В префектуре продолжали заниматься делом фиакра номер 13 и исчезновением Плантада, но истина не открывалась, и сам начальник полиции не мог распутать нитей, которые были нарочно спутаны ловкой рукой. Однако поиски шли своим чередом, но только для очистки совести, без всякой надежды на успех.
Приехав к герцогу, Тефер нашел его веселее, чем когда-либо, он, казалось, даже помолодел. Следы недавних волнений исчезли.
— Я вас ждал, — сказал он. — Вы были в префектуре?
— Только что оттуда. Все идет отлично: мрак все больше сгущается вокруг фиакра номер 13. Вы совершенно вне опасности.
— А другое дело — Жана Жеди?
— Тут ровно ничего нет и не может быть. По всей вероятности, друзья старого негодяя вернулись в «Черную бомбу». Труп найдут через несколько дней, и благодаря записке самоубийство не вызовет сомнений.
— Вы убеждены в этом?
— Конечно!
— Я сначала думал так же, как и вы, но теперь — нет.
— Почему же?
— Что вы предприняли вчера, чтобы отправить Жана Жеди домой в час ночи?
— Я передал ему записку от Рене Мулена.
— Если записку найдут, то она докажет, что самоубийства не было.
Полицейский нахмурился.
— Ах! Черт возьми! — прошептал он. — Я забыл вам сказать, что надо взять ее.
— Я, конечно, сделал бы это, но напрасно обыскал Жана.
— По всей вероятности, он потерял ее в «Черной бомбе».
— Но это очень дурно.
— Нисколько, и я советую вам не думать ни о чем. Записка может оказать нам услугу.
— Каким образом?
— Очень просто. Она была подписана именем Рене Мулена. Следовательно, Рене Мулена обвинят в том, что он завлек Жана Жеди в западню и убил его.
— Но если его нет в Париже, он без малейшего труда докажет свою невиновность.
— В таком случае, и это дело окружит такая же непроницаемая тайна, как и дело фиакра номер 13. Ни вас, ни меня не смогут обвинить, так как Жан Жеди умер.
— У негодяя была хорошая память. Перед смертью он узнал меня. «Человек с моста Нельи!» — воскликнул он, испуская последний вздох.
— Я пришел узнать, на что вы решились?
— Через три дня я вернусь домой.
— Почему через три дня, а не завтра?
— Я хочу принять последние предосторожности. Сегодня вечером я уеду в Марсель и оттуда пошлю сыну депешу, что возвращаюсь. Я переночую в Марселе и приеду в Париж на третий день вечером. Так никто не усомнится в моем отсутствии.
— Отлично! Но после вашего переселения на улицу Святого Доминика нам, по всей вероятности, еще надо будет видеться, и неблагоразумно мне ходить к вам домой.
— Мы будем видеться здесь.
— Значит, вы оставите за собой эту квартиру?
— Да, еще на какое-то время.
— Остерегайтесь, за вами могут следить.
— Кто же?
— Не знаю, но после того, что случилось, я ничему не удивлюсь.
— Будьте спокойны, я буду осторожен и буду ходить сюда через мой павильон на Университетской улице.
В эту минуту послышался звонок.
Герцог и Тефер вздрогнули.
— Кто это может быть? — спросил полицейский.
— Кто-нибудь ошибся или Клодия. Я пойду посмотрю.
Пройдя через сад, герцог отворил калитку. Звонила действительно мистрисс Дик-Торн.
— Очень рад вас видеть, — сказал он. — Я только что собирался ехать к вам, так как нам многое надо сказать друг другу. Войдите! Тефер тоже здесь.
Клодия переступила порог маленького домика, и полицейский низко поклонился ей.
Мужчины улыбались.
— Вы хотите сообщить мне хорошие вести? — спросила мистрисс Дик-Торн.
— Да, моя милая. Самую лучшую из всех — Жан Жеди умер.
Глаза Клодии засверкали.
— И вы взяли украденные у меня бумаги?
— К несчастью, я не мог их найти. Но, предположив, что они где-то есть, кому, кроме него, они могут быть интересны? Я убежден, что он уничтожил бумажник, не найдя секретного отделения.
— Возможно, — холодно ответила Клодия. — Если только вы сказали правду…
— Вы сомневаетесь?
— Очень может быть…
— Что же вы предполагаете?
— Что расписка Кортичелли и завещание Сигизмунда у вас.
— Клянусь, что нет!
— Хорошо, докажите.
— Как?!
— Приступив к исполнению плана, о котором я вам говорила.
— Браке Анри и вашей дочери?…
— Да. И когда вы узнаете, что произошло у меня вчера, вы поймете, что мы оба должны быть заинтересованы в этом браке.
— Что же произошло? — с беспокойством спросил герцог.
— Ваш сын Анри де Латур-Водье оказал мне вчера честь своим посещением. Он говорил странные, ужасные вещи.
— Объяснитесь, ради Бога!
Клодия, почти слово в слово, повторила то, что говорил молодой человек по поводу дела на мосту Нельи.
— Только-то?… — сказал герцог. — Я не вижу ничего для нас опасного. Случай дал возможность моему сыну ознакомиться со старым процессом, и он говорил о нем, как говорил бы о всяком другом.
— Да, но мой обморок при виде живой картины, без сомнения, привлек его внимание. Предположим, что когда-нибудь приподнимется хоть уголок этой завесы…
— Невероятно, — перебил Жорж.
— Невероятно, но возможно. В таком случае, приемный сын герцога де Латур-Водье, став зятем мистрисс Дик-Торн, конечно, не сможет обвинить Клодию Варни, на дочери которой женат.
Тефер позволил себе вмешаться.
— Ваш расчет верен, — сказал он, — и мне кажется, что ваша безопасность, герцог, действительно требует ускорения этого брака.
— Я обещал и исполню… — прошептал сенатор. — Но предвижу много затруднений со стороны сына.
— Надо преодолеть их.
— Мы их преодолеем! — вскричала вдова. — Я говорю «мы», потому что помогу вам. Когда вы вернетесь домой?
— Через три дня.
— Могу я приехать на другой день после вашего возвращения?
— Конечно, но с какой целью?
— С целью доказать вашему сыну, что мы знакомы давно, что покойный Дик-Торн, мой муж, был вашим другом.
— Слишком большая поспешность может повредить. Дайте мне сначала оглядеться. Через несколько дней я дам бал и приглашу вас с дочерью. Таким образом, вы появитесь у меня совершенно естественно.
— Хорошо, я подожду.
— Без недоверия?… — улыбаясь, спросил Жорж.
— Да. Но если замечу, что вы меня обманываете…
Клодия не договорила, но герцог все понял.
Вскоре мистрисс Дик-Торн уехала, а герцог назначил Теферу свидание на Лионской дороге, чтобы передать ключи от дома в Батиньоле.
В восемь часов он садился на курьерский поезд и на другой день, четверть четвертого, был уже в Марселе.
В этот день в Марсель не пришло ни одного парохода, и Жорж, желая создать впечатление, будто прибыл пароходом, решил подождать еще день для отправки депеши сыну.
Прошло три дня со времени отъезда герцога.
Берта Леруа мало-помалу выздоравливала. В это утро она смогла встать и, пользуясь хорошей погодой, пройтись по саду.
Жан Жеди, благодаря усердному уходу, был временно вне опасности. Он мог выжить при том условии, что никакое сильное волнение не уничтожит усилий доктора Этьена. Во всяком случае, Жан Жеди был в состоянии отвечать на вопросы.
Доктор снова и снова спрашивал его: есть ли у него мужество обвинить самого себя, чтобы восстановить честное имя Поля Леруа?
— Я поклялся и снова клянусь в этом!… — с видимым чистосердечием отвечал Жан Жеди.
Что касается Этьена Лорио, то им овладело сильное беспокойство.
После операции у Эстер Дерие началась сильная лихорадка, которая не поддавалась лечению и могла свести больную в могилу.
В тот день, посетив Жана, доктор поспешно отправился в сумасшедший дом, но там его ждала большая радость: его помощник объявил ему, что состояние Эстер изменилось к лучшему.
Этьен прямо пошел в ее комнату и нашел, что она очень слаба. Но это было естественно. Дело явно шло на поправку. С облегчением Этьен оставил Шарантон.
Вернувшись домой, он нашел письмо от дяди. Пьер Лорио писал, что уезжает на три дня. Он увозил за пятнадцать миль от Парижа старую, больную даму, которая боялась железных дорог, и говорил, что по возвращении займется ребенком, оставленным им в воспитательном доме 24 сентября 1837 года.
Эта неожиданная отсрочка немного раздосадовала Этьена, но, в сущности, она ничему не вредила, поэтому он покорился судьбе и решил в тот же день отправиться к Анри де Латур-Водье, чтобы поручить ему подать прошение от имени Берты Леруа и Жана Жеди по поводу покушений, жертвами которых они стали.
Жалобы должны были предшествовать просьбе о пересмотре дела Поля Леруа.
Наскоро пообедав, Этьен взял дело моста Нельи и отправился в дом на улице Святого Доминика.
Анри был в суде, но его лакей сказал, что он скоро вернется, и предложил доктору подождать.
Этьен согласился.
Через четверть часа Анри пришел домой и, дружески пожав руку Этьену, спросил:
— Чему обязан твоим посещением?
— Мне надо поговорить с тобой о многом.
— Серьезно?
— Да, серьезно. Но рассказ будет очень длинен.
— Тем лучше. Я свободен и слушаю тебя.
— Прежде всего, позволь поблагодарить тебя за дело, которое ты мне дал. Вот оно.
— Этот процесс заинтересовал тебя?
— Очень.
— И, прочтя дело, ты находишь так же, как и я, что там много неясностей?
— Я твердо убежден, что Поль Леруа — жертва рокового стечения обстоятельств и заплатил головой за преступление других.
— Не правда ли? — вскричал Анри с торжествующим видом. — Это бросается в глаза! Обвинительный акт убедителен только внешне. Старшина присяжных задавал вопросы как человек, заблудившийся в лабиринте, не знающий, куда идти. Показания свидетелей казались подавляющими, а между тем ничего не доказывают. Взглянув на дело поверхностно, всякий скажет: «Обвиненный виновен». Но спокойно изучив его, убеждаешься в невиновности осужденного. Я очень рад, что ты разделяешь мое убеждение.
— Не только разделяю, но точно знаю, что это так.
— Точно знаешь? — не без удивления повторил адвокат.