– Эй, – окликнул Чванов прикемарившего на стуле дьячка. – Дай-ка мне метрическую книгу Троицкой церкви за тот же год.
Канцелярист нехотя снова забрался по лесенке и вытащил с нижней полки тетрадь:
– Что-то конкретное ищете?
– Не твое собачье дело.
Но и в книге Троицкой церкви искомой записи не оказалось – 4 мая 1828 года в ней было проведено лишь одно отпевание – некрещеного младенца, родившегося мертвым.
Неужели он неправильно разгадал шифр? Дерзкий достал медальоны. Да нет, иначе трактовать их нельзя. На каждом береза прорисована. На каждой четыре пары веток. На том, что принадлежал ему – о чем свидетельствовала заказанная отцом гравировка на крышке «Сыну Анатолию от отца», – слева направо и сверху вниз листочками была нарисована комбинация цифр: 1,8, 2, 8, 0, 5,0, 4. То есть, 1828 года мая четвертого дня. На Сашкином медальоне: 1,8,1,3,0,1,14. То бишь, 1813 года января четырнадцатого дня. Именно в такой последовательности (год, месяц, число) дата указывается в официальных документах. Да и на могильных плитах того периода тоже. И хотя в метрических книгах дату рождения умершего не пишут, зато указывают возраст. Но никто из умерших четвертого мая 1828 года не прожил пятнадцать лет. Были трехлетние, пятидесятичетырехлетние, даже старуха за восемьдесят. Но нужного возраста не было ни у кого.
Может, кладбище не Смоленское, а, скажем, Волковское? Нет, вряд ли. Ведь за лесом, изображенным на портрете, как помнил Дерзкий из детства, располагалась село Рассказово с церковью иконы Смоленской Божией Матери.
Может, наследство спрятано там, в Курской губернии? Нет. По словам Васьки, деньги за имение отец получил уже после отъезда оттуда, в Петербурге. Значит, бриллианты здесь, на кладбище. Точно здесь. Ведь при жизни отец тут возвёл собственный склеп и часто ездил сюда, по словам Васьки, в одиночку. Для того чтобы закопать мешочек с бриллиантами, достаточно присесть у могилки якобы отдохнуть. Всего несколько движений лопаткой, и получится ямка, в которую можно опустить шкатулку или мешочек, а потом ямку закопать. Значит, наследство здесь, на Смоленском. Но где именно? Почему в документах нет нужной могилы?
И почему, почему во время последней их встречи отец ни словом не намекнул, что спрятал деньги? Он был уже очень слаб, сидел на кровати, опершись на подушки. Сперва извинился, что с момента его возвращения из плена это первая и последняя их встреча, мол, боится их с Сашкой заразить чахоткой. Потом долго и нудно рассуждал, что его сыновья должны слушаться командиров, хорошо учиться, много читать, посещать библиотеки. «Книги – вот истинные сокровища», – заявил он напоследок, благословил и отвернулся к стене. Васька вывел кадетов из его квартиры и проводил до ворот корпуса.
А может, в рассуждения самого Дерзкого вкралась ошибка? Ну конечно! Ведь отец каждому из сыновей оставил свою долю. То есть, могил не одна, а две. Две могилы мертворожденных младенцев! Один из них – безымянный сынок писаря Управы Благочиния Воронин. Нужно найти второго.
– Вы закончили? – спросил дьячок, сладко зевая.
– Нет, дайте-ка мне записи за 1813 год.
Когда Володя с Федей вошли в класс, все одноклассники уже сидели за партами. Увидев Тарусова и Липова, они, словно по команде, стали петь, аккомпанируя топотом ботинок:
Ябеда-корябеда – пустая шоколадина,
На полу валяется, никто её не ест.
Володя посмотрел на кафедру. Командир у хора, вернее, дирижер действительно был – Жорж Штемпель.
– Чего уставился, Трусов? Песня не нравится? Теперь весь год будешь её слушать. Давайте-ка ещё раз.
И все одноклассники дружно, хотя среди них были и сочувственные лица, запели:
Ябеда-корябеда – солёный огурец,
На полу валяется, никто его не ест.
Федя с Володей, сделав вид, что дразнилка их не касается, уселись за парту.
– Трусов, Попкин, а вы почему не поете? – спросил Штемпель.
– Мне медведь на ухо наступил, – заявил Володя.
И тут в класс вошел Келлерман-младший:
– Штемпель, что вы делаете за кафедрой? Брысь оттуда.
На переменах никто из одноклассников с Володей и Федей не общался, их обходили стороной, будто они прокаженные.
– Не обращай внимания, – успокаивал друга Тарусов. – Это ненадолго.
– Хотелось бы верить, – вздохнул Липов.
– Думай о хорошем, о том, что после уроков мы поедем в твой новый дом.
– Мой новый дом теперь у вас. А в квартире родителей я буду теперь лишь по воскресеньям.
– Ты по ним скучаешь?
– Ага, очень.
– А давай после уроков сгоняем к ним, посмотрим, как они там устроились?
– Нет, твоя мама будет волноваться.
– А я её утром об этом предупредил. И она нам разрешила.
После четвертого урока они перешли Пантелеймоновский мост, где у цирка Чинизелли располагалась биржа извозчиков. Там и наняли экипаж.
– На Смоленское кладбище, – велел Володя, показав извозчику выданный матерью полтинник.
Они лихо подъехали к доходному дому Смоленской церкви. Расплатившись с извозчиком, поднялись на второй этаж и постучали в квартиру, но вместо двери Липовых открылась соседняя.
– А ты, наверное, Федя? – спросила у Володи женщина с добрым морщинистым лицом.
– Я Володя, а Федя – это он, – пояснил Тарусов.
– А я Клавдия Минична, жена отца-настоятеля. Своих, небось, ищешь?
– Да.
– Они в церковь пошли, помолиться за удачный переезд. Бегите, вы их догоните.
Мальчишки, оседлав перила, скатились вниз и припустились к церкви. Забежав в кладбищенские ворота, они решили срезать угол и наткнулись на отдыхавшего на чьей-то могилке Кешку.
– Кешка, ты? – спросил Володя.
– Ну я! – Крючочник протянул друзьям руку. Они ее пожали.
– А где твоя одежда, где палка?
– Одеждой я с Викой махнулся, палку у Сони оставил.
– С кем, у кого? – переспросил Володя.
– Да вы их не знаете.
– А что ты вообще тут делаешь? – удивленно спросил Володя. – Тряпок на кладбище нет, костей тоже…
У Кешки язык чесался все ему рассказать – и про отца, и то, что сейчас они будут рыть могилу, но жизнь уже приучила его не болтать лишнего.
– Так надо, – сказал он со значением. – Ну а вы?
– Тоже по делам, – сказал в тон обидевшийся Володя.
Он позавчера так рисковал, когда воровал у Крутилина бумаги. А теперь этот оборванец нос от них воротит.
– Ладно, нам пора, пока, – сказал Тарусов.
– Пока, – ответил Кешка.
Гимназисты отошли от него всего на пять шагов, как вдруг услышали:
– Кешка! Пойдём. Я всё нашел!
Они обернулись. И увидали, как Кешка встал и побежал за окликнувшим его мужчиной.
– Это же Чванов, – узнал варнака Федька.
– Не может быть…
– Ты что, его не признал?
– Да я его и не видел. Я ж с Никитой в комнате играл.
– А я эту морду вовек не забуду.
– Тогда… Беги на Камскую улицу. Там биржа извозчиков. На тебе рубль, – Володя протянул другу деньги, которые ему вручила мама на обратную дорогу. – Езжай в сыскное к Ивану Дмитриевичу. Всё ему расскажешь.
– А ты?
– За ними прослежу.
– Не надо, опасно.
– Не бойся, бледнолицый брат, – похлопал Володя друга по плечу. – Великий Змей умеет быть невидимым для врага.
Федя вытаращил глаза:
– Кто-кто?
– Ты что, «Зверобоя» не читал?
Липов покачал головой.
– Сегодня же вечером начнешь. Всё. Беги!
И Володя ринулся в погоню. Пригодились навыки, наработанные за лето в Терийоки, где с утра до вечера он с друзьями играл в индейцев. Володя умел и красться, скрываясь то за деревьями, то за зарослями золотарника и иван-чая, и ступать почти бесшумно. И хотя с маскировкой – слишком уж выделялся на фоне зелени его серый гимназический костюм – было хуже, чем на побережье Финского залива, Тарусову иногда удавалось подкрасться совсем близко к преследуемым.
– Где же? Где же? – Дерзкий обходил могилы.
– Что ты ищешь? – спросил его Кешка.
– Могилу младенца.
– То есть, маленькую?
– Наверно, да. В метрических книгах указан участок. Но участки здесь очень большие.
– Не эта ли?
Чванов подошел, разгреб ногой сныть-траву, что закрыла памятник в виде маленького гробика, и, прочтя надпись на нём, перекрестился:
– Слава Богу!
– И что здесь написано? – уточнил Кешка.
– Младенец Воронин.
– А это что?
– Дата рождения. Она же одновременно дата смерти. Надо запомнить эту могилу. Ночью мы её раскопаем. И найдем наши бриллианты.
– Запомнить, это просто. Вон капличка[34] на перекрестке. От неё, – Кешка замерил расстояние ногами, – десять шагов влево, а потом пять шагов вправо.
– Ага, капличка. Это хороший ориентир. Пойдём искать другую могилу.
– А что, их две?
– Оказалось, да, две, – тяжело вздохнул Дерзкий.
Когда каторжник с Кешкой отошли подальше, Володя встал, подошел к могиле младенца Воронина и тоже постарался запомнить, где она находится. А потом, все так же крадучись, ринулся вдогонку.
Дерзкий с мальчиком долго крутились по указанному в метрике участку и наконец нашли точно такой же памятник в виде детского гробика.
– Похоже, про этого младенца родители давно забыли, – сказал Чванов, очищая могилу от земли, песка и травы. – Сперва-то ходили, даже памятник на могилку поставили. А потом или сами умерли, или других нарожали. Как бы и захоронение младенца Сидорова нам ночью найти?
Кешка, который, не зная грамоту, привык ориентироваться в городских кварталах, тут же придумал:
– По этой дороге мы с тобой шли от лаза в заборе. Надо просто подсчитать количество шагов…
– А ты у меня голова!
– Мамка то же самое говорила, – гордо сказал Кешка, и они пошли к лазу.
Через какое-то время Володя последовал за ними и, стараясь не сбиться, тоже сосчитал свои шаги.