– Приятель. Петька Абас. Тоже похмелиться желает.
– Я и сам не прочь выпить. Что ж, братцы, пошли. – Дерзкий приветливо улыбнулся босякам, чтобы у нищего сыщика не возникло даже малейших подозрений, что он раскрыт.
Повезло, что вчера вечером Чванов успел прогуляться по окрестностям и ближе к Кирочной улице обнаружил строящийся дом. Там было шумно, строители-артельщики бегали по лесам, в общем, идеальное место, чтобы разобраться с ненужными свидетелями.
– Давай в «Боровичи» зайдем, – предложил вдруг Оська, указав на трактир, мимо которого проходили.
– Там грязно. Я знаю место получше…
Главное было покинуть Знаменскую, где полно прохожих и городовых. И не позволить уйти Петьке Абасу. Не дай Бог у себя в сыскной заглянет в картотеку «варнаков», беглецов с каторги, и его опознает. Тогда сыщики поймут, что он убил родного брата, допросят племянника, узнают про медальон, найдут его в опечатанной коробке и спрячут в несгораемый шкап.
Они подошли к подворотне, что вела к облюбованной Дерзким стройке.
– Прошу, – предложил он широким жестом.
На лице нищего появилась обеспокоенность:
– Что мы там забыли?
Дерзкий вытащил револьвер и навел на Петра:
– А ну живо…
Нищий оглянулся. Ближайший городовой был в ста саженях.
– А ну-ка, Оська, пни своего приятеля. А то он по-русски плохо понимает…
– Да ты чего…
– Пни, говорю… Он из сыскной!
– Ах ты сволочь! А ну пшел! – Оська вдарил Петра в спину.
Абасу пришлось повиноваться. Пройдя подворотню, он бросился было за угол, но бывший офицер с первого выстрела уложил его на землю. И, подойдя, выстрелил в висок, чтобы наверняка.
– Вот ведь гад. А я и не знал, что он легавый, – пробормотал, перекрестившись, Оська. – Так, а где тут выпить?
Дерзкий развернулся к нему. Оську он привлек к делу из-за собственных фанаберий. Никак он не мог явиться к брату по черной лестнице. Хвастун должен был получить всего рубль. А получил два, уж так вышло. Но раз выследил и привел шпика, должен помереть. Оставлять в живых его было нельзя.
Оське он попал в сердце. Бродяжка рухнул, захрипел и тут же отдал Богу душу.
Глава шестая
Володя с ненавистью разглядывал себя в зеркале – после вчерашнего застолья у дедушки мать отвела его к куафёру и велела подстричь мальчика покороче. И безжалостные ножницы мигом обкорнали кудрявую шевелюру, оставив на голове белобрысый ёжик.
– На каторжника похож, – засмеялся отец, когда Володя с мамой вернулись домой.
– На каторгу отправляют за преступление. А вы меня ни за что ни про что упекли на восемь лет, – расплакался мальчик.
– В гимназии ты получишь знания… – попытался объяснить Дмитрий Данилович.
– Латынь и греческий?
– Ну да…
– И с кем я буду на них говорить? Древние римляне с греками давно вымерли.
– Ты будешь изучать историю, географию…
– А разве дома их изучать нельзя?
– Математику точно нельзя…
– Папочка, пожалуйста, дай твою лыгорифмическую линейку, – попросил вдруг Володя.
– Во-первых, логарифмическую, – поправил его Дмитрий Данилович, – во-вторых, у меня её нет. Я юрист, она мне не нужна. Возьми у Женьки.
– Он мне её уже подарил. В тот день, когда гимназию окончил. Сказал, что она ему никогда больше не понадобится. И зачем же он тогда эти лыгорифмы учил?
– Логарифмы, – снова поправил сынишку князь Тарусов, – понимаешь, Володя, математика учит нас думать.
– Я что, по-твоему, думать не умею? Хочешь, я такого придумаю, что всем мало не покажется?
В кабинет Дмитрия Даниловича заглянула Александра Ильинична:
– Что за крики? Володя, ты опять за свое? Мы ведь, кажется, договорились.
– Да, – потупился Володя, вспомнив очкастого Федю Липова.
– Тогда иди баиньки, завтра тебе рано вставать.
Засыпая, Володя завидовал Эдмону Дантесу, который в похожих обстоятельствах сумел сбежать. Но под камерой будущего графа Монте-Кристо плескалось море… А у Володи под окнами катались по пыльной Сергеевской извозчики. Эх, надо было бежать из Терийоки!
На Большой Морской Кешка никогда не бывал. Крючочников сюда не пускали городовые и дворники. Но ныне Кешка выглядел прилично, и они не обратили на него внимания.
Пройдя мимо огромных витрин шикарных магазинов, в которых сверкали блестящие украшения и великолепные наряды, мальчик остановился у подъезда, охраняемого полицейским.
– Съезжий дом туточки? – уточнил он.
– Здесь сыскная, – объяснил городовой. – А съезжий дом – во дворе.
Кешка прошел через подворотню и увидел во дворе четырехэтажный флигель, а на нём пожарную каланчу. Если бы она была видна с улицы, мальчик и без городового догадался, где находится съезжий дом, потому что все подобные здания – а всего их в Петербурге двенадцать – увенчаны похожей каланчой. Потому что в съезжих домах квартировались пожарные. А также фонарщики, зажигавшие по вечерам освещение в городе, городовые, околоточные, здесь же содержали задержанных.
Кешка выстоял очередь к смотрителю.
– Зачем явился? – строго спросил тот.
– Мамку повидать…
– Как звать?
– Кешка…
– Да не тебя. Мамку.
– Фроськой.
– А фамилия какая?
Кешка задумался. Фамилию бывших квартировладельцев он знал, Ивановы, а вот свою – нет. Без надобности она ему была.
– Ну что молчишь? – поторопил его смотритель съезжего дома.
– Крючочники мы…
– Во даешь… А не той ли ты крючочницы сын, которую за убийство ростовщика задержали?
– Той самой.
Смотритель покопался в бумагах:
– Тогда фамилия твоя Соловьев, запомни.
– Постараюсь. А к мамке пустите?
– Нет. Увезли вчера твою мамку в съезжий дом Московской части.
– А это где?
– Угол Загородного и Гороховой. Иди туда.
Эх, знал бы Ефимыч с сотоварищами, что в тот самый момент, когда они докладывали Крутилину о безуспешных поисках Кешки, тот пересекал двор сыскной…
– Куда же он мог подеваться? – задумался Иван Дмитриевич, выслушав агентов.
– Да мало ли куда? – развел руками «студент».
– Может, к какой-нибудь артели тряпичников прибился, – предположил «чиновник».
– В Вяземской лавре их дюжина, если не больше, – напомнил Ефимыч.
– В Лавру не суйтесь, ещё вспугнёте его. Если сдунет из города, ищи тогда его, свищи. Лавру Петьке Абасу поручу. А вы пока по скупщикам тряпья пройдитесь.
– Так думаете, не Фроська убийца, а её сынок? – уточнил «студент».
– Пока не знаю. Сейчас Фроську с Загородного привезут, выясню.
– Мать сына не выдаст, – покачал головой Ефимыч.
– Возможно, что в убийстве они вообще невиновны, только в грабеже. Потому что в то утро в трактире напротив сидел вот этот негодяй. – Крутилин перевернул фотопортрет, сделанный в пересыльной тюрьме перед отправкой Толи Дерзкого на каторгу. – Сегодня с утра его опознал по нашей картотеке половой из трактира.
– Ну сидел там беглый каторжник. Зачем ему ростовщика убивать? Вдруг совпадение? – засомневался Ефимыч.
– А ты фамилию этого каторжника прочитал? – ткнул в подпись под карточкой Крутилин.
– Чванов.
– Ростовщик тоже Чванов. И они братья.
В кабинет Крутилина без стука ворвался взволнованный Яблочков:
– Иван Дмитриевич, двойное убийство на Знаменской.
– Так, братцы, поиски Кешки пока отставить. Все на Знаменскую, – скомандовал Крутилин.
Всё было сегодня Володе не в радость: ни любимые сырники со сметаной на завтрак, ни пролетка, которую к выходу из дома поймал швейцар Пантелеич, ни нескрываемая зависть в глазах ровесника Мустафы, сына старшего дворника Ильфата.
– Поехали, – велела Александра Ильинична извозчику.
От Сергеевской до Пустого рынка, у которого находилась гимназия, домчались за пять минут. Княгиня бросила взгляд на модные золотые часики, украшавшие её руку:
– Полдевятого. Слава Богу, успели.
– Завтра буди меня попозже. Ведь занятия начинаются в девять, – буркнул Володя, спрыгнув с экипажа.
Мать подала ему ранец:
– Занимайся прилежно, на переменах не озорничай…
– Да помню я! – не дал досказать Володя.
– …и не пей…
– Да я её вообще не пью твою некипяченую воду, – крикнул мальчик и побежал к входу, где встречал гимназистов воспитатель Данила Андреевич Келлерман, невысокого роста грузный мужчина с сильной проседью в волосах. В правой руке он держал большую связку ключей, в левой – список принятых в первый класс. Каждого он останавливал, требуя назвать фамилию.
– Тарусов.
На суровом лице Келлермана появилась неприятная улыбочка:
– А, Тарусов! Помнится, вашего братца-шалуна я однажды розгами отделал. Ежели тоже будете баловаться…. – заканчивать фразу Данила Андреевич не стал, погрозив Володе рукой с ключами. – Проходите пока в раздевалку, вешалка первого «А» вторая слева.
Володя вошел в огромный вестибюль. Там было шумно. Гимназисты старших классов бурно приветствовали друг друга после летней разлуки: били друг друга по плечу, обнимались, громко делились подробностями прошедших каникул. Тарусов, как велел ему Келлерман, повернул влево, где увидел стайку столь же, как он, перепуганных ребят, а рядом с ними троих мальчишек постарше.
– Ты что, тоже в первый «А»? – спросил один из них, широкоплечий черноволосый парень, которому невысокий Володя даже на цыпочках не дотягивался до груди.
– Да, – подтвердил Тарусов, тщетно пытаясь глазами найти Федю Липова.
Но того ещё не было.
– Похоже, вся мелочь в этом году досталась нам, – сокрушенно сказал товарищ чернявого, такой же высокий и широкоплечий, но только рыжий.
– Теперь «бэшки» будут нас бить, – расстроился черноволосый.
– А это мы ещё посмотрим, – вступил в разговор третий, с длинным орлиным носом и оспинами на щеках.
И хотя габариты у него были поскромнее, чем у приятелей, по уверенному тону Володя сразу понял, что в троице верховодит именно он.