— Нет, это очень даже легко и возможно… Вы сейчас увидите. В час ночи актеры должны играть водевиль на маленькой сцене, устроенной в большой зале, для которой будуар будет служить кулисами. За водевилем последуют живые картины. Артисты набраны мной, их никто не увидит до выхода на сцену.
— Я начинаю понимать и нахожу, что это очень хорошо придумано. Если мистрисс невиновна, она ничего не поймет. Если же я не ошибся, она испугается, и ее искаженное лицо скажет нам то, что мы хотели знать.
— Так вы находите эту мысль хорошей?
— Превосходной, старина! Восхитительной! Теперь надо только позаботиться о подробностях.
— Этим-то мы и займемся.
— Кто актеры?
— Я — убийца нанимающий, вы — убийца нанятый.
Жан Жеди вздрогнул, но промолчал.
— Берта Монетье будет играть роль женщины, переодетой мужчиной.
— А доктор? — спросил Жан Жеди.
— Один из лакеев, который был фигурантом в театре Амбигю. Он добросовестно сыграет свою роль, ничего не подозревая.
— После спектакля надо приготовить путь к отступлению.
— Об этом не беспокойтесь… Выход через будуар будет свободен. Да и всего вернее ничего особенного не произойдет… Мистрисс Дик-Торн упадет, может быть, в обморок, вот и все, и никто, кроме нас, не будет знать, почему.
— Это верно… Теперь другое: надо достать костюмы, парики, бороды…
— Этим займетесь вы, так как вы один знаете, как все должно выглядеть.
— Хорошо… Я пойду к Вабену и отыщу какого-нибудь театрального парикмахера.
— Вы уложите все в ящик и пришлете сюда с комиссионером на имя господина Лорана.
— Ладно, но все стоит денег… и больших денег…
— Вот вам. — И Рене подал Жану пятьсот франков.
Разговор продолжался еще несколько минут, так как собеседникам надо было условиться еще о многом, потом Рене вернулся в дом в восторге от сговорчивости Жана Жеди. Эта первая удача казалась ему счастливым предзнаменованием.
В тот же день он отправился к Берте, чтобы сообщить о происшедшем и о том, чего он от нее ожидает.
Девушка почти никуда не выходила, и Рене застал ее дома. Она сидела за работой, печально думая о будущем. Ее мысли разделились между любовью к Этьену Лорио и страстным желанием восстановить доброе имя отца.
Будущее казалось ей более мрачным, чем когда-либо.
Дни шли за днями, не принося ни малейшего луча надежды. Она обвиняла Рене в медлительности и по временам упрекала себя за то, что поверила его обещаниям.
Рене с первого взгляда заметил на ее лице следы утомления и страдания и что глаза ее красны от слез.
Он прямо сказал ей об этом. Она пыталась отрицать, но скоро увидела, что ей не удастся убедить его.
— Ну да, это правда, я страдаю… — прошептала она, — отчаяние овладевает мною.
— Но к чему же отчаиваться? — спросил Рене.
— Вы меня убедили, что мы скоро найдем ускользнувшую от нас путеводную нить, а теперь я вижу, что это — иллюзия, потому что, несмотря на все ваши усилия, время уходит в бесплодных поисках.
— Поиски были необходимы…
— Без сомнения, но, видя их безуспешность, я впадаю в отчаяние.
— Вы отчаиваетесь слишком скоро… Может быть, мы уже близки к цели.
Берта вздрогнула.
— Как? — спросила она. — Каким путем вы думаете достичь цели, которая убегает от нас?
— Мы сделаем решительную попытку заставить мистрисс Дик-Торн снять с себя маску и выдать свою тайну.
— Что же вы решили? Что вы хотите сделать?
— Сейчас расскажу…
И Рене в кратких словах поведал свой план.
— Да, вы правы, — сказала Берта, когда он закончил, — это верное средство… Если руки этой женщины запятнаны кровью, она не может остаться спокойной, как бы хорошо ни владела собой. Но кто актеры мрачной комедии или, скорее, страшной драмы?
— Те люди, которым нужно, чтобы мистрисс Дик-Торн выдала себя, — я, Жан Жеди и вы, мадемуазель.
— Я! — воскликнула Берта, бледнея. — Я!… Вы этого хотите?
— Конечно, хочу, и докажу вам, что без вас ничто невозможно… Я предназначил вам роль сообщницы убийц.
— О! Никогда! Никогда! У меня не хватит мужества играть подобную роль, представить такое чудовище… Нет, не требуйте этого!
Рене взял руки Берты — они были холодны, как лед.
Чувство глубокой жалости овладело его душой, но надо было идти вперед во что бы то ни стало, ловить случай, который мог больше уже не представиться.
— Берта, дитя мое, сестра моя, — сказал Рене взволнованным голосом, — вы говорили мне однажды: «Я поклялась умирающей матери пожертвовать жизнью для восстановления чести моего отца. Я поклялась не отступить ни перед какими опасностями, ни перед какими жертвами…» Правда?
— Правда…
— Вы говорили мне, что для достижения желанной цели вы не остановитесь ни перед чем, пойдете по грязи на поиски истины… Правда?
— Да, правда.
— Вот теперь наступило время вспомнить об этих обещаниях… Победите страх! Подумайте о мученике, кровь которого была пролита на эшафоте, и отвечайте мне: «Я готова!…»
Берта подняла голову, отерла глаза, наполненные слезами, и ответила чуть слышным голосом:
— Я готова!…
Рене снова пожал ей руки.
— Благодарю вас, дитя мое! Теперь я уверен: вы чувствуете себя бодрой.
Она покачала головой:
— Я готова на все, друг мой. Я исполню свой долг до конца, но не требуйте от меня бодрости… Чего вы хотите? Моя душа разбита, по временам мною овладевает безграничное отчаяние… У меня нет ни воли, ни энергии, и я молю Бога послать мне смерть.
— Смерть! — повторил в изумлении Рене. — К чему такие печальные мысли?… Вы молоды. Будущее залечит раны прошлого.
— Я ничего не жду от будущего… Я так страдаю!
— Страдания возвышают душу. Вы не имеете права думать о смерти, прежде чем достигнете цели, и когда мы победим наших врагов, когда весь мир узнает, благодаря вашему героизму, что Поль Леруа умер невиновный на эшафоте, тогда спокойствие вернется к вам, жизнь не будет вас тяготить… вы встретите молодого человека… честного малого, вы полюбите его — он вас полюбит… вы станете его женой и будете счастливы.
При последних словах Берта побледнела, как смерть.
— Не пытайтесь оживить во мне ложную и безумную надежду… — прошептала она чуть слышным голосом. — Я никогда не выйду замуж.
Искаженное горем лицо Берты поразило Рене Мулена.
— Никогда! Неужели вы дали такую клятву вашей матери?
— Нет, я дала ее самой себе.
— Но она безумна!
— И все-таки я сдержу ее.
— Берта, друг мой, сестра моя, вы скрываете от меня какую-то тайну… от меня, вашего брата?
— Не спрашивайте меня.
— Зачем спрашивать, когда я уже угадал? Вы любите! Берта опустила голову.
Рене продолжал:
— Одиночество — не единственная причина вашей печали, отчаяния, слез… Ваше сердце полно любви, которую вы должны были подавить, узнав тайну прошлого… Я угадал?
— Да…
— И вы думаете, что счастье для вас невозможно? В этом вы ошибаетесь! Что бы ни случилось, если тот, кого вы любите, честный человек, он не поколеблется протянуть вам руку и дать свое имя.
— Увы! Тот, кого я люблю, честный человек, но он меня больше не любит… Он не может любить меня… Он меня презирает.
— Презирает! Вас! — вскричал Рене вне себя.
— Он имеет на это право или, скорее, думает, что имеет.
— Что вы говорите?
— Он подозревает, что я изменила ему самым возмутительным образом…
— Надо было разуверить его.
— Я не могла этого сделать.
— Почему?
— Потому что нужно было раскрыть роковую тайну, чего я не сделаю ни за что в мире… Потому я теперь в его глазах бездушная, бессердечная тварь… И вы, друг мой, — невольная причина этого.
— Я — причина? — повторил Рене.
— Да…
— Объяснитесь, ради Бога, умоляю вас.
— Вы узнаете все, так как угадали то, что никто не должен был знать.
И Берта рассказала историю с медальоном, в котором был портрет Абеляг
Рене Мулен не мог скрыть своего волнения. Крупные слезы бежали по его щекам.
— Бедное дитя! — сказал он. — Как вы должны были страдать!
— И как я еще страдаю, друг мой!
— Позвольте мне пойти к этому молодому человеку и оправдать вас в его глазах!
— Вам не удастся сделать это, не рассказав ему все… а я не хочу, чтобы он знал…
— Невозможно, чтобы он презирал вас, Берта… Невозможно, чтобы он перестал любить вас, невозможно, чтобы он не подозревал, что тайные и могущественные причины не позволяют вам говорить… Умоляю вас, позвольте мне его увидеть! Я ведь тоже честный человек и поручусь ему за вашу честь, не открывая того, чего он не должен знать. Я сумею убедить его, найду слова, которым он поверит… как его имя?
— Доктор Этьен Лорио.
— Доктор Этьен Лорио!
— Да… Но почему вас это так поразило? Вы его знаете?
— Да, знаю.
— А он знает вас?
— Нет, но я часто его вижу… Он доктор мистрисс Дик-Торн…
— Доктор этой женщины!
— Да, она пригласила его, когда ее дочь была немного нездорова, и с тех пор он бывает каждый день… Ах! Мадемуазель, видно, судьба нас преследует. Я не могу говорить с ним, не открыв ему, что я проник к мистрисс Дик-Торн обманом и под чужим именем. Это сразу сделает меня подозрительным в его глазах, не считая того, что он, может быть, выдал бы меня… Надо ждать.
— Будет он на этом вечере, где я должна играть роль? — спросила Берта, которую страшила мысль появиться перед Этьеном.
— Он, конечно, там будет, но вы не должны об этом беспокоиться… Костюм и парик сделают вас совершенно неузнаваемой даже для него, и до появления на сцене никто вас не увидит.
— Тогда условимся обо всем, — сказала решительным тоном Берта. — Мой костюм?
— Вы найдете его в уборной…
— Как я поеду в дом?
— В половине одиннадцатого я пришлю за вами карету. Вы наденете вуаль и скажете слуге, который встретит вас, что вы певица, приглашенная на концерт. Я предупрежу его заранее, и он проведет вас прямо в уборную.
В эту минуту в передней раздался звонок. Рене и Берта вздрогнули.