теперь каторжник?
Миг — и с рыданиями бросился к ногам Путилина осужденный.
— Не пожать, а поцеловать я ее хочу, ваше превосходительство! Клянусь памятью своей матери, я не виновен!
Лицо Путилина просветлело. Он ласково поднял арестанта с колен и кратко бросил ему:
— Садитесь. Давайте говорить, Александровский.
Послушно, как автомат, сел осужденный на табурет, привинченный к полу.
— Господин судебный следователь допрашивал вас немало. Я поведу с вами допрос несколько иначе… — проговорил Путилин.
Он весь преобразился: голос его звучал резко, повелительно, передо мной стоял мой друг, каким я его знал в моменты его знаменитых, особенных путилинских допросов.
— Вы ясно помните все случившееся в роковое для вас утро?
— Да, — твердо ответил осужденный.
— Подходя двором к подъезду дома, вы видели дворника?
— Нет.
— Войдя в подъезд, вы позвонили?
— Да, но ответа не последовало. Я позвонил еще раз, и тут вдруг мне бросилось в глаза, что дверь полуоткрыта. Я вошел в темную переднюю. Удушливые клубы дыма, пахнувшего керосином, обволокли меня. Я сразу чуть не задохнулся. В испуге выхватил я спички, зажег одну. Дым валил из внутренних помещений квартиры. Тогда я бросился вон, чтобы поднять тревогу, и вот тут-то был схвачен дворником.
— Это я знаю. Скажите, что это были у вас за кольца, которые вы несли закладывать ростовщице?
— Одно толстое, золотое, с аметистом, другое гладкое обручальное. Эти вещи я берег как память о покойной матери. Но нужда заставила меня решиться на их заклад.
— Нужда? Отчего вы стали нуждаться? Вы ведь мастер-серебряник!
Александровский понуро опустил голову:
— Пить я стал в последнее время. Не стали держать на местах.
— А почему вы стали загуливать?
— Горе со мной случилось: с невестой не поладил…
Начальник сыскной полиции пытливо глядел на арестанта.
— Где находились два ваших кольца?
— В кармане.
— В каком, в каком именно кармане?
— В кармане пальто.
— А-а… — тихо пробормотал Путилин. — Скажите, как вас схватил и держал дворник? За руки? За полы пальто? А лучше всего покажите на примере. Вообразите, что я — вы, а вы — дворник. Ну-с!
Осужденный схватил руку Путилина, завел ее назад, за спину, боком навалился всем корпусом на него таким образом, что другая рука Путилина тоже оказалась в плену.
— Он прижал меня к стене подъезда, крича «Стой! Попался!», а потом «Караул! Погром! Воры!»
— Хорошо… — проговорил Путилин. — Ну, до свидания, Александровский! Я уезжаю и постараюсь сделать для вас все что смогу.
Страх и надежда засверкали в глазах приговоренного.
— О, спасите меня, ваше превосходительство!
— Постараюсь, голубчик, постараюсь!
Прямо из острога Путилин проехал к тому следователю, который вел это дело. Когда Иван Дмитриевич объяснил ему цель приезда (подробное изучение всего следственного материала), тот наотрез отказал ему в этом.