– Ветошь надо перекрасить[11].
Верзила-охранник, услышав блатную речь, тут же доброжелательно улыбнулся:
– Сортир в конце коридора.
– Я бы предпочел отдельный кабинет.
Охранник свистнул, и сразу же, будто прятался за дверью, появился одетый во все белое половой.
– Отдельный кабинет господин желает, – сказал ему охранник.
Дерзкого мигом туда проводили.
– Чего покушать изволите?
– Рюмку водки и хлеб с килькой.
– Сию минуточку, – пообещал половой.
Развязав мешок, Дерзкий достал оттуда одежду дворника и быстро облачился в неё.
– А вот и водочка с килечкой, – вошел без стука половой.
Дерзкий сунул ему рубль.
– Одежду мою, будь другом, припрячь. Я, может, вечером, а скорее всего, завтра зайду и заберу.
– Не извольте беспокоиться.
Выпив и закусив, Дерзкий покинул заведение, одарив целковым и охранника. Он нарочно пошел к Исаакиевской площади по Демидову переулку – ведь именно здесь находилась пересыльная тюрьма, из которой он полтора года назад ушел в Сибирь по этапу.
«Каким же глупцом я был тогда. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Именно на этапе я узнал секрет медальонов. Именно там».
Перейдя площадь, Чванов свернул на Большую Морскую. Сперва прошелся по нечетной стороне, убедился, что в сыскной никого нет – окна третьего этажа были темны, зато окна второго этажа, где жил Крутилин, ярко светились. Дойдя до Кирпичного переулка, Дерзкий перешел на другую сторону и двинулся в обратном направлении. У городового, стоявшего на посту возле сыскной, его намерение пройти во внутренний двор не вызвало никакого подозрения – ведь во флигеле размещался полицейский участок, наверно, у дворника в доме что-то случилось, и домохозяин отправил его к приставу.
Пройдя через подворотню, Дерзкий свернул направо. Пожарные, мывшие во дворе лошадей, опять же не удостоили его своим вниманием. Подойдя к заветной двери, Чванов вытащил отмычки. Замок оказался простым и сразу открылся. Дерзкий быстро преодолел лестничные пролеты и оказался на третьем этаже. Замок в сыскную он тоже осилил без труда. Войдя внутрь, Чванов зажег свечку, иначе в темных коридорах камеру вещественных доказательств ему не найти.
Федя чувствовал себя за праздничным столом неуютно. В семье Липовых этикет был крестьянский: сперва отец читал молитву, потом брал в руку ложку и зачерпывал суп из общей миски. Это был сигнал остальным, что можно приниматься за еду. Второе блюдо тоже брали из общей посуды, миски или сковороды, но уже вилками. А когда по большим праздникам Анастасия Григорьевна запекала курицу в духовке, её ели, держа куски в руках.
У Крутилиных же перед каждым гостем положили три вилки и три ножа, а также пару ложек. И какой из них есть солянку, которую кухарка разлила по тарелкам, Федя не знал.
– Правой, – подсказал ему Володя.
Потом кухарка вынесла блюдо с молочным поросенком, запеченным с гречневой кашей, и, обходя по кругу гостей, каждому положила на тарелку.
– Крайние вилка с ножом, – опять пришел на выручку Володя.
Федя взял, как обычно, вилку в правую руку и тут заметил, что все остальные, и даже родители, держат её в левой. Пришлось и ему поменять в руках приборы местами. Отрезать куски от блюда было непривычно и неудобно. После поросенка подали курицу с зеленой фасолью. Феде досталась его любимая ножка. Он по привычке схватил её руками.
– Что ты делаешь? Курицу тоже едят ножом и вилкой, – прошептал Володя.
– Ты шутишь? – не поверил Федя.
В ответ Володя буквально за несколько секунд, ловко орудуя приборами, отделил мясо от кости. У бедняги Феди на это ушло минут пять.
Затем подали форель с отварным картофелем.
– Смени вилку и нож, – велел Феде Володя.
Съев рыбу, Федя понял, что объелся.
– Пойдем уже играть, – предложил он другу.
– Пока не могу. Надо кое-что узнать.
– Что?
– Потом расскажу.
Но случай расспросить Яблочкова выдался только через полчаса, после тоста, который произнес чиновник сыскной Назарьев. Как и все, поздравив семью Крутилиных, он предложил поднять бокал за нового кавалера ордена Анны третьей степени Арсения Ивановича Яблочкова. Тот встал и, прижав в знак благодарности руку к груди, чокнулся со всеми присутствующими.
– Дядя Арсений, а я в газете прочел, что вас наградили за быстрое раскрытие убийства. Расскажите, пожалуйста, подробности, – попросил Володя, когда взрослые выпили.
– Да, собственно, и рассказывать-то нечего. В минувшее воскресенье зарезали одного ростовщика. Я с агентами составил опись украденных вещей. Одна из похищенных у покойника икон была найдена в тот же день в лавке другого ростовщика. Тот указал на некую крючочницу, в комнате которой мы нашли остальные похищенные вещи. На следующее утро она созналась в убийстве.
– Нет, не созналась, – возразил Крутилин, – а себя оговорила. Она воришка, но не убийца.
– Фроська что, изменила показания? – уточнил у шефа Яблочков.
Говорил он нарочито спокойно, хотя и опасался, что Фроська проболталась про его визит к ней в камеру и угрозы, которые ей озвучил.
– Пока нет. Но завтра я её дожму, – пообещал Иван Дмитриевич.
– А вот теперь можно идти играть, – шепнул Феде Володя.
Всё, что хотел, он выяснил. Хотя крючочница и созналась в убийстве, но даже сам начальник сыскной ей не верит. Кешка должен убедить её отказаться от признания. Или… Раз Крутилин допрашивал мать Кешки сегодня и собирается вызвать её завтра, значит, папка с её признанием у него в кабинете. А кабинет Ивана Дмитриевича на следующем этаже, и из квартиры туда можно пробраться по черной лестнице. Если выкрасть дело, полиции придется Фроську отпустить. И тогда они с Кешкой будут квиты: тот спас его от Штемпеля, а Володя вытащит его мать из тюрьмы.
Никита, Володя и Федя встали из-за стола.
– Зина, пойдешь играть? – спросил брат.
– Нет, не хочу, – ответила она.
Зине хотелось подольше побыть с Евгением, который шутливо вступил в предложенную девочкой игру в жениха и невесту и оказывал ей знаки внимания. То лучший кусок у кухарки попросит, то морса в бокал подольет, то тайком рожу смешную скорчит.
В конце ужина, когда Ангелина удалилась в спальню кормить малыша, Яблочков произнёс тост за Крутилина:
– За нашего уважаемого учителя и руководителя. Долгие вам лета, дорогой Иван Дмитриевич.
Расчувствовавшись, начальник сыскной полез к подчиненному целоваться:
– Арсюша, дорогой, ты меня не жури за то, что ругаю. Оно ж исключительно для твоей пользы. Ты ещё не раз меня добрым словом помянешь, когда сам в мое кресло сядешь.
– В ваше кресло он не сядет, – громко сказала Зина.
Все дружно замолчали и изумленно уставились на нее.
– Зинка, ты опять за свое? Замолчи немедленно, – зашипела Анастасия Григорьевна.
– А кто в него сядет? – уточнил Яблочков.
– Вот эти двое, – указала Зиночка на Назарьева и Петрова. – А ещё наш Федя[12]. А вас… А вас убьют вместе с женой и детьми[13].
– Да замолчи ты, наконец! – заорал отец Игнатий.
– Тихо! Тихо все! – грозно приказал Крутилин. – Слышите?
Все притихли и тотчас услышали скрип наверху.
– Там кто-то ходит, – понял Крутилин.
– Может, крыса? – предположил чиновник Петров.
– Надо проверить! – решил начальник сыскной. – Ключ от парадного входа у кого?
– У меня, – сказал Назарьев. – Самолично дверь запирал, никого там не было.
– Вы с Петровым через парадную лестницу, мы с Яблочковым – через черную. Свечи прихватите. И серники.
Дерзкий без труда нашел на полке нужный ящик. Тот был не слишком тяжел, преступник без труда мог бы донести его до Большой Морской и сесть на извозчика. Но стоявшему на посту городовому дворник, выходящий из ворот полицейского участка с объемным ящиком, мог показаться подозрительным. И тогда бы пришлось бросать добычу и бежать без оглядки. А Дерзкому был нужен отцовский медальон. Медальон со второй частью шифрованного указания.
Потому Чванов решил осмотреть заклады прямо в сыскной. Сорвав печати и выломав доски, он стал вытаскивать и осматривать медальоны. Их там оказалось двадцать три, но отцовского среди них не было. Перстни и кольца с камнями и без Дерзкий сунул себе в карманы. Медальоны и иконы брать не стал – слишком тяжелые и очень приметные. Напоследок ещё раз осмотрел медальоны. Нет, нужный отсутствует.
И тут внезапно в полной тишине он услыхал, что провернулся ключ в парадной двери, а потом заскрипели её петли. Задув свечку, Дерзкий рванул к двери на черную лестницу. Повезло, что вовремя услышал шаги по ней и успел юркнуть в кабинет напротив.
Судя по скрипу, с черной лестницы в сыскную зашли двое.
– Так, Арсений, ты налево, я направо, – услышал Дерзкий голос Крутилина.
С учетом того человека, что вошел через парадный вход, сыщиков как минимум трое. Даже если он всех здесь уложит из револьвера, выбраться не сумеет – рядом полицейский участок, в котором служит несколько десятков городовых. Услышав выстрелы, они перекроют и дом, и выход на улицу. Затаив дыхание, Дерзкий про себя сосчитал до десяти, затем рванул дверь кабинета, служившего ему убежищем, и, прыгнув через коридор, распахнул дверь на лестницу.
– Он тут, на лестнице! – донёсся крик Яблочкова. Спустившись до второго этажа, Дерзкий увидел, что дверь в квартиру Крутилина открыта, и понял, что это единственный его шанс выбраться отсюда.
Планировка помещений на втором и третьем этажах была одинаковой, что облегчило Дерзкому задачу. Сразу повернув направо, Чванов по коридору добежал до прихожей, где одевались священник с женой и двое их детей, мальчик-гимназист и девочка. Кого из них прихватить с собой? Дети непредсказуемы. Да и если вдруг полиция рискнет открыть огонь, ребенок от пуль его не защитит. Священник, хоть и рыхлый на вид, довольно молод, вдруг станет сопротивляться? Поэтому, схватив за волосы Анастасию Григорьевну, Дерзкий выволок её на лестницу и приставил к виску револьвер: