го работал. Но какое бы уважение ни внушал он мне, я, не колеблясь, расстанусь с ним, когда мне будет доказана его неспособность.
Плантад был честолюбив. Кроме того, он в высшей степени обладал гением полицейского; его положение тайного агента не нравилось ему, его привлекала деятельность, трудности, решение загадок. Он уже давно завидовал Теферу и мечтал получить его место.
Последние слова начальника полиции заставили его принять решение, перед которым он отступал до сих пор: он решил оставить всякую осторожность и нанести смелый удар, так как представлялся случай уничтожить врага.
— Я должен повиноваться, — сказал он, — и буду говорить прямо, если вы прикажете. Да, вы правы, Тефер действует с преступной небрежностью. Зная, что ему вполне доверяют, он злоупотребляет этим. К чему так беспокоиться, говорит он себе, жалованье аккуратно получается каждый месяц, не все ли равно, если то или иное следствие не приведет ни к чему? — мне заплатят не меньше, а неуспех, конечно, не припишут моей неспособности.
— Но, — вмешался комиссар, — если Тефер рассуждает таким образом, то он не должен занимать своего положения.
— Я никого не осуждаю, сударь, я только констатирую факты, — возразил Плантад.
— Дайте мне доказательства неспособности или нежелания инспектора, и я, не колеблясь, приму строгие меры.
— Я следил за ним, шаг за шагом, по поводу его следствия о фиакре номер 13 и утверждаю, что все его розыски не могли ни к чему привести. Если бы он исполнял свой долг, он уже знал бы, кто воры…
— Объяснитесь!
— Тефер бросался в разные стороны, задавал вопросы различным людям и в различных местностях, но, очевидно, спрашивал только для проформы, без малейшего желания узнать что-либо. Не правда ли, было безумием спрашивать, не видел ли кто-нибудь фиакр номер 13, когда известно, что воры заклеили номера. Нет сомнения, что он не должен был действовать таким образом в тайном деле, которое, по моему мнению, скрывает не только воровство, но и другое преступление, до сих пор еще неизвестное.
Услышав слова «неизвестное преступление», начальник полиции и комиссар переглянулись, и их внимание усилилось.
— Как действовал Тефер в начале следствия? — продолжал Плантад. — С неестественной наивностью. Он, который прежде интересовался малейшими подробностями, зная, что все имеет значение, даже не дал себе труда составить план, а между тем это дело было так легко проследить…
— Так легко проследить?… — повторил начальник полиции.
— Да, — с сожалением ответил Плантад. — Надо было только хорошенько подумать. Надо было спросить себя: для чего могли брать этот фиакр? Конечно, не для того, чтобы украсть пальто и пятьсот франков, о присутствии которых в фиакре никто не знал. Очевидно, что экипаж был нужен для похищения женщины. Куда отвезли эту женщину, эту жертву, которую ждало насилие или смерть?
— Но почему вы думаете, что женщина не свободно следовала за своими спутниками? — перебил комиссар.
— Это очевидно! — вскричал агент. — Только похищением можно объяснить кражу экипажа и предосторожности, принятые, чтобы скрыть номера.
— Да, это правда.
— Вот что должен был бы сказать себе Тефер, — продолжал Плантад.
— Конечно. Но вы сказали себе это, а тем не менее не можете решить загадку, куда увезли женщину.
— Я, конечно, мог бы ответить, если бы получил приказание действовать как Тефер и его агенты.
— Что же вы бы сделали?
— Я предвидел бы, что результатом похищения непременно будет какой-нибудь необычный случай, и стал бы отыскивать этот случай во всем Париже и его окрестностях. Я потребовал бы ежедневные донесения всех комиссаров округов относительно происшествий и жалоб, заявленных в их бюро. Я рассмотрел бы глинистые дороги, по которым проехал фиакр… Я снял бы отпечатки колес и подков лошади, чтобы иметь возможность сравнить их… И все эти розыски, несомненно, доказали бы мне, что фиакр номер 13 въезжал на холм патронного завода по дороге через деревню Баньоле и спустился к Монтрейлю по другой стороне холма, остановившись на какое-то время перед уединенным домом, который, час спустя, стал жертвой пламени. Я был бы почти убежден, что женщина или молодая девушка, похищенная в фиакре, погибла в этом пожаре, зажженном нарочно.
Начальник полиции и комиссар с изумлением слушали Плантада. Оба удивились остроумным выводам незначительного агента.
— Вы узнали это! — вскричал начальник.
— Да, — прошептал Плантад, скромно опуская глаза.
— Вы убеждены, что экипаж был на холме патронного завода?
— Совершенно убежден.
— И что жертва похитителей погибла?
— На это я не могу ответить; я должен остаться пока в области предположений, так как со вчерашнего дня прекратил следствие, говоря себе, что не имею приказания действовать и что мое несвоевременное усердие может заслужить упреки.
— Вы хороший служака, Плантад; я не подозревал ваших редких качеств.
Агент поклонился, покраснев от удовольствия и гордости.
— И, — продолжал начальник, — вы только вчера получили эти драгоценные результаты?
— Только вчера я мог тайно сравнить имевшиеся у меня отпечатки колес фиакра номер 13 и подков его лошади. Следы от экипажа были видимы четыре дня на глинистой дороге, размытой дождем.
— Вы видели полицейского комиссара Баньоле?
— Нет.
— Почему же?
— Я не мог сказать ему, кто я и с какой целью обращаюсь к нему. Я имел намерение пойти завтра, расспросить частных лиц, живущих недалеко от места происшествия, поискать в Баньоле следы поджигателей, наконец, поговорить с хозяином сгоревшего дома. Но я колебался, действуя на собственный страх. Я чувствовал себя неловко…
— Хотите продолжать эти поиски?
— По какому праву? Они поручены другим, и это не входит в мои обязанности.
— Вы ошибаетесь. С этой минуты вы — инспектор.
— Инспектор!… — вскричал агент, который, несмотря на свое самообладание, не смог скрыть радости.
— Действовать! Искать! Находить! Это моя мечта… Вы делаете меня счастливым…
— Завтра префект подпишет ваше назначение, и вы сейчас же приметесь за дело.
— Как выразить вам мою благодарность?
— Стать на высоту ваших новых обязанностей. Вы представите мне подробное донесение о ваших открытиях относительно дела фиакра номер 13 и принесете мне его, когда придете за картой инспектора. Затем сейчас же приметесь за дело…
— Мне было бы очень полезно прочесть все донесения, адресованные в префектуру полицейским комиссаром Баньоле.
— Они будут переданы вам. К вашим услугам будут четыре агента. Я вам представлю их завтра.
— Осмелюсь я просить об одной милости?
— Какой?
— Я просил бы позволить мне действовать одному.
— Пожалуй. Итак, до завтра, господин инспектор.
Плантад поклонился до земли и вышел вне себя от радости. Его мечты осуществлялись.
— Он родился полицейским, — сказал комиссар, когда дверь за агентом затворилась.
— Да, он доказал свой ум, — ответил начальник. — Я полагаю, что он окажет нам большие услуги. К тому же мы скоро увидим его в деле.
— Тефер будет вне себя.
— Да, он слишком скоро выдохся, я ожидал от него большего.
— Вы прикажете ему подать в отставку?
— Нет, он был нам много раз полезен, это было бы слишком жестоко. Я поручу ему осматривать меблированные комнаты.
На другой день в девять часов утра начальник полиции подал префекту на подпись назначение Плантада вместо Тефера.
Возвратившись к себе в кабинет, он нашел в нем донесения различных агентов, и в том числе Плантада, который составил его ночью и принес рано утром.
Прежде всего начальник прочел донесения агентов Тефера, они были положительно бессодержательны. Видно было, что эти люди, плохо направленные, сами не знали, что делают.
Донесение Тефера заключало только следующие строки:
«Следствие относительно дела фиакра номер 13 не имеет ни малейших шансов привести к чему-нибудь. Ни малейшего следа или указания. Однако я не теряю мужества. Но сделав все, что физически возможно, я рассчитываю теперь только на случай».
Начальник полиции пожал плечами и вскрыл конверт, заключавший в себе донесение нового инспектора Плантада.
Три большие страницы были исписаны мелким, сжатым почерком. Донесение было составлено ясно, кратко и логично. Все факты связывались один с другим, и открытия, сделанные до сих пор, давали надежду на скорое разрешение вопроса.
— Наконец-то, — прошептал начальник и, положив донесения, позвонил.
Вошедший дежурный получил приказание привести инспектора Тефера, и, минуту спустя, сообщник герцога Жоржа входил в кабинет.
— Тефер, — сказал без всяких предисловий начальник полиции, — ваши последние дела, без сомнения, утомили вас?
Этот неожиданный вопрос смутил полицейского; неопределенное беспокойство охватило его.
— Мои последние дела… — пробормотал он.
— Да. Я знаю, что вы в течение нескольких недель работали слишком много. И я вполне понимаю, что вследствие этого злоупотребления физическими и умственными силами тело утомляется и ум утрачивает свою обычную остроту.
Инспектор чувствовал приближение грозы, не зная, с какой стороны она идет. Тем не менее он не смутился, а принял удивленный вид.
— Я, без сомнения, не так понимаю то, что вы мне говорите, — сказал он. — Мне кажется, что мое усердие никогда не иссякало.
— Ваше усердие могло остаться то же, но ваши способности плохо служили ему. Я не обвиняю вас в нежелании, так как вы доказали усердие, и только констатирую, что в настоящее время вы лишились прежней проницательности.
— Позвольте узнать, на каких донесениях основывается такое суровое суждение?…
— На ваших собственных.
— На моих?… — с удивлением воскликнул полицейский.
— Да, вы один уменьшили мое к вам уважение…
— Не подразумеваете ли вы дело фиакра номер 13? — смело вскричал инспектор.
Начальник сделал утвердительный знак.