Теперь толпа заколыхалась словно море, над которым пронеслось первое дуновение шквала.
— Это подлость… Он врет… Как он смеет… — послышались голоса.
— Правда! Это подозрительно… Что за странные совпадения… — раздались другие голоса.
— Господа, прошу немедленно разойтись! — резко приказал начальник станции. — Власти проведут полное расследование. А вас я попрошу на минутку в жандармское отделение… — тихо обратился к пассажиру в фетровой шляпе жандармский офицер.
— Что ты скажешь на это, доктор? — спросил меня мой гениальный друг Путилин, показывая телеграммы о таинственном исчезновении близ Минска из вагона поезда семилетней девочки Сенюшкиной.
— Что я могу ответить тебе на это, Иван Дмитриевич? — пожал я плечами. — Мы с тобой придерживаемся одинаковых взглядов на ритуальные убийства: их нет, их не может быть, ибо это в корне противоречит известному отвращению иудеев к христианам. Величайшая глупость — допускать мысль об употреблении евреями христианской крови в качестве пасхального причастия. На мой взгляд, это одно из самых абсурдных убеждений страшного наследия пережитков Средних веков, когда ликующее христианство в бешеных гонениях на «избранный народ» возвело на него такой безумно ужасный навет. Это порождение изуверского фанатизма. Слова «кровь моя на вас и на детях ваших» извращены в смысле: «кровь моя, великого пророка Нового учения, будет в вас и в детях ваших». Отсюда — страшная легенда об употреблении иудеями христианской крови.
— Я очень заинтересовался этим делом, — задумчиво произнес великий сыщик. — Как тебе известно, мне ни разу не приходилось принимать участие в разрешении и проверке этой проклятой загадки человеческой жизни. Я послал запрос минским властям. С минуты на минуту я ожидаю от них ответа.
Прошло несколько минут, и Путилину подали телеграмму. Я следил за выражением его лица и заметил, как он вдруг побледнел.
— На, прочти! — подал он мне поступившую депешу.
«Сегодня в два часа дня во дворе дома еврея Губермана, в люке выгребной ямы, обнаружен труп исчезнувшей из поезда Евгении Сенюшкиной. Труп девочки весь изрешечен ранами — ударами ножом. Вся кровь выпущена, очевидно, прежде, чем труп был закопан. Губерман арестован».
Когда я прочел этот текст, ледяной холод пробежал у меня по спине. Я молча поглядел на великого сыщика, но сказать ему ничего не успел, поскольку в эту секунду дежурный агент доложил:
— По экстренному делу, ваше превосходительство, вас добиваются видеть трое…
— Евреев? — быстро докончил за него Путилин.
— Да-с… — удивленно ответил тот.
— Впустите их, — отдал он приказ.
В кабинет вошли три господина, без сомнения евреи, что сразу можно было определить по их характерной наружности. Особенное внимание обращал на себя один из них — высокий приятного вида старик с длинной седой бородой, обрамляющей открытое умное лицо. Это был мужчина, имевший облик настоящего библейского пророка. Он низко поклонился Путилину, равно как и два его спутника, и проговорил дрожащим голосом:
— Простите, ваше превосходительство, господин Путилин, что мы дерзаем…
— Прошу покорно садиться, господа! — любезно пригласил великий сыщик. — Что привело вас ко мне?
— Страшное, необыкновенное дело… — взволнованно начал старик, по виду старший из троицы. — Мы явились к вам по поручению, которое получили телеграммой от барона Г., господина П. и господина В-го.
Старик еврей назвал три громких фамилии еврейских крезов-воротил.
— Изволили ли вы читать о таинственном исчезновении христианской девочки из поезда?
— Читал.
— Так вот, с быстротой молнии по городу Минску разнеслась весть, неизвестно кем пущенный слух, что это исчезновение — дело рук евреев, будто бы укравших ребенка. Весь город пребывает в панике. Озлобление христиан против нас ужасное. Того и гляди, может разразиться погром. А ведь вам должно быть известно, какой это ужас — погром. Ни для кого из нас не тайна, какой вы великий человек, господин Путилин. Мы получили предписание обратиться к вам с горячей мольбой взяться за расследование этого дела. Только вы один, с вашей проницательностью, с вашей гениальной прозорливостью, можете снять с нас мрачное и гнусное обвинение, которое преследует нас столько лет, столько веков. О, господин Путилин, страшная туча собирается над несчастным племенем, и когда? В то время когда мы собираемся встречать великий праздник! Сжальтесь над нами, возьмитесь за это дело, и наша благодарность будет безгранична. Оцените ее размеры сами…
— Я вас прошу, — резко отчеканил гениальный сыщик, — не говорить мне ни о какой цене. Я не принимаю никаких вещественных знаков благодарности.
Он погрузился в продолжительное раздумье.
— Я должен вам заявить, господа, — громко начал Путилин, не спуская глаз с лиц евреев-делегатов, — что, к сожалению, моя помощь уже бесполезна. Вы явились слишком поздно.
— Как поздно? Почему поздно? — заволновался, вскакивая, старик еврей. — О, господин Путилин, для вас ничто и никогда не может быть поздно!
— Поздно, потому что похититель и убийца…
— Убийца? Разве девочку уже убили?
— …И убийца уже найден.
Старик еврей высоко простер руки.
— Благодарю тебя, Боже! — вдохновенно воскликнул он. — Не за то, что погиб бедный ребенок, а за то, что твоя десница указала на похитителя и убийцу малютки! О, скажите нам, кто этот злодей?
— Гу-бер-ман, — невозмутимо, с расстановкой, по слогам произнес гениальный сыщик.
Если бы здесь в эту секунду разорвалась бомба, она не смогла бы произвести более потрясающего эффекта, чем одно это слово. Старик еврей в ужасе попятился от Путилина, двое других, вскочив со своих мест, замерли, окаменели.
— К… как?! Губерман?! Вы говорите, ребенка похитил и убил Губерман, уважаемый минский житель Иосиф Соломонович Губерман?
— Да.
Старик заметался.
— Это жестокая шутка, ваше превосходительство… — с трудом слетели слова с его трясущихся губ. — О, это ужасная выдумка!
— Вот то донесение, которое я, сильно заинтересовавшись этим делом, только что получил. Потрудитесь выслушать.
И Путилин громко, внятно прочел содержание телеграммы.
— Этого быть не может… Это ловушка со стороны какого-нибудь нашего заклятого врага! — исступленно взревел библейский старец и вдруг грохнулся перед Путилиным на колени.
— Ваше превосходительство! Господин Путилин! Теперь, более чем когда-нибудь, мы умоляем вас взяться за расследование этого страшного дела! Клянемся вам именем Бога и святой Торы, клянемся нашими детьми и потомками: у нас не существует ритуальных убийств! Спасите нас, пролейте свет на это мрачное происшествие!
Старик судорожно пытался поймать и поцеловать руку великого сыщика. Путилин, человек чрезвычайно мягкий, доброжелательный и сердечный, был растроган и поражен этим страшным взрывом отчаяния.
— Что вы… что вы… встаньте… Ну хорошо, хорошо… — мягко забормотал он. — Я возьмусь за ваше таинственное дело и постараюсь сделать все, что смогу. Теперь слушайте: там, у вас, в Минске, знают, что вы обратились ко мне?
— О нет!.. Хотя, если… А впрочем, может быть…
— Тогда вы вот что сделайте: немедленно дайте знать, пусть ваши посланцы повсюду раззвонят, что Путилин наотрез отказался вмешиваться в это дело. Поняли? Ну, а теперь прощайте, господа.
Когда обрадованные евреи вышли, великий сыщик написал шифрованную телеграмму следующего содержания:
«Сильно заинтересованный делом о предполагаемом ритуальном убийстве, выезжаю сейчас же экстренным заказным. Труп девочки оставьте до моего приезда.
Мы приехали в Минск ранним утром, примчавшись из Петербурга с максимально допустимой быстротой. На вокзале нас встретил симпатичный толстяк, который при виде моего гениального друга, выходящего из вагона, поспешно направился к нему:
— На гастроли к нам, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич? Ваше превосходительство никогда еще не баловали нас своим посещением.
Путилин улыбнулся и представил меня толстяку.
— О, я не отниму ни одного лавра у вас, дорогой коллега! — шутливо проговорил великий сыщик. — Да и, собственно говоря, к чему вам теперь моя консультация, раз вы столь блестяще повели дело, что труп и убийца уже найдены?
По дороге с вокзала до Европейской гостиницы (мы ехали в карете втроем) Путилин молчал и смотрел в окно. Несмотря на ранний час и на то, что шел первый день еврейской Пасхи, на улицах тихого губернского города царило необычное оживление. Особенно бросалось в глаза большое число евреев. Они — не в праздничных, а в затрапезно-будничных одеяниях — ходили кучками по тротуарам, порой собираясь в группы. Лица их были угрюмы, бледны, взволнованны. Видимо, какой-то общий страх, какая-то общая паника властно захватили еврейскую общину и цепко держали ее в своих объятиях.
Евреи о чем-то оживленно говорили, качали головами, так что их длинные бороды и пейсы развевались на свежем весеннем воздухе. Некоторые из них отчаянно жестикулировали. Когда мы высаживались из кареты у подъезда гостиницы, до нас совершенно явственно из стоявшей вблизи группы евреев донеслось имя великого сыщика.
— Ай-ай-ай, Путилин… — сокрушенно покачивал некто седой головой.
— Что это? — удивленно прошептал местный Лекок. — Никак они уже пронюхали о вашем приезде, узнали вас?
— Нет, этого они не знают, уверяю вас! — твердо, с чуть заметной иронической усмешкой проговорил мой талантливый друг.
В номере гостиницы он, даже не переодевшись, прямо приступил к расспросам своего коллеги.
— Скажите, голубчик, как это вам посчастливилось столь быстро напасть на след, приведший к такому успешному раскрытию этого страшного преступления?
— Видите ли, Иван Дмитриевич, сразу после пропажи девочки по городу стали усиленно циркулировать слухи о возможном похищении ребенка евреями. Сегодня ведь началась их Пасха, а, как известно вашему превосходительству, в Западном район