– Я рада, что вы живы, – сказала ему Оленька.
– А это, надо понимать, ваш подарок к моему возвращению, – сказал он, указав ей на животик.
– Командир полка уверил меня в вашей гибели. Вы могли хотя бы весточку отправить, что живы, – упрекнула Чванова мужа.
– Я написал об этом матери.
– Увы, она умерла.
– А мальчики где?
– В казарме. Осенью я отдала их в первый кадетский корпус.
– Разумное решение. А ваша квартира… Сколько здесь комнат?
– Двенадцать. В том обществе, где мы теперь приняты, на жилье не экономят…
– Что ж! Придется вам вращаться в каком-нибудь другом обществе. Потому что я больше не дам вам ни копейки. Честь имею!
– Иван! Дети не знают о твоем… воскрешении. Я очень прошу, будь с ними поделикатнее.
– Я к ним не поеду. У меня чахотка. Я скоро умру. Боюсь их заразить.
Собственно, больше мы с Оленькой Ивана не видели. Только в гробу. Он умер где-то через девять-десять месяцев после визита к нам. Но за это время успел продать имение, купить себе место на кладбище и оплатить будущий памятник на своей могиле. Квартирку он снимал скромную, из крепостных оставил себе только камердинера Ваську и Нинку-кухарку. Обоим дал вольную и упомянул в завещании: Ваське оставил десять тысяч рублей, Нинке – пятьсот. Все остальное имущество Иван разделил между сыновьями. Вот только никакого имущества мы не нашли. Только его юношеский портрет и два медальона с миниатюрными копиями того же портрета.
– Не совсем с копиями, – подал наконец голос Ваня Чванов. – На портрете лес и церковь, а на медальоне – березка.
– Это неважно, – отмахнулся Корнильев.
– А куда делись деньги от продажи имения? – спросил Яблочков.
– Их украл Васька. Где их спрятал, так и не сказал. Вернее, так и не сознался в краже. Но свидетельство против него Нинки-кухарки оказалось для суда достаточным, и он пошел на каторгу. А конфискованные у него десять тысяч отошли мальчишкам, за исключением полутора тысяч, которые по закону полагались Оленьке. К тому времени у нас уже родилась Машенька, царствие ей небесное. Однако наше финансовое положение было ужасным. Ещё повезло, что около пяти тысяч мы выручили от продажи мебели и всяких безделушек из нашей квартиры, что были куплены в тот счастливый для нас год. Но этих денег хватило бы ненадолго. И я решил открыть свое дело – ломбард. Сняв помещение на Коломенской, да, да, то самое, где убили Александра, стал принимать заклады. Конкуренция тогда была маленькой, и через какое-то время мы снова стали жить безбедно. Конечно, в высший свет нам ходу больше не было, зато мы наконец обвенчались.
Прошло десять лет, мальчишки вот-вот должны были окончить кадетский корпус, как случилось несчастье. Машенька заболела дифтеритом. Её пользовали лучшие доктора. Но все было тщетно. Она умерла. После её смерти Оленька стала угасать. Она сочла смерть дочери божьей карой за измену Ивану. И как ни пытался я её разубедить, ничего не получилось, через пару месяцев скончалась и она. Формально именно Оленька была владелицей ломбарда, ведь деньги были её. Согласно завещанию нам предстояло их разделить на троих. Я предложил Толику и Сашке стать акционерами моего ломбарда. Сашка к тому моменту уже понял, что армейская жизнь не для него, и с радостью ухватился за эту идею, подав в отставку, чтобы мне помогать. А вот Толик, напротив, оказался таким же воякой, как и его отец. И от моего предложения отказался категорически. Не мыслил он себя без боя барабанов. Служил он где-то в западных губерниях, отпусков не брал, письма писал редко. Но мы знали, что дела у него идут неплохо, в чинах двигается, даже кое-какие безгрешные доходы имеет. Летом 1871 года он выхлопотал себе отпуск и приехал в столицу. У брата селиться не захотел, мол, офицеры не живут в ломбардах, снял меблирашки. Деньжата у него были, и, наконец-то вырвавшись из гарнизона, он стал кутить. В каком-то трактире на Крестовском ему понравилась певичка. И за какой-то месяц она обчистила его карманы. А кроме того, Толик наделал каких-то сумасшедших долгов. Но когда певичка поняла, что у него денег больше нет, она завела себе другого ухажера. И Толик в ярости её убил. На суде он изображал сумасшедшего, но присяжные ему не поверили. И он отправился в Сибирь.
Яблочков, слушавший Корнильева очень внимательно, помечая при этом вопросы, наконец получил возможность их задать:
– За какую сумму Иван Чванов продал имение?
– За сто двадцать тысяч.
– Ого! Но из них после его смерти вы нашли только десять с половиной.
– Ну какие-то деньги Иван прожил за последние свои полгода: аренда квартиры, врачи, лекарства, оплата места на Смоленском кладбище и надгробие, которое он заранее заказал.
– Где сейчас находятся медальоны и портрет?
– Портрет был на Коломенской. Где медальоны – не знаю.
– Папа хранил свой в кабинете за иконами, – подал голос Ваня.
– Иконы украли, значит, прихватили и медальон, – сообщил Яблочков. – Но среди изъятых у Соловьевой закладов медальонов с рисованными миниатюрами нет.
– И что сие значит? – уточнил Корнильев.
– Не знаю, – честно признался Яблочков, уже уверенный в том, что Толик Дерзкий вломился вчера в сыскную именно из-за пресловутого медальона.
– Конечно, из-за медальона, – согласился Крутилин, выслушав Яблочкова, и пододвинул ему папку с делом Ефросиньи Соловьевой. – На, читай.
– Ага, нашлась папка. И где?
– В ящике стола. Читай…
– «Шифер на березе». Что за бред?
– Думаю, что не шифер, а шифр. Что взять с пьяной неграмотной бабы? Она просто не поняла умирающего.
– «Иконы с киота снимал Кешка». Значит, медальон у него.
– А тут я маху дал, – признался Крутилин. – Ефимыч вычислил, где тот бывает каждый день в три пополудни, но я велел ему сегодня заняться поиском Чванова. Так что придется ждать до завтра.
Отец Игнатий вернулся домой очень довольным.
– В канцелярии, против обыкновения, мурыжить не стали, сразу выдали документ, и я тут же отправился к настоятелю Смоленской церкви, – рассказывал он семье за ужином. – И надо ж такому случиться! Оказывается, мы с отцом Алексеем в одной семинарии учились. Он, правда, на десяток годков пораньше, но все равно, считай, однокашники. Посадил за стол, наливочки налил. Сказал, что уже завтра можно переезжать. У церкви доходный дом имеется, прямо рядом с кладбищем. Пообещал, что квартиру выделит самую хорошую.
– А сколько на руки получать будешь, случайно не сказал? – спросила Анастасия Григорьевна.
– Точную сумму не назвал, но у них каждый день столько покойников, что в двух церквях отпевать не успевают. Потому собираются строить третью.
– Там что, две церкви? – удивилась Липова.
– Да. Иконы Смоленской Божией Матери и Троицкая. А ещё часовня на могиле Ксении Петербургской. Паломники с утра до вечера в очереди стоят, чтоб в неё попасть. И каждый мешочек землицы с могилы покупает.
– Каких же размеров могила? – спросил Федя.
– Не знаю, туда не ходил.
– Солидно как, – порадовалась попадья.
– Ну-с, матушка, теперь и мы заживем. – И отец Игнатий налил себе очередную рюмочку.
– А как я буду в гимназию добираться? – спросил вдруг Федя.
– Ну как все добираются. Пешком, – ответил отец Игнатий, опрокидывая в себя водочку.
– Оттуда до гимназии часа два идти, если не больше, – задумчиво сказала Анастасия Григорьевна. – Сейчас-то, когда тепло, может и дойдет. А вот зимой…
Взрослые замолчали, крепко задумавшись.
– А конка туда не ходит? – спросила Анастасия Григорьевна.
– У конки всего три маршрута, – напомнил родителям Федя, – один вдоль Невского проспекта, другой вдоль Садовой, а третий от Адмиралтейства до Николаевской набережной.
– А может, ну её, ту гимназию, сынок? – погладил мальчика по голове нетрезвый родитель. – Ступай-ка лучше по моим стопам. На этом кладбище даже пономари неплохо получают…
– Не хочу в пономари! – разрыдался в ответ Федя.
Дверь открылась, и в проеме появился Женя Тарусов:
– Здравствуйте.
– А, женишок, заходи, – поманил его пьяненький поп.
А Зиночка бросилась к Жене обниматься.
– Простите, я, видимо, не вовремя? – уточнил юноша, указывая на рыдавшего Федю.
– Как раз вовремя. Я сегодня назначение новое получил. Вот сидим, празднуем, – объяснил отец Игнатий. – Присоединяйся, женишок.
– А почему плачет Федя? – тихо спросил у Зины Женя.
– Мы теперь на Смоленском кладбище будем жить. Феде оттуда до гимназии никак не добраться, – объяснила Зина.
– Да, оттуда сюда только на извозчике, – согласился Женя.
Как же помочь бедному мальчику? Выделять ему ежемесячно сумму на извозчика? А что если…
– У нас в квартире на Сергеевской комната пустует. Раньше там сестра жила, но теперь она в Париже. Надо поговорить с родителями.
– Нет, что вы, Евгений Дмитриевич, – замахала руками Анастасия Григорьевна. – Это неудобно. Мы и так всем обязаны Александре Ильиничне.
– Очень даже удобно. Так, Федор, Зинаида, пойдём-ка к нам в гости. И там все уладим.
По дороге они послушали выступление бродячих скрипачей и кинули им по пятаку. А на углу Литейного и Сергеевской Женя угостил детей мороженым. Украдкой поглядывая на Зину, Женя радовался, что та искрится от счастья. Он и сам себе не мог объяснить, зачем сегодня пришел к ним. Формальный повод, конечно, был – поинтересоваться состоянием здоровья Анастасии Григорьевны. Но в квартире Липовых о причине визита Евгений даже и не вспомнил. Потому что причиной была все-таки Зина. Она, конечно, ещё малышка. Но очень интересная малышка, необычная. И кто знает, может быть, когда она вырастет, Женя ею увлечется. Интересно, она умеет читать?
– Умею, – тут же ответила на незаданный вопрос Зина. – Хотите, докажу? Вот тут на вывеске написано «Молочная ферма братьев Перегаровых», а напротив «Трактир Перси́я».
– «Пе́рсия», – поправил Женя.
Володя очень обрадовался появлению друга, и они с Федей побежали играть в его комнату. А Зиночку Женя пригласил в свой кабинет: